Люблю

      По коридору раздавался только лёгкий звук падения стекла на пол, даже когда они уже отошли. Дазай вышел из своей квартиры, но наткнулся взглядом только на спины Ацуши и не-Осаму, и оба они, вроде как, были живы.       Сначала звучал выстрел… Дазай кинул взгляд на стекло, сделал несколько шагов, почему-то ничего не говоря, словно воздух спёрло. А стекло всё сыпалось и сыпалось, на другом этаже захлопали двери и зазвучали напряжённые голоса.       — Ацуши-кун, — всё-таки позвал он. Было не так много времени до того, как кто-то придёт с другого этажа — проверить, что случилось. Ацуши повернулся медленно и нехотя. Даже странно, что не успел дойти до своей квартиры.       Был выстрел — то есть, его полоумная копия попыталась кого-то убить. На вид и двойник, и Ацуши в порядке. Пуля полетела в стекло и не задела никого из них.       — Ацуши, отойди от него, пожалуйста, — голос потяжелел будто, когда Дазай сделал ещё несколько шагов. Он не мог позволить клону находиться рядом с Ацуши сейчас, чтобы не случилось ничего необратимого. Все внутренние рассуждения о том, что Накаджима сам принял решение, что сможет себя защитить, не помогали бешеной тревоге Осаму.       В конце концов, он был не уверен. И ждал, пока Ацуши отойдёт. Двойник усмехнулся с мрачностью, а затем снова в пространство вперился, словно ему всё равно.       А Ацуши внимательно смотрел на Дазая, сдвинув брови. Молчание длилось всего секунду, на самом деле.       Этот человек не станет помогать своему двойнику после попытки суицида и оставит в душевном раздрае, если не сделает хуже. Ацуши не мог этого позволить.       — Нет, Дазай-сан. Всё в порядке, у него нет оружия, — говорит Накаджима, шокируя обоих Осаму, разворачивается и заходит домой вместе с двойником. И Накаджима абсолютно уверен, что так будет правильнее.       — Хах? — губы только успевают сложиться в нервную усмешку, как Дазай явственно слышит шаги. Куникида, точно Куникида — только этот человек продолжает носить официальные туфли с небольшим каблуком и в нерабочее время.       — Что здесь произошло? Это ты разбил? — раздражённо глянули на него, но в голосе Куникиды всё равно можно было угадать тревогу. Придётся всё объяснить и не спровоцировать лишнюю панику.       Кое-как взяв вину на себя, Осаму вернулся домой. Сегодня ему вряд ли нужно будет следить за кем-то ночью.       Рука машинально полезла в карман за телефоном, а Дазай так и не отошёл от двери, с опущенной головой пялясь в экран. Разблокировал, зашёл в сообщения. Ему нужно написать о причинённом ущербе.       При создании клонов это нормальная практика — писать в центр о том, какие разрушения были принесены. Жаль, что нельзя написать, как сильно двойник мешает ему жить и как раздражает, портя всё, что может. Это не звучит, как объективные причины для жалоб.       Осаму пишет «разбитое стекло», не добавив ничего больше. Так и представляется их диалог с мужчиной из центра, владельцем этого бедлама с «научными разработками» (но там, где начинается способность, кончается наука). «О, всего-то стекло! Да и на какой день? Шестой? С такими данными результат должен был быть куда хуже… Вы везунчик».       Он бы точно сказал что-то похожее. Были клоны, что пытались совершить убийство на второй день, так что их случай самый неправдоподобно спокойный.       Руки. Когда Ацуши забрал клона и не послушал Дазая, руки не-Осаму и подопечного были сцеплены. А Ацуши встал чуть вперёд, своей позой как будто защищая двойника от Осаму.       Зубы сжались.       — Чёрт, — хрипло и тихо бросил Дазай.

***

      «Не» Дазай Осаму не чувствовал ничего. Он пресытился ненавистью, ощутив её пик в тот самый момент, когда наставил пистолет на Накаджиму Ацуши. И тогда ненависть пропала — как при химической реакции, она приняла что-то новое и превратилась в другое чувство. Им стало разочарование, а ещё лёгкое снисхождение. Наверно, вторым компонентом в его опыте было тепло к Ацуши, несмотря на всю ярость.       Когда пуля промазала, а Дазай это понял, чувства исчезли совсем. Он смотрел, как Ацуши ругает его в страхе, но никак не мог отреагировать. Или очень сильно не хотел.       Некоторые уголки тела покалывали из-за осколков. Повезло, что они не попали в глаза, хотя сейчас и сложно назвать что-то везением. Наверное, лучше было бы, чтобы осколки всё-таки глаза ему выкололи. Смотреть на Ацуши попросту не хотелось.       Ацуши тянул его за руку, в которой также остались кусочки стекла. Это немного приносило неудобство. Мальчишка заметил осколок в чужой руке, только сжав её — Осаму шикнул, и Накаджима повернулся. Руку он тут же отпустил, она безвольно повисла.       — Сильно болит? — голос Ацуши был тихим и неразборчивым, вопреки недавним крикам. Осаму покачал головой — он ничего не чувствовал. В голове лишь слегка звенело от оглушения выстрелом. — Тут кровь и… кажется, я глубоко его загнал. Прости, не заметил, — кажется, Ацуши пытался сдержать дрожь в голосе. Дазай нашёл в себе энергию поднять взгляд, но ничего особенного не увидел — Ацуши снова боялся. Скорее всего, двойника.       — Какая уже разница?.. — он спросил незаинтересованно, посылая намёк: «Замолчи, оставь меня, и так помешал достичь цели». Но не сопротивлялся чужим движениям. Останется ли Осаму в коридоре или квартире Ацуши, не волновало. Не хотелось восстанавливаться, хотя и надо бы.       Кому?       Первым чувством, что всё-таки пришло, оказалось невозможно сильное разочарование, близкое к апатии. Кроме него всё ещё ничего не было. Пустота. Холст. Заполняйте, чем хотите. А лучше — убейте уже. Поэтому Ацуши смотрел на него так непонятливо и испуганно.       — Давай зайдём внутрь. И поспим. Только не смотри… так.       — Ну и как же мне не смотреть? — Осаму почувствовал, что его пальцы дёрнулись, а голос заскрежетал. — Может, мне ещё что-нибудь не делать? Может, мне сказать, какой ты молодец, раз навлёк на себя в пять раз проблем больше, чем мог? — не удалось сдержаться. Дазай улыбнулся, сильно сжав зубы. Он проморгался. Ощущения боли и дискомфорта стали сильнее — каждая ранка от стекла, каждый пульсирующий в голове клочок нервов, каждый проблеск неприятного ощущения в глазах, сухости и удушения в горле — всё стало сильнее раз в десять. Он словно стал неконтролируемым сгустком боли, снова обрётшим эмоции.       — Прекрати. Хватит, — Ацуши попытался изображать строгость. Зубы сжались ещё сильнее, но уже под губами, с пустым выражением на лице. Это от глаз Накаджимы не скрылось. С каждым его словом Осаму словно испытывал к нему всё больше отвращения. Ацуши видел, как часто вздымалась чужая грудь, то ли от сдерживаемой ярости, то ли от чего-то другого. Что ни скажешь, всё не так. Он выдохнул, сложив брови домиком и пытаясь донести как-то по-другому. Ацуши попробовал успокоиться, ведь чем больше он паниковал, тем больше ошибок совершал. Его рука нашла чужую (без осколков), подрагивающую, и погладила.       Дыхание Дазая стало менее частым, если Ацуши не показалось. Он отпер квартиру, заводя Осаму внутрь. Нельзя сказать, что страха не было, но это был больше страх за чужую целостность, чем за свою безопасность.       — Кёка-чан, — Ацуши взглядом нашёл подругу, что уставилась на «гостя». — Ты не против, если Дазай-кун… то есть, двойник Дазая переночует со мной в шкафу?       Кёка окинула взглядом осколки на теле копии, на то, как Ацуши старался незаметно поглаживать руку того, донося «всё хорошо» и поняла, что Ацуши волнуется за того, кого привёл. На крайний случай, Изуми сможет защитить их, если всё плохо пойдёт. Она посмотрела на лицо Накаджимы.       — Ты уверен? — потому что лицо двойника не внушало доверия. Ацуши кивнул ещё до того, как двойник вырвал свою руку из его и попытался уйти. — Ладно. Я уже приняла душ, так что ванна ваша.       — Спасибо, Кёка-чан! — произнёс Ацуши. Вот это облегчение!       Дазай же считал иначе. Быть может, его тело сдавало и заставляло испытывать неприятные ощущения там, где не было повреждений, что сводило его с ума, или с эмоциями было что-то не так. Может, было что-то не так с миром, в котором такие бессмысленные эмоции могли существовать. Дазай просто старался дышать не так часто.       Ацуши всё же развернул его, недовольного, к себе, спровоцировал новую вспышку боли, раздражения; и злой взгляд.       — Пойдём вытащим осколки. Обещаю, что станет лучше. А потом отдохнём. Ты мало спишь, — Ацуши смотрел на него нервно и не знал, как с ним говорить. Эта реакция безумно частая, и Осаму много раз видел её. Когда не понимаешь, почему кто-то пытается наложить на себя руки, но жизнь человека тебя волнует… Наверное, Осаму не завидует состоянию Ацуши сейчас. В его глазах боязнь, что это повторится. Дазай бы даже посочувствовал, если бы не понимал, что Ацуши просто не хочет винить себя в его смерти. В таком случае было бы лучше, относись мальчишка равнодушно к жизни двойника…       — Зачем тебе это, Ацуши-кун? Все проблемы, которые появятся или уже есть, могли бы не существовать, если бы ты мне не помешал. Тебе ведь самому не нравится то, что происходит, — он забормотал почти машинально, но в слова свои верил всем сердцем. Даже не верил — есть такие вещи, которые веры не требуют, настолько они известны заранее. Солнце светит, его глаза видят, а Ацуши только навлекает на себя неприятности, пытаясь всех спасти. Пытаясь его спасти.       — Звучит так, будто ты считаешь себя проблемой, — Ацуши потянул его в ванную за обе руки, вновь забыв об осколках. Дазай напоминать не стал и выдохнул с раздражением. Очевидно ведь было — да, считает. Разве с этим что-то не так? Отнюдь. Но взгляд Ацуши после этих слов меняется. — Ты же не поэтому стараешься себя убить? — спросил он с опаской, заведя двойника в ванную. Может, Накаджиме такое о Дазае знать рановато.       — Я был счастлив в ту самую секунду, когда нажал на крючок, — сказал вместо ответа двойник. У Ацуши по плечам пробежались мурашки, руки свело на мгновение. Такое откровение напугало его. — Я был бесконечно счастлив. А ты всё испортил. И я не знаю, зачем мне здесь быть, Ацуши-кун. Не ради тебя же. У тебя и своих бед хватает без такой путаницы, — Ацуши стянул с него пальто и не получил сопротивления. Его руки боязливо, но мягко проходились по телу не-Осаму, будя противоречивые эмоции. Ацуши вытягивал пинцетом осколки из него и, там, где требовалось, снимал чужую одежду или бинты. Благодаря этим повязкам стекло несильно ранило Осаму.       В первый день он бы воспользовался этой ситуацией, несомненно. Но дни идут и… его поведение, как продукта способности, меняется. Наверное, можно назвать это развитием его безнадёжности и осознанием, что он вообще не должен был существовать. Как призрак из прошлого. Кожу слегка щипит — Ацуши успевает обработать порезы от стекла.       — Ты сам сказал, что ненадолго здесь, но, пока этот срок не вышел, будешь со мной. Я хочу в это верить. Не хочу бояться, что пока я здесь, просто занимаюсь своими делами и улыбаюсь, ты умираешь… А я даже ничего не узнаю, если это произойдёт, — Ацуши вдруг положил свои руки на его щёки и приподнял чужую голову. Ненависть потихоньку остывает — у Ацуши волнующееся выражение лица, и оно выглядит куда приятнее, чем то, что Дазай видел утром. Довольно сложно выносить разочарованный взгляд Ацуши, а такой — вполне можно. Сердце бьётся чуть чаще, и Осаму вновь ловит себя на мысли, что в первый день его жизни реакция была бы совсем другой. — Я не знаю, почему ты попытался это сделать. Я ничего не знаю. Но это не значит, что нельзя мне рассказать. Если ты, конечно, хочешь.       Руки Ацуши тепло и мягко прикасаются к нему. Сложно этому не поддаваться, как бы Дазай внутренне ни противился.       «Я снова позволяю тебе завладеть мной?», — он чуть хмыкнул.       — Это так странно, что ты правда за меня боишься, — пробормотал Осаму, поднимаясь. Ацуши наблюдал за ним растерянно и с беспокойством.       И вовсе его чувства не «странные». Сложно сказать, почему двойник не понимает этого, ведь все беспокоятся за дорогих им людей. Даже мысли о том, что не-Дазай — копия, не мешают.       — Я ведь могу принять ванну и потом только уйти?..       — Уйти? Я думал… — Ацуши сжал один кулак и приблизился к Дазаю. Совершенно точно, неопровержимо, ему нельзя сегодня отпускать двойника от себя. Тот погрязнет в своих мыслях, снова возненавидит Ацуши и может попытаться себя убить. И Накаджиме от этого страшно. — Останься со мной, пожалуйста.       Дазай переводит на него слегка удивлённый взгляд. И кивает.       Ацуши отпер дверь и вышел из ванной. С губ мальчишки сорвался облегчённый вздох. Он не мог прекратить думать об ускользающих подробностях попытки самоубийства и о том, с какой лёгкостью двойник в себя выстрелил. Его наставник тоже совершал попытки, но не такие… Не такие открытые, отчаянные и вызывающие страх. Дазай — хороший детектив, боец и стратег, и вряд ли он столько раз просто не смог себя убить. Если самоубийца не идёт на тот свет, значит, он не очень-то и старается. И что-то держит его в мире.       Именно этого стержня у клона нет. Если он попытается себя убить ещё раз, всё закончится смертью. У Ацуши не получится не обвинять в этом себя, так что же будет, когда срок жизни двойника выйдет?..       Ацуши на ватных ногах прошёл к шкафу, чтобы приготовить им обоим постель и достать запасные подушку с одеялом. В ванной спокойно лилась вода, волноваться было не о чем.       Даже если подобрать пистолет во дворе, в штабе мафии не-Осаму возьмёт новое оружие. Ацуши не сможет никак повлиять на него во время работы — вот, наверное, самое опасное время.       Он так волнуется о клоне, а почему — сам не знает. Из-за той части души, которая не различает обычного Дазая и этого? Он всё больше к мысли склоняется, что двойник — не совсем сборник плохих черт, а скорее что-то, глубоко запрятанное в Осаму. Что-то, чему наконец дали свободу. Одновременно становится спокойно (ведь наконец понял, как нового Дазая определять) и страшно (тем страшнее, чем больше он узнаёт о чужих мотивах). Первый день их знакомства Ацуши старается не вспоминать, это было похоже на сумасшествие.       — Ацуши-кун, — ему это выдыхают прямо в затылок, и Ацуши сдерживает порыв подскочить. Дверь шкафа, судя по звуку, задвига́ется. — Разве ты не боишься? Тем более, оставаться со мной на ночь, — к тянущейся печали в чужом голосе добавилась лёгкая усмешка. Кажется, мысли Ацуши и Осаму сейчас протекали в похожем ключе. Накаджиме вновь пришла в голову сцена с пистолетом, и он повернулся наконец, тут же приближаясь. Он взял в руки чужие ладони, покачал головой.       — Я не хочу оставлять тебя. Вдруг ты снова выкинешь эту…       — Глупость?       — Нет, не то, — Ацуши мотнул головой, улавливая опасную тему, которой было не избежать. Не-Дазай, специально или нет, пытается направить их разговор в русло, в котором выходит, что Ацуши настроен против двойника. — Я боюсь, что ты сделаешь что-то страшное с собой. Это значит, что я… не смог дать тебе и толики счастья. Не смог убедить остаться. Я не знаю, это настолько… пугает, что не могу подобрать слов.       Слова довольно…сладкие. Осаму почти чувствовал их привкус.       — Ты не хочешь допустить человеческой смерти, да… Синдром выжившего всегда становится препятствием для самоубийц. Но знаешь, Ацуши-кун, самое забавное, — Дазай усмехнулся и заправил за ухо свои волосы. На мгновение его лицо стало безумно отрешённым, а потом Ацуши ощутил чужой взгляд на себе — не тяжёлый, не сумасшедший или насмешливый. Никакой, — самое забавное в том, что только при угрозе смерти человек становится важен. Но вот, угроза проходит. Всё хорошо. И можно не волноваться, — Ацуши замечал даже паузы между словами (микроскопические) сделанные для того, чтобы немного вдохнуть и суметь говорить дальше. Брови взметнулись вверх в расстроенном выражении.       Так же не могут думать они оба?.. Даже двойника будет сложно от этой мысли избавить. Не-Осаму ему ещё раз улыбнулся и стянул с плеч полотенце — странно, что Ацуши не заметил раньше, как тот необычно укутался в белую ткань, словно в одеяло. Двойник был без бинтов и полотенце снял с сожалением.       — Мои уже непригодны, а в вашей аптечке их не было, — ответил он на вопрошающее выражение лица Накаджимы. Слегка неловко повёл плечом и лёг на одну из подушек, сразу же накрываясь одеялом. Ацуши вздохнул. — Думаю, я должен пожелать «доброй ночи»?       — Я быстро схожу в душ и приду. Мы сегодня… очень мало были вместе, — со слегка сбившимся пульсом оборотень протянул руку и коснулся чужих волос. Мягкие, как Ацуши и думал. Он провёл по податливым прядям ладонью и медленно отстранился. Осаму услышал, как дверь шкафа двинулась и закрылась снова.       Он проморгался, а после погрузился в темноту. На подушке Ацуши лежать куда мягче и приятней, чем у Дазая в каком-либо углу квартиры. И почему его ни разу не посетила мысль поискать запасной футон? Как минимум, тело бы не болело каждое утро. На таком удобном месте глаза закрывались сами собой. Да и что он мог сделать? Что он хотел делать?       Только спать.       Когда он с Накаджимой, то будто теряет голову. Только теряя голову, можно поверить подопечному. Надеяться на его веру в хорошее, которую не-Осаму будет отрицать наедине с самим собой. Без Ацуши он вообще не может найти веру.       Это даже для него ненормально — не суметь сделать чего-то в одиночку. Не суметь в одиночку существовать, не уничтожая себя. Ацуши влияет на него так сильно, даже не подозревая об этом, а из-за влияния двойник переносит на Ацуши больше ответственности, чем мог бы. Давно уже можно было за собой заметить, что каждое слово Накаджимы воспринимается в штыки, а потом уже — как-то иначе. Всё потому, что нельзя настолько зависеть.       Ацуши, не догадываясь, будит в нём это с самого первого дня. Но не то что клон — даже настоящий Осаму не пробуждает в Ацуши хоть и не таких же, а хотя бы похожих по силе чувств. Ацуши испытывает волнение, симпатию, лёгкую влюблённость и влечение.       То, что испытывают его наставник и двойник этого наставника, иногда даже страшно описывать словами. Дазай сам себе тихо хмыкнул.       Было бы куда лучше без эмоциональной карусели. Если бы всё время было печально, ненавистно или пусто. А когда это перемежается с радостью, мысли впоследствие утекают, абсолютно все. Кто он такой, зачем он есть, почему сейчас ему спокойно, но при этом неприятно от собственной пустоты — всё это заставляет немного теряться. Настолько, что возникает даже вопрос, зачем он пытался себя убить, когда можно просто дождаться срока.       Тогда его убьёт Осаму, видимо, и всё закончится. Непонятно только, зачем всё продолжается сейчас.       До ушей дошёл звук тихого скрежета бамбуковой двери о пол и мягкие шаги. Накаджима старался идти тихо, чтобы не разбудить. Будто двойник смог бы заснуть в чужой постели, даже не дождавшись хозяина… Конечно нет, мысли бы не дали ему уснуть, пусть бы даже Ацуши мылся полночи. Развеивая размышления мальчишки, Осаму повернулся. Рядом шорох второго одеяла и Ацуши, улёгшийся очень близко. Хоть одеяла и два, футон всё равно на одного (или Осаму просто близко придвинулся).       Не видно, есть ли на Ацуши румянец. Оборотень нервничает, но лишь от ситуации, да и немного. Не потому, что с ним именно копия Дазая. Не прикрывая глаз, за Ацуши наблюдали, ожидая от него, должно быть, каких-то слов.       «Идиот!», — вспомнил двойник возглас Ацуши, от которого стало неуютно. От мальчишки ничего так и не дождался, потому отвернулся и закрыл глаза.       Внутри снова расползалась пустота, начиная от сердца. Это хорошо… Стабильность в эмоциях лишит его вышеупомянутой ненавистной «карусели». Хотелось бы, чтобы это ощущение осталось с ним навсегда, не переходя во что-то более разрушающее. К тому же, легче будет пережить оставшиеся дни.       Каждую секунду жизни, прямо или косвенно, он думает о смерти. Забавно, что заметил только сейчас.       Осаму вздохнул, поёжившись, когда к спине прижалось что-то тёплое. Что-то жаждущее разговора и устранения недопонимания между ними.       — Прости, я не могу это так оставить, — прошептал Ацуши сзади, где-то у его шеи. Дыхание, что Дазай чувствует на коже, слегка прерывистое. Нервничает. — И просто сделать вид, что сегодняшнего дня не было, — да, он ведь не убедил Осаму ни в чём, никак ему не помог и даже не утешил. Двойник выслушал его спич лишь для того, чтобы самому Ацуши стало спокойнее. А Накаджиме совсем не это нужно было!       (Хотя, по мнению не-Осаму, Ацуши хотел именно успокоить свою совесть).       — Ты говорил, что любишь меня, верно? Но при этом не говоришь мне, что по-настоящему чувствуешь. А ведь мы… договаривались.       Вот как, значит, он решил узнать о проблеме. Но так, как Осаму ещё не в состоянии её описать, то сказал:       —…Я не люблю тебя, — это неправда, это неправда, это, блять, неправда, но просто захотелось уже заставить Накаджиму отвернуться, замолчать, а лучше — выгнать двойника. — Теперь мы можем спать?       Он тоже, как и настоящий Осаму, скатился в саморазрушение уровня: «поиграю в благородство». Почти стыдно за себя.       —…хорошо. Только выслушай меня. И, желательно, посмотри, — Ацуши потянул его за плечо, и Дазай поддался. Неизвестно, почему продолжался этот цирк, почему сердце продолжало биться, а Ацуши — пытаться что-то донести. Но, как Ацуши и просил, двойник посмотрел на него.       Глаза Ацуши были сонными и безумно грустными. Захотелось его поцеловать. Осаму чуть придвинулся.       Ростки надежды оказались неожиданно неприятными после пустоты. Почти грудь разорвали. Прикосновения Ацуши к нему усугубляли это чувство. Тепло возле тела, впереди; ещё тепло, обвивающее его руками Ацуши дезориентировало, но позорно притягивало. Что-то горячее и мокрое уткнулось в плечо — Ацуши заплакал и стал ронять на кожу Дазая слёзы.       Человек перед ним ломался, странно и неотвратимо, если изначально не был сломан, а Ацуши не знал, почему. И этим человеком был Дазай, отчего сердце сжималось куда сильнее, чем могло бы. Ацуши не мог понять, как вообще это происходит, переход от безумства к отсутствию желаний.       — Прошу, не надо, — взмолился Накаджима, и Дазай почти вздрогнул, тоже обвивая руками Ацуши. — Мне… вы так дороги, я обожаю вашу улыбку, ничего уже не надо, просто будьте счастливы, пожалуйста, — отчаянно шепчет Ацуши ему в грудь, а ещё сжимает болезненно. Такое для него было сложно говорить на «ты» — слишком личное и бьющее по сердцу, слишком Ацуши хотел донести это до Дазая, не оглядываясь на уже прилипшее обращение. Осаму хочется сказать что-то опровергающее, но слова застревают в горле, а сердце замирает. От ранее не испытанного.       Трепет.       — Не вредите себе, — Ацуши повторяет фразу довольно клишированную, отчаянно сжимая тело Дазая в руках, пока того знобит почти. Покалывание приятное. И настолько же холодное, насколько и тёплое. Осаму всегда считал, что эти слова не способны вызвать ничего, кроме раздражения. Только теперь он осознал, что отношение было предвзятым, а ведь никто раньше ему этого не говорил. Волнение лишь подразумевалось.       Напрямую и с такими эмоциями — никогда. Ацуши судорожно его сжимает, как никто не делал, и никому другому не хотелось этого позволять.       Не получается не думать, что своего настоящего наставника Ацуши даже никогда не обнимал. И мысли об оригинале отравляют сознание.       — Ацуши-кун, — безумие. Буйное помешательство на одном только клочке вселенной, которое закончится чем-то плохим. Клочке вселенной по имени Ацуши. — Тогда позволь любить тебя, — пробормотал двойник на чужое ухо, на порыве. Хоть это и было необдуманно, он не жалел. Если Ацуши сейчас воспротивится, или не поймёт, что имеется ввиду, то затея гиблая. А Накаджима почему-то улыбается, уставившись на него.       — Это же вообще не то, чего вам по-настоящему хочется. Давайте ещё раз, — он уткнулся в грудь Осаму, чуть спустившись. Никогда Ацуши ни с кем не спал, но почувствовал в себе смелость переплестись ногами с Осаму и расслабленно (на вид) закрыть глаза. Всё же, им оказались не нужны два раздельных одеяла…       Осаму с интересом смотрел на него и уткнулся Ацуши в лоб. Ненароком можно подумать, что день всё же был удачным — ведь всё закончилось так, а не с санитарами возле трупа Осаму в коридоре. По сравнению с самым страшным, происходящее — сказка. И Накаджима стал уже гадать, как ему отвадить двойника от попыток самоубийства, как обрадовать его сердце и душу, больше никогда не доводя до ненависти…       — Ацуши-кун, прошу, люби меня, — всё-таки услышал мальчишка-оборотень. Он не ослышался? Звучало серьёзно, привычным заранее разочарованным тоном. Может сказано и просто, но двойник явно имел ввиду, что хочет всю любовь Ацуши, какая есть. Чтобы Накаджима мог отбросить… они оба знают, кого.       Ацуши уже даже не видит в этом ничего плохого — сегодняшний вечер с наставником всё сказал. Романтическая любовь к Ацуши у Дазая осталась лишь в человеке, которого оборотень перед собой видит.       — Тогда я… отдам всю свою любовь.       Пальцы рук замены и запутавшегося мальчишки были переплетены с искренней радостью, увлечением. Даже если Ацуши не видел, он знал, что Дазай улыбается.       Ацуши снова прогонял темноту, и сейчас это даже не злило.       — Ты не расскажешь, почему меня ненавидишь? — пробормотал Накаджима. Не хотелось, чтобы к нему питали такие чувства, чтобы это повторилось. Лицо Ацуши помрачнело, и пальцы в волнении сжались.       Осаму вздохнул посвободнее, глядя в темноту «комнатки» и даже почти засыпая. Ответ на этот вопрос для него один из самых раздражающих. Один из самых волнующих… И Дазай решил признаться частично.       — Пытаешься наполнить меня тем, чего нет, — вновь в груди заворчало раздражение. Нужно было тщательно подбирать слова, раз уж его согласились слушать. Непонимание Ацуши было забавным, хоть и расстраивало. Непонимание оборотня всегда расстраивало больше других. — И когда говоришь о светлом будущем, что-то во мне, похожее на желание жить, скукоживается и умирает. Каждый раз, когда ты вселяешь в других надежду, приходится бороться со внутренними протестами, — он погладил Ацуши по щеке, расслаблено наблюдая. Ацуши такой смешной, на самом деле! Особенно, когда хмурит брови так, будто пытается прочувствовать всеми силами то, что ему говорят. А затем найти собственные слова. — Иногда я думаю, а не ложь ли всё это… и потом вспоминаю, как плохо ты врёшь.       — Вы не верите в мои слова?..       — Да. Но очень хочу верить. Как бы жизнь ни доказывала, как бы мне самому ни хотелось закончить всё, — подтвердил Осаму. Ацуши не знал, что и сказать. Он имеет дело с чем-то глубоким, что говорит Дазаю, как ужасно жить. Мальчишка ни разу не вкладывал в свои слова обмана или издёвки, хотя их вполне могли так воспринять. Или посчитать глупыми.       Уже некуда было приближаться и обнимать, оставалось уже только срастись. Ацуши ласково потёрся щекой о чужую грудь, чувствуя ответную ласку на волосах. Приятно. И грустно безумно из-за пропасти между ними.       Он читал где-то, что самоубийцы больше всех хотят верить в своё спасение. Оно и логично. Это сыграет на стороне Ацуши и жизни, если, не дай бог, сегодняшнее повторится.       — Я и не думал, что шанс быть с тобой возможен. Будущая смерть — не такая большая плата за это, — от чужого бормотания Ацуши очнулся из чудесного забытья и посмурнел снова. Опять Дазай говорит об этом как о чём-то предрешённом! За что… — Не думал, что продолжу существовать после первого дня… Знаешь что, Ацуши-кун? Одна маленькая история. После твоего появления в агентстве, — голос у двойника стал увлечённым. Ацуши улёгся поудобнее.       — Что хотите рассказать?       Его одарили улыбкой, от которой Ацуши зарделся пуще, чем от всех бывших домогательств.       — Перед самым вступлением я лишь выполнял волю друга, на тот момент уже мёртвого. Я не думал, что в агентстве, тогда или в будущем, найду кого-то, с кем захочу сблизиться. Это казалось невозможным. И так и было — я нашёл хороших союзников, но не было того, кого я бы хотел назвать другом. И знаешь, Ацуши-кун, — щурящийся и уже сонный немного Накаджима слушал, как чужой голос наполнялся нотками смеха. Только нотками, без самих смешков. Но всё равно, Ацуши было спокойно уже от этого. — Потом появился ты. И мне очень захотелось, чтобы ты был моим другом.       Он всё-таки рассмеялся, совсем по-дазайски. Смех медленно гас, пока Ацуши вновь ни почувствовал изменения в чужом голосе. Наконец, он услышал то, что лежало грузом на его душе и не давало о себе заговорить, а именно:       — Когда появился именно «я», мне было не важно, какие у нас отношения, ведь были воспоминания. Были все эти чувства и знание, что клон всегда будет в этом мире лишним. Появилось безумное желание забрать тебя… Из ненависти к настоящему Осаму и его симпатии к тебе, — закончил шатен совсем глухо. Это Ацуши было сложнее всего воспринимать. Вся та неприязнь, которую он вынес, словно снова прошлась по нему. Накаджима сглотнул, стараясь принять факты. Хотя бы для самого себя.       Сейчас ведь Осаму сожалеет об этом поступке и прикасается осторожнее.       Парень поднял глаза, упёршись взглядом прямо в чужие губы. Собственные начало покалывать от противоречивого желания коснуться ими Дазая. Ацуши сомкнул их, помял одну губу о другую, постарался не замечать ничего, не думать о неприятном чешущем чувстве. Не вышло, только хуже стало.       Безумно хотелось целоваться, целоваться с тем Дазаем, который с ним искренен.       — Вы всё ещё хотите владеть мной? Вы всё ещё хотите меня? — пробормотал он тихо, но ни в коем случае не надеялся быть неуслышанным.       Конечно, им хотели владеть (на почти инстинктивном уровне). К нему хотели тянуться, чем больше это поощрялось. В глазах Дазая блеснуло что-то, но ответить он не успел.       — Можно поцелуй? — выдохнул Ацуши. Передвинулся ближе на футоне, поднимаясь с Осаму на один уровень. Желание и покалывания на губах почти заискрились.       — Не поверишь, я хотел сказать то же самое.       Когда Ацуши наконец поцеловали, в его шальной голове осталась лишь одна мысль, за которую почти сразу стало стыдно: «Огосподибожеда». Все проблемы выскользнули из сознания, когда Ацуши сосредоточился на чужих губах, объятиях и своих попытках скрыть от Осаму сердцебиение.       Ацуши был безумно мил. Волнуясь, поступая не совсем опытно и стараясь так поднять им обоим настроение после тяжёлых разговоров, он умилял. И только.       Внутри кольнуло — умиротворение не покидает двойника, хотя Ацуши стремится сделать поцелуи более жаркими. Сраные таблетки…       На (не)внезапное появление языка Ацуши тихо и коротко стонет. Его предыдущая практика в поцелуях с Осаму пригодилась. Вместо того, чтобы опасаться неизвестности, Ацуши предвкушал, уже зная, как это приятно. Только им стоило бы делать всё тихо, ведь…       — Ч-чёрт, — красный Ацуши разорвал поцелуй так нехотя, что почти был затянут в него снова. — Тут Кёка, ей надо отдохнуть. Да и это… странно делать такое, пока вы не одни. Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт, — уткнуться в руку лицом — меньшее, что Ацуши мог бы сделать. Вспомнил всё же! А Дазай думал, что ему придётся самому останавливать распаляющегося ученика… — Но это только сейчас. Потом, когда никого не будет… не продолжайте мучать себя, Дазай-сан. И целуйте меня больше.       Осаму выдохнул удивлённо. Ацуши мял покрасневшие губы и был просто очарователен. Парень зевнул и повернулся на бок сонно, после чего Дазай без сомнений дал себе право его обнять.       — Спасибо, Ацуши-кун.       Тихонько, чтобы Кёка их точно не услышала.