Люблю

      Накаджима Ацуши наконец-то знал, что он чувствовал. Он долго не мог признать многого… Что Дазай может быть действительно плохим человеком, что сам Ацуши может быть плохим человеком. Даже думая о себе, как о бесполезном, он не считал, что причинял кому-то боль; и ненавидел себя по другой причине. Даже то, что он себя ненавидел (не нанося, казалось бы, вреда никому, кроме себя) в итоге привело к большим проблемам.       Ацуши не верил, что его любили. Клон Дазая не верил, что его любили. И, видимо, настоящий Осаму тоже не считал, что его кто-либо сейчас любил и мог полюбить в будущем.       Очень нужно чувствовать себя важным. Хотя бы за успехи — кому-то этого было достаточно. Но на самом деле, почему бы не желать, чтобы любили ещё и за то, что ты есть? Потому, что с такими запросами уже начинают возникать проблемы. Достоин ли ты того, чтобы тебя любили? Сильно любили.       Они не могли быть недостойны все втроём. Вот и получается какая-то односторонняя любовь, при том, что любят друг друга оба. Просто ненавидят себя. И, в конце концов, так получилось, что из-за отсутствия взаимности (как они считали) они всё себе испортили.       «Вот же мы глупцы», — Ацуши укладывал небольшой бенто. Он планировал, как всё же наладит отношения. Все их отношения, всех троих. Чтобы больше, возможно, этой боли не испытывать. Сердце Ацуши тянуло виной, когда он думал о вчерашнем.       Он не хотел говорить клону, что тот не нужен Ацуши. Сейчас бы оборотень хотел забрать эти слова назад. Хотел бы не злиться тогда, но уже довольно поздно было рассуждать об этом.       Ацуши осознал, что именно мешает им, что мешает конкретно ему. Горько думать, что тебя ненавидят, что тебе желают смерти. Накаджима знаком с этим не по наслышке. Странно, что он первый не распознал, отчего всё шло не так в их с не-Осаму и Осаму отношениях. Если с Дазаем всё не так очевидно было, то клон в лицо говорил, что его беспокоило, чего он хотел. И, что любит Ацуши, тоже в лицо говорил.       Накаджима правда сначала не думал, что ненависть к себе может стать общей проблемой. Это слишком странно и, вроде как, не должно так работать.       Он постучал в дверь, сдвинув брови напряжённо. Единственной проблемой стало то, что он не знал, что говорить не-Дазаю.       Ацуши бы, наверное, очень страдал, если бы Дазай или двойник сказал ему то, что сказал вчера ученик… В руку отдало лёгкой дрожью. Клон вообще мог не захотеть с ним разговаривать. Или, наоборот, разговаривать слишком много, но как с чужим. Как настоящий Дазай.       На стук никто не отвечает… Ацуши задумчиво смотрит на дверь, закусив губу. То, что он всё понял, не означает, что отношения как-то исправятся-починятся. Но не может же это закончиться так!       Ацуши открыл незапертую дверь, осторожно заглядывая вглубь квартиры. Тишина. Наверное, не-Осаму ушёл куда-то, лишь бы не встречаться с ним. Ацуши сам специально попросил настоящего Дазая передать, что занесёт клону обед. У того ведь должна быть возможность уйти от разговора.       Накаджима вздохнул, проходя на кухню, но остановил ногу над порогом — за столом с ледяным спокойствием сидел не-Дазай. Уж теперь Ацуши наставника от двойника может отличить за один взгляд на одного из них…       — Привет, — начал Ацуши. Он подошёл к столу и поставил на столешницу бенто, а все мысли правильные из головы вылетели, стоило лишь не-Дазая увидеть. Ацуши посмотрел ему в глаза, а тот будто усмехнулся.       — Привет, — коротко ответил двойник. Накаджима осмотрел его придирчиво, но никаких «отклонений» не обнаружил — постиранные и чистые костюм с рубашкой, расчёсанные волосы, здоровый цвет лица. Бинты тоже были на месте, чистые настолько, будто их купили недавно совсем. Ни следа вчерашних потрясений. Накаджима подключил тигриное обоняние к своему «расследованию».       Вещи ещё не пропитались запахом человека. Дазай надел всё это лишь перед приходом Ацуши, поменял свой внешний вид.       — Я принёс поесть. И хотел бы извиниться, — никогда Ацуши не был силён в плетении интриг, да это и не требовалось. Он мог только быть честным. Сложив руки в замок, Накаджима неуверенно посмотрел клону в глаза, чтобы найти там следы прощения. Не сейчас, потом. Он только хотел продолжить, но…       — Всё в порядке, ты был на эмоциях, — клон улыбнулся, прикрыл глаза и притянул к себе бенто. — К тому же, как можно отказать тому, кто…       Ацуши посмотрел на него несчастно, и двойник замолк.       — Зачем ты так поступаешь? — прошептал Ацуши, снова злясь, но от отчаяния и бессилия. Дазай не мог справиться с крышкой бенто и не поднимал на него взгляд.       — Я поступаю? — в голосе не-Осаму прозвучало обвинение, заставившее Ацуши задохнуться. — Если уж пришёл извиниться, то я принимаю твоё извинение. Что-то с этим не так?       Раз уж не любят, нужно прощаться, раз уж не любят, нужно прощаться. И не портить ему жизнь, пусть даже всего несколько дней. Неужели Ацуши так сложно осознать эту истину? Дазай повторил себе эти слова, всё же открыл крышку бенто и поднял глаза на Ацуши.       — Нет, с этим всё в порядке, — но ученик не принимал положения дел. Дазай же не мог не воспринимать в штыки все его слова. Он смотрел с отчаянием, почти ненавистью, пусть даже не ненавидел Накаджиму Ацуши. Скорее, можно сказать, что он боялся будущих чужих слов. — Только ты меня не прощаешь. А я только хотел сказать, что не хочу причинять тебе боль.       С тяжёлым вздохом Дазай зарылся в волосы и встал из-за стола. Накаджима хотел пойти за ним — этого не требовалось, Осаму и так не уходил. Он нацепил слегка раздражённую улыбку на лицо и встал у кухонных шкафов.       — Ну так не причиняй, — услышал Ацуши, окаменев. — Думаю, что если мы разойдёмся, то действительно прекратим причинять друг другу боль. Вот и всё. «Не будет печали, не будет страданий»… Или как там в том фильме говорилось?       Говорят такое обычно, когда предлагают герою умереть.       — Но так не должно быть, Дазай-сан. Это неправильно, — Ацуши сделал шаг в кухне по направлению к двойнику. Руки клона сжали столешницу. — Не для морали или чего-то там, — добавил оборотень, вспоминая, как Дазай подобные причины не любит. Не-Осаму поднял бровь: «и почему же тогда?». — Просто мне это не нравится и мне от этого будет тяжело. Вы…ты… Ты правда нужен и важен, я не думал, что говорил. Мне просто хотелось…       — Сделать побольнее? — Накаджиму остановили ладонью, когда тот подошёл на расстояние вытянутой руки. Ацуши так старается перед ним оправдаться и объясниться, что, казалось бы, только монстр его бы не простил. Но злость рядом с двойником повторится не раз и не два, ругаться они будут бесконечно. Потому, зачем принимать это прощение, даже если сейчас Ацуши верит в свои слова? Всё может измениться буквально за пару часов. К тому же, даже если нет, даже если Ацуши больше не скажет таких ранящих слов никогда, ничто не меняет, что Дазай останется тем же. Дазай Осаму попросту его не заслуживает. Ацуши кивнул в ответ на вопрос…       И Осаму рассмеялся, сгорая от желания вскрыться в мгновение ока. У него ещё будет время на это, можно не торопиться. Он не думал об их общем с Ацуши прошлом, о том, почему именно Ацуши сейчас так борется за шанс всё продолжить, для больной головы существовал лишь вчерашний день и этот момент. Сочетание не самое лучшее.       — А с чего ты взял, что это изменится? Такие люди, как я, не меняются, а ты прекрасно знаешь, насколько всё плохо у нас. Уходи. Может, хоть так после произошедшего с настоящим мной ты сохранишь нормальные отношения, — пробормотал не-Дазай. Он сел обратно за стол, бездумно глядя на бенто. Очень хотелось, чтобы Ацуши ушёл, потому что ещё хоть минута, и пародия на самоконтроль полетит к чертям, а не-Осаму просто будет смотреть на Ацуши и молчать, если не впадёт в истерику. И почему так хуёво?..       — Почему бы просто не рассказать, что со мной не так? Что с нами не так? — спросил Ацуши еле слышно. Он понял, что лучше сдаться.       — Во-первых, потому, что люди свои ощущения в мысли достоверно облекать не умеют и не хотят. Ну а во-вторых, я пытался. Если бы у меня получилось, мы бы сейчас здесь не сидели, — у не-Осаму голос стал мрачным, наполняясь горечью с каждой фразой. Неясная злость разгоралась в словах. Всё, что могли сказать они оба — всё было очень плохо. — Каждый раз, когда я говорю то, что считаю правдой, в лучшем случае ты просто хочешь, чтобы я замолчал. И так везде и всегда. Стоит только открыть рот и сказать, что думаешь, как тебя начинают все ненавидеть. Может, заслуженно, но тогда я закономерно начинаю ненавидеть всех в ответ. Разве это не логично? Ты меня ненавидишь, агентство меня ненавидит, те люди, которые слышали мои подлинные мысли, ненавидят меня и считают чокнутым. Тогда я решил избавить вас от проблем, а заодно и себя — потому что чувствовать лицемерие и всеобщую неприязнь слегка неприятно, согласись? Мне и не хотелось рождаться, но кто меня спросил, прежде чем кинуть в этот грёбаный мир? И всё равно не отпускаете! Продолжаете снимать раз за разом с верёвок и вытаскивать из рек, при этом обязательно повторяя, как я заебал со своими попытками. У меня вопрос на засыпку, Ацуши-кун, как раз от общего тандема.       Ацуши уже и представлять не хотел, какой. Это неправда, это же всё неправда! Они не ненавидят Дазая и не заставляли его страдать! Это же было чем-то вроде общей шутки, откуда Ацуши знать было, что Осаму так их за это ненавидит?!       Накаджима руки опустил беспомощно, поняв, какие ужасные пробежали в его голове мысли. Бездушные. Просто потому, что он привык так думать.       — Почему если вы кого-то так презираете, то не даёте ему покончить с собой? Всё время я лишь… Я хотел… — как будто часть, желающая говорить саркастично и бить, воюет с частью, которая хочет сообщить правду. Раз за разом говорить искренно, пусть даже это не приводит ни к чему хорошему.       Наверное, потому в Ацуши и рождалось отрицание — ему не нравилось, что кто-то говорил о том, чего хочет, ведь Накаджима-то скроет, чтобы всем было хорошо.       — Когда ты говоришь людям что-то, что отличается от их восприятия, если ты признаёшься, что тебе больно из-за каких-то вещей, им абсолютно плевать. И все нужны лишь как развлечение, — продолжал бормотать Осаму. Лицо он закрыл руками и наклонился к столу, словно голову пронзала очень сильная боль. В Ацуши билось противоречие, как обычно, та часть человеческой природы, которая настроена давить на слабое и не замечать, сражалась с той частью, которой хотелось для всех счастья. Накаджима осторожно сел напротив, и голос Дазая изменился, прекратив дрожать от накатывающего гнева. Ацуши сложил руки на столе и положил на них голову. Он был готов слушать. — Я хотел не чувствовать одиночества. Но что бы я ни делал, это чувство не уходит. Никогда. Никогда. Никогда. Даже с тобой, — последняя попытка Осаму сражаться с собой провалилась. Он сказал, как есть. И за это себя ненавидел.       Ацуши поджал губы, понимая, что скоро они начнут дрожать, что в груди завязался узел от неприкрытой тоски Дазая.       — Почему одиночество не уходит?       — Не имею понятия. В любом случае, если я скажу, что меня беспокоит, то всех потеряю и приду в состояние, которое ты перед собой видишь. Поэтому «твой» Дазай такой, какой есть.       — Несчастный.       — Нормальный. Он более нормальный. Голова трещит… — вздохнув, не-Осаму замолк, опустив глаза на бенто. Не видя еду, потянулся за палочками, чтобы всё же поесть — это отличная причина не продолжать разговор.       Он очень сильно устал всё всем портить.       Ацуши выдохнул тихо, ненадолго заставив старшего обратить на себя внимание. Было… больно оттого, что его чувства воспринимают неправильно. Снова. В очередной раз не-Дазай твердит, что Ацуши на самом деле ни во что его не ставит. Это было бы сложно понять, не будь Ацуши таким же неверующим. — Ты забываешься, — твёрдым голосом сказал Ацуши. Дазай медленно поднял взгляд. — Я никогда не испытывал любовь, ни к себе от кого-то другого, ни сам. И я могу делать что-то неправильно или ошибаться, стараясь выразить свои чувства. С того момента как мы встретились возле реки, я не ненавидел Дазая. Ни одно моё действие не говорило о ненависти. Может, я не понимал, но ведь ты бы увидел неприязнь. Настоящую. Этого чувства во мне никогда не было, — двойник хотел отвести взгляд, но Ацуши не дал. Больно, когда просьбы не срабатывают, страшно. Страшно, что этот Дазай не поверит ему.       Раной в сердце зияла мысль, что настоящий Осаму Дазай также со всей искренностью считает: «Меня все ненавидят. Меня ненавидит Ацуши». И улыбается, принимая это как данность. Рад быть с ними, сохраняя видимость дружбы и ни капли в неё не веря.       Вот, почему запутавшиеся люди ломаются и ломают лишь больше, когда пытаются кого-то любить. Усложняют до невозможности. Ацуши не хочется дышать, когда он не видит в чужих глазах отклика.       Этот человек правда ему дорог, иначе он бы уже ушёл.       Может ли такой умный человек, как Осаму, одновременно быть настолько же недальновидным? Он слишком усложняет всё происходящее. Ацуши старался успокоить его, но бестолку. Всё одно и то же — ненависть, неверие и боль. Всё, что Ацуши мог — стараться не вникать в чужое рассуждение чтобы, не дай бог, в него не поверить.       Дазай хотел счастья, хотел любви и утешения. Возможно, какого-то своего подвида утешения, в которое он бы поверил и принял. И понимания хотел, куда больше даже, чем любви или какой-то привязанности. Накаджима убрал волосы с чужого лица, чтобы глаза не закрывали. Не-Осаму с дёргающимся уголком губ смотрел вопросительно. Ему снова было больно, и Ацуши в этой боли тонул. Слишком много её за две недели. И он не уверен, что хочет дальше соревноваться с чужой болью.       …об этом ему говорили много раз, всё повторяя «ты меня ненавидишь». Не ненавидит, но обсуждать такое тяжело — устаёшь буквально за пять минут, просыпается злость и желание действительно заставить Дазая замолчать. Совсем путаница. Неприятная и затягивающая.       — Это лишь в твоей голове. На самом деле никто не относится к тебе так плохо. Вернее… К Дазаю. А к тебе я не отношусь плохо.       На самом деле, в Ацуши тлело одно желание, которое бы сделало меньше напряжение, холод в комнате и, возможно, чужую непреклонность. Осаму вдруг тоскливо поморщился.       — Кажется, от наших разговоров завял салат, — цокнул он, показывая палочками на бенто.       — Са… — не понял сначала Ацуши и осёкся, когда мысленно обработал слова.       Дазай словно решил смять разговор и выбросить, будто и не было его. Ацуши с горечью ощутил поражение.       — Да, вот здесь, посмотри, — двойник постукивал палочками по бортику красного контейнера со странным выражением лица. Ацуши всё же потянулся, чтобы посмотреть. Ясно, что бред полный — он клал свежий салат в еду, не докопаешься. Просто спорить уже не хотелось.       Накаджима наклонился достаточно близко, ничего не успел осмотреть и ощутил мягкое прикосновение. Его как будто потянули на стол, и стало очень сложно удержаться на ногах. Как оказалось, просто Дазай обнял Ацуши, когда тот через весь стол перегнулся. Обнял и закрыл глаза, уткнувшись лицом в плечо парню.       Разговор всё же подействовал. Накаджима чуть улыбнулся, мысленно расслабляясь, а напряжение ушло из комнаты, как если бы его и раньше не было. Осталось только у Ацуши в ногах. Ученик тоже прижал Дазая к себе, глаза закрыв.       — И всё-таки, можно было просто подойти и обнять меня, я же почти падаю, — буркнул он, понимая, что держится над едой при помощи не-Осаму и каких-то божественных сил.       — Извини уж, я думал, ты обойдёшь стол, — с лёгким смешком ответили ему. Дазай отстранился и помог Ацуши отодвинуться так, чтобы не свалиться прямиком на стол.       — Стало легче? — спросил Ацуши, имея ввиду всё, что клон рассказал.       — Гораздо.