Люблю

      Пробуждение настигло его рано. На деле, сложно заснуть где бы то ни было надолго. И двойник не уверен, что это из-за особенностей оригинальной версии. Спал тот нормально. Клон вздохнул, слегка поднимаясь. Ацуши сопел рядом, умилительно обняв часть одеяла.       Двойник погладил его по голове, улыбнулся чуть и поднялся, аккуратно выбираясь из шкафа. Шагал он тихо, как кошка, и всё равно был уверен, что Кёка проснулась от его шагов. Анализировала. Ему до неё не было дела — двойник просто забрал свои вещи, накинул их и ушёл.       Насколько бы ужасно там ни было, его тянуло домой. Насколько бы сильно он ни ненавидел Дазая. И его губы тянулись в мягкой улыбке, едва он думал об Ацуши. Именно эта улыбка стала первым, что заметил Дазай Осаму, открыв двойнику дверь.       — Доброе утро, — просто сказал двойник и прошёл мимо. Осаму остолбенел.       В голове нехотя, спустя задержку, понеслись мысли, в основном шокированные. Дазай сомневался, что он сам выглядел когда-либо таким искренне счастливым. И это пугало. Заставляло от чувства тревоги двигаться резче обычного.       Почему он выглядит так?..       Конечно, были догадки, но они были удручающими все до одной. На клоне отсутствовали бинты, что тоже не рождало весёлых мыслей.       — Почему не остался с Ацуши? Он же хотел этого. Ты ушёл ещё до того, как он проснулся, — пробормотал Осаму, закрывая дверь. По своему расписанию Ацуши просыпался примерно на полчаса позже.       — О, так ты у нас всё слышишь и все знаешь. Это я у тебя должен спросить, почему не остался со своей любовью.       «Вот как ты теперь его называешь», — зубы сжались на миг от холода, которым Дазая отрезвило. На самом деле, даже потеряться можно от того, кому он в этой ситуации больше сочувствовал. Поэтому отстранился от своих собственных размышлений. Он не брал миссий с выездами уже несколько дней, потому что не хотел оставлять этих двоих, что уже делало его не бесстрастным. Если он вообще когда-либо таким был. Факт остаётся фактом: эта «любовь» сделает обоих несчастными.       — С чего бы? Разве это моя проблема? — он повернулся и спрятал руки в карманы. И всё же, такое счастье, пропитывающее всё чужое естество, смотрелось не просто непривычно — Осаму правда не испытывал такого сам.       «Если узнаю, расскажу тебе», — видимо, узнал.       — По той же причине, почему ты с ним не остаёшься. Скажи, Дазай, почему когда я смотрю на Ацуши, этого ангела света твоего сознания… Я испытываю отвращение к себе. Почему?       — Это не должно быть очевидно? Потому что ты отвратителен, — Осаму вздохнул, улыбнувшись якобы дружелюбно и примирительно. Его стараются заставить озвучивать то, что знают они оба, а Дазая убивает раздражение и внутреннее сопротивление. Он изменился за эти годы, хоть и немного, а его пытаются откатить к началу.       — О, нет-нет, ты не понял. Я испытываю всё то же, что испытывал ты, когда смотрел на него, точно помню. И отвращение было таким ярким, установившимся, что ты принял его за грусть о прошлом времени, когда у тебя были друзья. Так скажи мне, почему я так сильно себя ненавижу, смотря на него?       — Раз ты всё знаешь, мне необязательно это озвучивать.       — Если я знаю, то тут есть кое-кто твердолобый, кто не понимает. У тебя чувство собственности вообще атрофировалось.       — Ну и с чего бы?       Впервые двойник почувствовал, как хочет выдрать себе волосы из-за Осаму, притворяющегося непроходимым дураком. Губы растянулись в улыбке, ни на кого не действующей, но очень привычной.       — Чувство собственности. Его нет. Его абсолютно нет, ни к кому, ни к чему, ничего в твоей пустой оболочке не имеет желания обладать, да даже не желания, простого возмущения! «Ах, Ацуши-кун!»… — он словил-таки на себе скептический взгляд. И ухмылку. Дешёвые ужимки, которыми Дазай тщетно пытается обмануть себя самого. Не-Осаму всплеснул руками, говоря так громко, что могло быть слышно даже из коридора. — «…ты такой хороший, такой замечательный, твои друзья становятся счастливыми рядом с тобой. Надеюсь, ты тоже будешь счастлив, с кем угодно», — потихоньку тон голоса понижался и в звуке, и в задорности, пока двойник не сложил руки на груди. — «И когда ты станешь счастлив, я за тебя искренне (три раза подчеркнуть) порадуюсь.» Всё настолько запущенно. Самому не стыдно?       — Слушай. Ты влюблён в Ацуши, но на меня не надо переносить свои бредни. Не думаю, что его вообще должны волновать отношения.       — Ах, какие мы злые. Хорошо, я понял, — ему положили руку на плечо. — Да, Ацуши-кун выбрал меня, а не тебя. А всё потому, что ты жалкий, несчастный, запутавшийся, неинтересный, лживый и настолько влюблённый, что даже для Ацуши нет ничего более ничтожного. Так убого… И правда, лучше продолжать скрывать от Ацуши эту ужасающую правду. Ни одна женщина бы не полюбила тебя. А мужчина — так тем более, — с разочарованием поглядев, клон убрал руку с чужого плеча и миновал наконец прихожую. Дазай спокойно направился на кухню, поняв, что от чужого счастья не осталось и следа.       Если так легко его поколебать, то оно не было настоящим. И не стоит сомневаться в своём поведении…       — Ты испытываешь отвращение потому, что знаешь — ты не достоин его. Ацуши заслуживает большего, чем до конца жизни тебя чинить и самому ломаться. Лучше не еби ему мозги и попытайся прожить эти дни счастливо. Не пытаясь изменить меня или Ацуши. Если ты его меняешь, — Дазай улыбнулся, — то не любишь всё то, что он из себя представляет. Не любишь этот свет, надежду и непосредственность.       Пришёл черед клона замолкнуть. Может, в глубине души Дазай надеялся, что тот найдёт ответ, но собеседник молчал. Грустно и слишком ожидаемо.       — Одержимость им разгорится и потухнет, и так раз за разом. Лучше просто сдайся. Так станет спокойнее.       — Лучше уж сразу перенестись в место где нет боли и печали. Неправда ли? Но ты почему-то не делаешь этого. Так что и сейчас ты просто врёшь, — воспротивился не-Осаму. — Тебе не хватает смелости. Она появляется на миг, а затем ты идёшь на попятную. И пока ты дышишь — то врёшь. Верь ты в свои слова, в живых тебя уже давно бы не было.       — Пытаешься уговорить меня на самоубийство?       — Хоть на что-то, чтобы не оставался в застое. Ведь если нет смысла и ты не можешь его найти, то зачем живёшь? Чтобы страдать?       — Я не валяюсь на полу, думая о своих несчастьях, так что не назвал бы это страданием.       — Но тупая боль всегда есть на подкорке и забывается лишь на пару секунд в увлечении чем-либо.       —…и это знаешь, значит. Тогда тебе должно быть известно ещё кое-что. Пока я жив, я могу знать, жив ли Ацуши, доволен ли он, счастлив ли. И если я совершу самоубийство или просто умру, это его очень сильно расстроит, верно? Он для меня тот человек, от которого мне нужно, лишь чтобы он жил и чтобы у него всё было в порядке. И когда ты исчезнешь, всё вернётся на круги своя, — Осаму приложил к лицу руку, едва ли не закатывая глаза.       — И тебе не хотелось ничего изменить? Любые размышления о лучшем были просто… фантазией на тему?       — Да. Я не собираюсь ничего менять. Мне это не нужно. А для Ацуши это ещё и вредно — ненужные чувства никогда не помогали никому из агентства.       — Ты бредишь. Ты просто… сошёл с ума.       — Я уже ничего не понимаю, но лишь потому, что есть ты. Продолжай свою маленькую игру, — Осаму улыбнулся ему почти сочувствующе, — до самого разочарования.       Он не верит в происходящее абсолютно. Его не убеждает ни Ацуши, ни он сам — просто стена из отрицания Дазая стала настолько прочной, что уже не пробить. Это конец для него, как для кого-то, кто может стать полноценным.       — Ох, так мы закончили? Это было тяжело… Зато теперь я могу перейти к главному, — резко развернулся настоящий Осаму и уселся на диван, положив ногу на ногу. Двойник же просто присел на пол, вздохнув разочарованно. Кожа от отсутствия бинтов на ней словно начинала гореть и чесаться. — В штабе больше не требуется твоя помощь. Тебя нам благосклонно вернули, — издевательски прозвучал голос, практически у него в голове.       Ох, двойник больше не нужен ни одной организации. Какая жалость.       — Получай то, что хочешь. Ты хотел бы полностью посвятить себя любимому делу? Ломанию меня и соблазнению Ацуши? Все карты твои. Если Ацуши захочет, я выбью ему отпуск.       — И это всё для того, чтобы не я тебя сломал, а ты меня? — губы не-Дазая тронула слабая улыбка. В Осаму много страхов, но проявляются они не так, как надо бы. Вряд ли он сам знает — только догадывается, что это страх, а не злость или нечто ещё.       — Почти. Мне интересно, сможешь ли ты добиться желаемого, — впрочем, говорил он в полной уверенности, что не получится ничего.       — Это всё равно очень радует, — кажется, облегчение на лице двойника проступило слишком явно. Он и не стремился скрыть. У Осаму было слишком смешное, слишком грустное, слишком удивлённое лицо на один лишь миг. Он так удивлён «своему» счастью.       Ему хочется разочароваться, хочется знать, что его мысли (опасения) правильны, и что не нужно поступать по-другому. Ведь что может быть хуже, чем признание в своём бессилии? В своей слабости, которая не даёт сделать желаемое.       Дазай старается не думать о том, почему двойник по-тёплому счастлив своим дням с Ацуши. Его коробят эмоции клона, почти заставляют подёргиваться мизинец левой руки. Это также незначительно, как пугающее чувство проигрыша, в очередной раз заполняющее грудь.       А у второго не получается не подмечать всего этого.       — Как я умру? — поинтересовался клон почти спокойно и заинтересованно наклонил голову.       — Я убью тебя.       — Ты сам? Без сотрудников центра и всего такого? — клон не помнил, как кто-то говорил такое. Видимо, Дазая проинформировали не так давно.       — Есть возражения? — Дазай посмотрел на него холодно.       — Ты наверняка будешь делать это с особой жестокостью, — вздохнул он. В таком случае, лучше он сам себя убьёт. И данная мысль легко читалась по двойнику. Хотя, и он сам бы в текущем состоянии, наверное, хотел бы убить себя с как можно большей ненавистью. Руками неосознанно коснулся шеи. Шрама в этом месте не было.       Шрамы — это сетка воспоминаний о боли. Если он и не особо обращает внимание на их внешний вид, то всё равно чувствует, что повреждение есть. Как напоминание. И самого болезненного шрама на теле двойника не было.       — Не люблю людей, которые хотят быть спасёнными, но сам таким являюсь. Какого чёрта, Дазай?       — Я не хочу «быть спасённым». Как эта мысль вообще пришла в твою голову? Ты, как никто, должен знать, что я просто хочу разобраться с жизнью. Или смертью, тут как получится.       Приподнявшись, двойник думал, что даже Дазай не может самому себе признаться в том, кем является. Как обычно. Клон присел на диван рядом со вторым лениво и облокотился рукой на спинку. Снова улыбка оказалась на губах. Будто бы понимающая.       — Помнишь, что это? — не-Осаму потянулся рукой к бинтам на чужой шее. Он напоминал учителя, до крайности цепляющегося за слова. Осаму оттолкнул его руку. Дазай сомневался, что делает всё правильно. Единственное, что пока его поддерживало — он не начал паниковать. Вот, что было бы совсем уж грустно и навело бы его на путь ненужных решений. Шрам на шее, уже давно побелевший, но оттого не менее заметный, так и не показался никому на глаза. Всё равно кольнуло, возвращая воспоминаниями в старые времена.       — Лазарет мафии, семнадцать лет, двенадцатое июля. Сразу после удачной сделки и весёлых торжеств с коллегами и алкоголем. Из-за передозировки спиртным ты лежал в беспамятстве на кушетке, а едва проснулся, стал кричать что-то о ненависти к жизни и перерезал себе горло на глазах у всех, кто пришёл тебя навестить; стащил скальпель со столика с инструментами. Чую всего залило кровью, он сидел слишком близко. Такого тупого выражения лица у него не было ещё никогда, — двойник усмехнулся, безотрывно смотря на место, где должен быть шрам. Это было настолько больно, что Дазай тут же пожалел о содеянном, а его ослабленное сознание почти сразу отключилось. Из-за того, что они были в больнице, его удалось спасти. Теперь перерезание горла стало главным мерилом боли Осаму — он был уверен, что если бы гвозди впились ему в глаза, по ощущениям было бы также. Отвратительно. Разрывающе. До сих пор страшно. — Ты не смог. Даже почти ничего не понимая, не смог задеть нужную артерию, не довёл нож до конца, не надавил достаточно сильно. Ты испугался, — напомнил клон, подвигаясь ближе. Очередная история очередной попытки, окончившейся ничем. — В среднем, на одно успешное самоубийство приходится двадцать попыток. А ты рвёшь все статистики, выживая раз за разом… Сколько их было? Сотни? Вряд ли свыше тысячи… Хотя если ты дашь мне время, то могу посчитать.       Это всё бред. Бессилие, а не стремление к смерти, желание жить по-другому. Но не выходит, когда источник — ты сам. Всегда, каждый день жизни. Если самоубийца выживает раз за разом, значит он не очень-то и старается.       — Ты так сильно тянешься к смерти и тянешь меня. Если ты хочешь именно смерти, то я могу повторить с тобой это, — ответил Осаму, просто решив его не слушать.       — Даже если я не захочу жить, то вспомню об Ацуши перед смертью и захочу его увидеть. Это будет хорошим финалом… Но нет. У меня есть дела.       — Тебя кроет максимализмом, как подростка, — вздохнул Дазай. Ему очень давно хотелось сказать это. — Может, расскажешь мне о своей нелепой цели? Зачем ломать его? Ты не увидишь итог слома. Хочешь просто навредить мне, потому, что из-за меня существуешь?       — Если бы ты правда волновался хоть о ком-то, кроме себя, ты бы помог Ацуши и не дал нам даже встретиться, — ответил двойник на этот выпад. — И кто бы говорил о максимализме в таком случае? Если бы сочувствовал хоть кому-то, кроме себя… Если бы видел, чего он хочет от тебя на самом деле, — о, а вот клон прекрасно разглядел если не чувства Ацуши, то огонёк злобы, распаляющийся в глазах Осаму сейчас. Настоящей, чёрной ненависти. Ледяного пламени, пропитанного отвращением. Вкупе с появившейся улыбкой. — И если бы ты хоть кого-то любил, мог любить, то может, не забивал бы голову бессмыслицей так сильно. А думаешь, что любишь, что умеешь.       — Это не так. Я не влюблён в Ацуши. Мне просто хочется кого-то любить. Да я и не отрицал, что не умею этого, — на короткий срок Дазай задержал дыхание, а его плечи опустились. Моргание. Глаза будто покрылись слоем мутной плёнки и ничего не выражали. Огонь ярости всеми силами старались подавить.       Попытка вывести Дазая на эмоции оказалась провальной. Никто и не ждал успеха именно сейчас. Позже, когда он созреет достаточно — да.       Осаму посмотрел на наручные часы и вышел из квартиры как можно быстрее, оставив клона там. Недалеко раздались шаги Ацуши и Кёки — они тоже уже шли на работу.       Ацуши заметил его и остановился как вкопанный.       —…Что-то не так? — спросила его подруга, повернувшись. Ацуши вчера спокойно впустил клона Дазая, но шугается настоящего. Такое поведение её беспокоило, несмотря на то, что даже оригинального Осаму она недолюбливала. Скорее, просто уважала, но как человек он ей не нравился.       — Всё в порядке, — Ацуши отмер. Ему было неловко ещё и потому, что наставник смотрел на него, пусть и не пристально, не злобно. Старший хмыкнул, бросив приветствие и собираясь уходить.       — Постойте! — Ацуши дёрнул рукой и двинулся чуть вперёд. Перевёл взгляд на Кёку. — Я хочу немного поговорить с Дазай-саном перед работой. Конечно, я не должен тебя об этом просить, но…       — Встретимся в офисе, — вздохнула она, развернувшись. Раз Ацуши хочет поговорить с наставником именно сейчас, то вряд ли он собирается общаться с ним на работе. Что как-то странно, и только слепой не догадался бы, что это связано со вчерашним вечером.       Ацуши неловко посмотрел на Дазая, который так и не сдвинулся с места с момента возгласа ученика. Накаджима сомневался, что ему стоит подходить. Вчера он повёл себя довольно резко, хотя ссориться не хотел. Быть может, он слишком на этом зацикливается.       —…если учесть, что он не навредит мне, то почему вы так сильно против отпустить его со мной, Дазай-сан? — всё же поинтересовался Ацуши, касаясь чужого плеча. Осаму повернулся к нему с ухмылкой, в которую ученик уже, честно сказать, не верит.       — Интимная или романтическая связь не может сделать запутавшегося человека счастливым, — сказал он, слегка подумав. Ацуши нахмурился. — Скорее всего, всё станет ещё хуже и неудовлетворённость жизнью будет чувствоваться ещё острее. Если человек не чувствует, что ты его любишь, он в это никогда не поверит. И всё будет плохо, а сделать с этим ничего нельзя.       Его руки вдруг легли на щеки Ацуши (совсем рядом, под челюстью, яростно и беспокойно забился пульс). Дазай-сан неестественно мягко улыбался ему, чуть оглаживая одну из щёк Ацуши пальцем. Тот сглотнул, но не отстранился. Он абсолютно ничего не понимал.       — Всё хорошо, Ацуши-кун. Не нужно заставлять себя страдать из-за того, что не окупится.       Неестественно, потому что непривычно и очарованно. Тепло чужих рук исчезло с лица Ацуши, едва тот хотел коснуться пальцами запястий Дазая.       — Мне правда жаль, что так долго вводил тебя в заблуждение. Что врал и портил настроение. В конце концов, что сделал всё это с тобой сейчас. В своих мыслях. В другом теле.       — Почему вы извиняетесь? — это больно. Осаму извиняется за эту боль, но Ацуши никак не может понять этого и представить. Его наставник вздохнул, улыбнулся на прощание. И ушёл.       Косвенно, он признался, что любит Ацуши. И всем сердцем, сгорая от отвращения к себе, извинился за это. Накаджима не мог этого понять, его сердце колотилось не только от смущения, но и бессилия. Дазая он переубедить не может. Тем более, когда не знает, в чём старшего переубеждать, когда его слова задели что-то в Накаджиме.       — «Тебе я настолько же отвратителен?»… — двойник выдал себя фразой и шагами, подходя. Ацуши даже не заметил, как тот вышел из квартиры Дазая, как оказался так близко. Он их обоих не понимал (или не хотел).       — Что?       — Он спросил это между строк.       — Настолько же отвратителен, как кому? — не-Осаму в ответ улыбнулся.