Люблю

      Сердце стучит. Громко и очень тепло — даже не нужно поливать грудную клетку горячей водой из-под душа. Странное ощущение, ведь его колит и разрывает, но, в то же время, обволакивает горячей карамелью… Так бы, наверное, Дазай описал это чувство.       Ацуши же едва ли не дрожал, вспоминая, какие отвратительные вещи говорил ему клон Осаму. Это всё была лишь маленькая игра — теперь Накаджима повторял это себе часто-часто. Но не получалось не чувствовать себя испачканным. Не чувствовать себя вещью. По-настоящему обидное ощущение, до слёз — а слова не-Дазая представляли его именно так. Собственность. Прогоняя оставляющие на душе отпечаток мысли, Ацуши поглубже вдохнул воздух у шеи настоящего Осаму — улица, почти выветрившийся одеколон… Носом зарывшись в чужую шею, Ацуши едва ли осознавал, что впервые так к наставнику прикасается. Позволил себе вольности оттого, что граница между восприятиями двух Дазаев размылась. Было правда хорошо — страх уходил, оставляя лишь пьянящую боль.       Дазай легонько отодвинулся, едва почувствовал на шее дыхание: совсем чуть-чуть, чтобы не щекотило. Всё казалось безумием, фантасмагоричным порождением его фантазий, в которых Дазай хотел от чего-либо спасти Ацуши. Но в реальном мире… В реальном мире Ацуши только от Дазая и нужно было спасать. Осаму невесело хмыкнул.       Ученик настолько сильно хотел быть с ним вместе, что таскался за клоном, терпел его выходки, позволял водить себя на свидания (внутри зарождается активность при этой мысли — разрушительная, такая, что можно разбить зеркало или лицо клону). В конце концов, Ацуши даже любовью с собой заняться разрешил. И почему появляется такое отчаяние при последней мысли?.. Ладно, неважно это. Ацуши хотел заняться с клоном любовью, а получилось наглое домогательство — вот, что пошло не так. Дазай рассеянно погладил ученика по спине и к себе сильнее прижал. К щекам прилила кровь. Странно, что объятия могут быть приятными, когда Дазай портит Накаджиме жизнь.       Суицидник стал лениво перебирать пальцами серые пряди. Ацуши дёрнулся, а Осаму нащупал шишку. Внутренне напрягся, вспоминая, как Ацуши сказал «не бил». Не хочет, чтобы наставник сильно волновался, или же… выгораживает.       — Не встречайся со вторым мной больше, — прошептал Дазай. Бездонные глаза поднялись на него, застали врасплох. Почти любуясь ими, Дазай погладил Ацуши по щеке. Плевать, что чувства не скрывает. Видимо, атмосфера так подействовала, или просто Дазаю уже до безумия сильно, прямо до дрожи, надоело скрываться. — Он ведь делает тебе больно, Ацуши-кун. А я не сдержал обещание и дал этому повториться… — Дазай сглотнул. На месте Ацуши он бы помнил об этом, ненавидел бы. Но Ацуши только смотрит большими глазами и к руке ластится. — Я увезу его в лабораторию, и вы больше никогда не…       — Не надо, — сказал твёрдо Ацуши. Даже слишком твёрдо. Что-то в Осаму оборвалось. Всё лицо наставника так и говорило об отчаянном непонимании, но Ацуши запаниковал — он не знал, как объяснить.       — Но почему? — звука не было. Одни движения губ, сложившиеся для Ацуши в слова. И лицо Дазай-сана, непривычно виноватое и отчаянное. И как тут объяснишь? Пульс у Накаджимы участился. По Осаму прошёл разряд — на секунду можно было угадать изменение выражения.       Если он поймёт, то выгонит Ацуши, возненавидит и будет до конца дней презирать. Синяки, оставленные клоном, заболели в пять раз сильнее, Ацуши сжался.       — Вы это спланировали, — голос Дазая был тих. Голос был испуган и неприятно шокирован. Ацуши тотчас отпрянул, со страхом пытаясь понять, что выражает лицо Осаму. Оно, казалось, не выражало ничего.       Ацуши, его замечательный ученик, который так хотел любить его и которого Осаму к себе не подпускал из-за «благоразумия», теперь делает такие ужасные вещи со своей судьбой. Вот, почему стало неприятно. Тем более, что сейчас его Ацуши ждёт от него чего-то плохого, как от монстра. Осаму даже эмоции уже из себя выдавить не может.       — Зачем?..       — Чтобы…простите…чтобы почувствовать ваше внимание хотя бы после такого.       И эмоции взрываются. Приходится прикусить щёку, чтобы успокоиться и не отреагировать бурно. Ацуши завозился — наверняка чувствует себя виноватым от такого странного поступка. Осаму сглотнул горечь и нахмурился, не давая Накаджиме уйти.       — Ты специально дал ему к себе прикасаться так, верно, Ацуши? Ты хотел, чтобы я тебе помог? — смотрел в испуганные глаза Ацуши, подмечая то, что ученик не мог признать: слова были правдой. И это глупо, бессмысленно, это… Дазай просто того не сто́ит. Но как бы втолковать это Накаджиме? Сколько ещё тот всего сделал, чтобы заменить Осаму, попытаться быть с ним. И Ацуши уж точно не должен тратить себя, своё время и свою жизнь на попытку достучаться до пустого человека.       Губы Ацуши шевелились, хотя тело, казалось, застыло и напряглось. Ни звука тот не произносил.       По Ацуши шёл мороз с осознанием своей глупости и никчёмности. Он, как обычно, сделал всё хуже, чем оно было.       — Простите, Дазай-сан, — смог сказать Ацуши, опустив взгляд и прикусив губу. Глаза остановились где-то на первой пуговице жилета суицидника. Вот с пуговицей было говорить не страшно. Почти. — Это действительно было недоразумение. Я… попросил его так сделать, но, видимо, затея не удалась, — раздался нервный, испуганный смешок.       Дазаю стоило бы что-нибудь сказать, да только он никак не мог поверить. Вернее, мог, ведь на стороне этого факты, признание Ацуши и язык его тела. Верить не хотелось, потому что… Пугало, на что подопечный был готов ради его внимания.       — Я отвратителен, — протянул Ацуши. Светлые брови дёрнулись, нахмурились. Он стал приподниматься с футона, надеясь, что хватит мужества не заплакать. — Извините, что потратил ваше время, — нужно было поскорее уйти, переживая свой позор в одиночку.       — Да чёрт возьми, это не так!       Ацуши застыл, почти дрожащей рукой вцепившись в футон. Глаз он не поднял. «Не так»? В том смысле, что наставник не верит в его поступок? И это насколько же надо человека шокировать, чтобы тот вскрикнул! Особенно, если это Дазай-сан…       — Стой. Вот только попробуй сейчас уйти, Накаджима Ацуши, — вскочив, Осаму положил руку на плечо парню, чтобы точно не убежал. Как же оба они были наивны, как слепые котята. И ведь Ацуши даже боялся смотреть на него… Осаму будто специально себя обманывал, глядя, как Ацуши обнимал клона, не давал своей мысли развиться и пресекал размышление о том, почему Накаджима это делает. Знал, не признавая.       И сейчас красками на лице отразился стыд. Может, хорошо даже, что Ацуши не смотрел. Но нужно было начать говорить. Ученик не был отвратительным — он был таким, каким Осаму знал его. Сочувствующим и отчаянным.       — Останься и послушай меня. И, заранее, чтобы дальше не возникало вопросов: я не злюсь на тебя. Была ли это твоя идея или нет, я на тебя не злюсь. Мне жаль, что тебе пришлось пытаться достучаться до меня так радикально. Убегать я больше не собираюсь, — кажется, потихоньку Ацуши поддавался убеждениям.       Накаджима попробовал поднять глаза хотя бы Дазаю на шею, а не на пуговицу. Теперь, когда они сидели, легче было понять, что Ацуши именно избегает взгляда, а не просто случайно куда-то смотрит. Внутри словно было тёмное пятно, из-за которого Ацуши и был отвратителен, и Дазай-сан вовсе не должен был его прощать. Даже если правда не злится. Но раз не собирается больше убегать…       Накаджима робко поднял глаза. Наткнулся на непривычный сожалеющий вид. Его поступок, наверное, был чрезвычайно болезненным для Осаму… И ученик с двойником выдумали, что тот влюблён — видно, что Дазаю чужая любовь в тягость.       — Ацуши-кун… — хотелось многое сказать, начиная с «почти две недели назад плохой человек создал злого клона, и всё пошло наперекосяк», однако Дазай не мог себя заставить. Не мог сформулировать то, почему подобная глупость заставила их друг от друга сильно отдалиться. —…давай я снова стану непутёвым наставником и буду рассказывать тебе всякие глупости? Хотя, до этого нужно кое-что прояснить.       — И что же? — кинул Ацуши, не выдерживая молчания. Дазай не говорил ничего — как будто… Не знал, что сказать. Ну и зачем болтать и выдумывать, когда можно просто сказать правду? Ацуши слабо улыбнулся. — Простите, Дазай-сан. Я всё-таки пойду. Не нужно выдавливать из себя слова, когда на деле думаете совсем по-другому.       На миг Ацуши даже подумал, что хотел бы не проживать эту ситуацию, а умереть. Лишь бы не испытывать позора.       — Я думаю, что ты не должен ему это позволять. Что ты должен его бросить, — Осаму не отпустил его, не дал подняться — ощетинился. Вот, какие слова были правдой. Ацуши дёрнулся. — Ацуши, ты замечательный человек, — уже мягче продолжил Осаму. Для чего он это?.. И дураку ясно, что это не так, что всё это лишь… Лишь что? Дазай-сан ведь не настолько ненавидит и презирает его, чтобы вредить? Или настолько? — Любящий и чуткий. Ты пытаешься понять человека, который причиняет тебе боль, — в голосе наставника послышалось сожаление, вновь. — Тогда как он даже не собирается понимать тебя. Слишком сосредоточен на себе. Может, ему и нужна помощь, но не твоя. Тут, всё-таки, очень… сложная ситуация, в которой бы помог врач. Не любимый человек.       Ацуши рассматривал наставника. Тёмно-каштановые непослушные пряди снова лезли на лицо, правильные черты притягивали взгляд и не давали оторваться. Под грустными глазами залегла тень. Ацуши слушал его успокаивающий голос и чувствовал забинтованные руки на своих щеках. Осаму хотел обнять его. Ни делать, ни просить этого он не умел.       — Я уже говорил, и, возможно, ты воспринял мои слова как «просто сдайся». Но я правда не это имел ввиду. Если тебе лишь причиняют боль, а именно — всё прекрасно, затем резкое падение, потом снова всё прекрасно, резкое падение и чужая ненависть, — то лучше не станет. Я бы не хотел, чтобы ты убивал свою душу в таких отношениях. Никто бы не хотел. Ты заслуживаешь большего, Ацуши-кун, и для тебя есть человек гораздо лучше.       — Всё было не так! У нас был прогресс! — запротестовал Ацуши. Улыбка с лица наставника пропала.       — Когда я в последний раз вместе вас видел, это был скорее максимальный регресс. И ты наверняка чувствовал себя плохо потом.       …может, и так. Ацуши вновь стыдливо отвёл глаза.       — Не будь с ним больше, ладно? — Дазаю нужен был этот ответ. Если бросит двойника, если даже говорить с ним Ацуши не будет, всё станет куда лучше, чем сейчас, но Накаджиме было больно от слов Осаму. От этого внутри всё переворачивалось.       — Это мой единственный способ быть с вами. Я не могу… не хочу от этого отказываться. Простите, может это… — Осаму не дал ему закончить, приложил палец к его губам. Ацуши был беззащитен. Странная ситуация, странная реакция сердца и на слова эти, и на такое выражение. Ацуши покорно замолчал, отводя взгляд.       «Да что ж ты такой в себе неуверенный», — подумал Дазай, качая головой.       — И почему, чтобы быть со мной, нужно обращать внимание на мою копию? Я ведь здесь. Я всегда могу быть рядом, — что, на самом деле, было не совсем правдой. Они оба знали это.       И неясно даже, кто кого губил.       — Но вы ведь не смогли бы полюбить меня, Дазай-сан, — признался Ацуши, заглушая боль смехом. Он не хотел надоедать, не хотел давить — молчать уже надоело, как и делать вид, что симпатии к клону и к Дазаю не связаны.       Осаму не ответил. Он умер внутри, возвращаясь на почти две недели назад, в тот самый день в лаборатории. Всё, что произошло за это время, всё, что происходит сейчас, существует лишь оттого, что…       — Если бы я тебя не… Ох. Всего этого кошмара бы не было. Но он есть, знаешь почему? — теперь пришло черёд Осаму смеяться от бессилия. Казалось бы, поверни всё в другое русло, спасись и Накаджиму спаси, но нет. Ацуши навострил уши, а Дазай мог только признаться в правде, из-за которой относился к себе даже хуже, чем раньше. — Я люблю тебя всем сердцем. Но это и так было можно понять, верно? Я скрывался слишком плохо.       —…И вам стыдно за это? За то, что влюбились в меня? — прошептал Ацуши медленно, когда Дазай опустил голову после признания. Невероятно — разве можно в такое поверить? И почему тогда раньше не сказал, раз видел, что чувства взаимны?!       — Нет! То есть, — очередной неловкий, вырывающийся случайно смех. Не забавный, — я влюбился в замечательного человека, так что не мог портить ему жизнь. Вот, наверное, и всё.       — Но вы не портите мне жизнь, и вы это знаете, — Ацуши ощутил, как Осаму убирает руки с его щёк. Видимо, не знает и не верит. Ацуши делает то, на что Дазай, как обычно, не осмелился. Обнимает его крепко-крепко — может, даже больно. Но он заслужил такую лёгкую боль за глупые слова!       В Осаму что-то яростно и панически застучало. Заболело и завыло, а затем растеклось теплом.       — Это тебе так кажется, Ацуши-кун, — хмыкнул Дазай, но очень тихо, чтобы не пререкаться. Кажется, Ацуши взаправду не знал о чувствах Осаму. Так Дазай сам себя за нос водил? Думал, что все догадываются, думал, что Ацуши презирает его, потому выбрал клона. Лишь бы… И дальше так не глупить.       Ацуши вовсе не настолько жесток, как Дазай напридумывал себе. Он снова всё преувеличил, разрисовал любимый образ в своей голове до такой степени, что примерил на него своё восприятие мира. А надо было лишь не забывать, что Ацуши — не Дазай, он больше думает о том, как помочь кому-либо, а не о том, какое у кого место больное. Осаму прикрыл глаза.       Хоть раз можно себе позволить, хоть раз утонуть в чувствах и самому себе их дать испытать.       — Так глупо получилось. Лучше бы просто тебе подарок под дверь положил с валентинкой, раз уж ты узнал, — еле выдавил из себя что-то, что не показало бы слабость и панику.       Так хорошо и так плохо. Столько всего резко пообещать захотелось, столько рассказать, едва ли не позвать замуж. Но Осаму молчал. Чувствовал, как Ацуши гладит его по волосам, хотел что-то сделать и молчал.       — Я ведь тоже вас люблю, Дазай-сан, — вздохнул Накаджима. Голос слегка сорвался и глаза покраснели. — Жаль только, что вы в это не верите.       Не верит. Не может. Любить Дазая Осаму невозможно, как бы Ацуши себя не убеждал. А если и возможно, то ненадолго. Лучше найти кого-то другого. Но вот как влюблённому это объяснить, тому, кто видит в нём только хорошее?       — Почему ты вообще хочешь мне верить? Со мной ведь, скорее всего, настолько же ужасно, как с двойником, если не хуже… Оно того не стоит. Я не отношусь к тебе плохо, не хочу, чтобы ты страдал, но со мной ты счастливым не будешь. Почему ты столько раз давал ему вернуться?..       По сравнению со всем, что сейчас происходило, это был очень простой вопрос. Ацуши улыбнулся Дазаю почти спокойно. В этот момент даже промелькнула мысль: «может, получится вас убедить, что любить вас очень даже возможно».       — Потому что прощаю его. Дело не в том, что мне кажется, что виноват я. Это не так, моей вины здесь нет, — это осознать было сложно, но при понимании — как глоток воздуха. — Нам обоим было больно. Мы говорили неприятные слова, не зная, как сказать то, чего на самом деле хотим. Он говорит много, очень много, но словами всё равно не может всё выразить, а я не смотрел дальше слов. Я прощаю его, чтобы помочь. Я хочу, чтобы он был счастлив, и вижу, что он благодарен мне за это.       Дазай его не понимал. Тёмные глаза сощурились и брови изогнулись в вопросительном выражении, пока наставник всё обдумывал. И ведь ясно, что что-то в нём Ацуши задел.       — Так что, чтобы я был счастливым (а вы сказали, что хотите этого), то попробуйте сами стать счастливым. Это сложно, но… хоть попытайтесь. Вам это нужно. И мне тоже.       Не было нужды бояться — понял Ацуши. Дазай ему ничего не сделает, Дазай просто любит его странной любовью, при которой даже от близости отказывается, от всего, что может пересечь Ацуши с ним. Поняв это, Накаджима чуть было не отчаялся. А теперь он целовал Осаму, застав того врасплох. Успокаивающе и осторожно. Дазай ответил.       Мысли, что Накаджима учился целоваться именно с клоном, пролетали мимо. Осаму взял себя в руки, вынырнул из ямы самоненависти и притянул к себе ученика, положил ладонь ему на затылок. Первый робкий поцелуй в медпункте сгорел, вытеснился пьянящим чувством близости и оживающим сердцем.       Его милый Ацуши целует его. После этой по-детски радостной, розовой мысли всё ощущается куда живее. Его жизнь, его тело, его чувства… Осаму углубил поцелуй, боясь приоткрыть глаза и понять, что всё было сном или галлюцинацией. Накаджима и этому у клона научился — ну да ничего, всё равно Осаму доставит подопечному больше удовольствия при поцелуе, потому что…       «Потому что я люблю его. И я лучше», — твёрдая мысль засела в голове. «Лучше, лучше, лучше!».       Он мягко отстранился (где-то на сантиметр), чтобы дать им обоим возможность восстановить дыхание. Открыл глаза наконец. У Ацуши глаза сияли над порозовевшими щёчками, а потемневшие губы слегка поблёскивали.       — Ты очень красивый, — озвучил свои мысли Осаму, прикасаясь к упругой щеке Ацуши. Ещё пару дней назад он мог только представлять подобное, и это было само собой разумеющимся, но здесь, в реальности, не то что поцелуй — прикосновение к руке почти заставляло пылать счастьем. По большей части, было страшно всё испортить.       «Хотя, я и так уже сорвался».       — Спасибо, — застеснялся Ацуши — наставник был до странного нежным, смотрел на него, как на нечто драгоценное. Может, Ацуши бы спокойнее отнёсся к такому от двойника, но не от настоящего Осаму, уж точно! Вот между ними настоящая разница — настоящего Ацуши любит больше, любит действительно. Мысль о клоне ускользает из головы почти сразу после появления. Лишь бы Дазай ещё был с Ацуши вместо клона.       А Дазай только гладит, то бормочет какие либо приятные или успокаивающие слова и посмеивается. Не целует — кажется, не хочет делать ничего сверх меры. Мурашки всё равно идут даже от поглаживаний по плечам и торсу, от проверки на синяки. Если Осаму их действительно замечает, то только брови печально сводит.       — Разве вам не хорошо, Дазай-сан?       — Мне очень хорошо, — хмыкнул Осаму. Да вот только так не всегда. Рано или поздно он разочарует Ацуши. — Отдохнёшь со мной? — спрашивал наставник, имея ввиду, что Ацуши останется здесь на ночь.       Но Ацуши не отвечал. Они говорили о том, что друг о друге пропустили — о работе, о том, что происходило дома. Ацуши с сожалением признался, что в последнее время забросил свои хобби и не закончил вышивать Кёке лотос на толстовке, который начал когда-то давно. А Осаму смотрел на него, слушал и не понимал, как мог прожить, целенаправленно игнорируя Накаджиму. То, как было раньше — почти рай, если не считать скрываемой влюблённости.       Но как раньше уже не будет. Они признались. Вернее, Осаму признался, а Ацуши давно уже его любил — это всё ставит с ног на голову и меняет. Как бы ни хотелось Осаму сделать вид, что всё нормально и просто позвать Ацуши на свидание…       —…Прости, внутри я пуст, — сказал Осаму на ушко Ацуши, обнаружив, что Накаджима заснул. — У меня нет того, что приносило бы в жизнь краски, кроме твоего присутствия. А зацикленный на тебе человек — явно не то, что тебе нужно.       Как бы хотелось просто не чувствовать.       Дазай ещё долго лежал в темноте, позволяя себе прикасаться к Ацуши. Лишь на этот вечер. Лишь чтобы защитить и успокоить. Этот странный инстинкт — защита! Дазай и не думал, что когда-нибудь испытает по отношению к кому-то подобное. Не к городу, не к невинным людям — о таких праведных эмоциях можно только мечтать. К человеку, вполне определённому. Этот человек сейчас спит рядом и мило морщит нос. Осаму слегка улыбнулся.       Одна лишь вольность могла всё изменить. Поэтому он позволял себе только ненавязчивые касания, почти невесомые — наверное, чтобы убедиться, что не находится во сне. Лицо Ацуши разгладилось — на нём и следа слёз не осталось. «Ты в безопасности, я с тобой», — вот, какую мысль Осаму от себя стыдливо прятал.       А сейчас он давал себе право думать так. Какой же он, всё же, эгоист. И мысли-мотивы у него слишком эгоистичные. Ацуши слишком в него верит — а ведь любому понятно, что смысла в жизни Дазай не найдёт. Он погубит Ацуши. Потому не ответил на чувства по-нормальному.       Его, возможно, слегка не эгоцентричному сердцу хочется, чтобы «свет» Накаджимы сохранился, а для этого Дазаю нельзя пересекать определённую дистанцию. А если допустить мысль, что Осаму ответит на чувства кохая, но притворится «светлым» тоже, Дазай себе места от страдания не найдёт. Притворяться перед тем, в кого влюблён, невыносимо. А кто из нас любит боль?       Так что, даже для того, чтобы Ацуши осчастливить и на чувства его ответить, Дазай слишком большой эгоист. Минуты тянутся по-правильному медленно. Можно полюбоваться на Ацуши ещё чуть-чуть. Можно порадоваться, что душа у того успокоилась. Можно порадоваться самой этой минуте, напоследок.       Осаму приподнялся на руках, мыслями вернувшись к не раскрытому сегодня делу. Самое время вернуться к нему, чтобы не заразиться от Ацуши этой верой в их общее будущее и надеждой. Дрогнув рукой, Осаму сжал зубы, выдохнул, успокоился. Он двинул руками и поднял ученика осторожно. Совсем не при таких обстоятельствах он думал нести его на руках… Если признать существование этих мыслей.       «Как жалко», — подумал о своём положении Дазай, перехватывая осторожно спящего оборотня. Голова Ацуши опёрлась ему на грудь, и Осаму со спокойной душой вышел из квартиры.       Кёка ждала, пока Ацуши вернётся, но и сама не скучала. У неё было время научить снежного демона искусству чайной церемонии, а затем в дверь постучал кто-то. Кажется, ногой. Кёка встала из-за стола и открыла дверь, поднимая взгляд.       Дазай со спящим Ацуши на руках вызвал тревогу.       — Что-то случилось? — тон был напряжённым. Дазай улыбчиво покачал головой. Уже неплохо.       — Он просто уснул. Мне пора идти, продолжать работу, вот я и принёс тебе соседа на «место жительства», — наставник Ацуши как-то слишком уж нежно кивнул в сторону серой макушки. Кёку было не обмануть этими дурашливыми фразами и высмеивающей всё манерой — Дазай Осаму сам не понимал, как хорошо видно все его чувства. Один короткий миг — и всё понятно, всё так просто.       Кёка пропустила его внутрь, наблюдая, как по-кошачьи тихо Дазай вступает в квартиру, несёт Ацуши к спальному месту и невесомо опускает на матрас. Накаджима стал двигаться сонно, но несколько мгновений тишины решили всё за него, и Ацуши уснул.       — У вас хороший день? Вы давно в офисе не появлялись, — нарушила девочка молчание. Честного ответа она не ожидала, но иногда Дазай может сообщить информацию не только словами. Людей из агентства Кёка научилась слышать. Может, старший прольёт свет на их с Ацуши ситуацию и избавит подругу ученика от беспокойства.       Но Дазай пожал плечами и заговорчески улыбнулся.       — Всё расскажу, как закончится.       Это ни разу не ответ. Кёка хмуро смотрела на него, думая о вчерашнем. Хотя, наверное, ей не было дела до того, что с этим человеком. Скорее, она пыталась разузнать для Ацуши. Ацуши видел, но не понимал. Кёка не видела, но понимала.       Так они с Дазаем устроены, а Ацуши устроен по-другому. Всё же, стоит подвернуться чему-то плохому, что вскроет их натуру, они вновь станут самими собой. Детьми тьмы. Так, по крайней мере, считала Кёка.       Дело не в том, что они плохие. Просто подсознательно становятся жёсткими и пессимистичными. Дазай вот, сейчас явно не весёлым мыслям предаётся. Хотя, если быть совсем честной, Кёка сомневалась, что он вообще о чём-то думает, что-то испытывает в данный момент — даже сам от себя закрылся и мысленно уже на работе, отбросив и себя, и агентство куда подальше.       «Дело», — взаправду подумал Дазай. Он вышел из квартиры, не попрощавшись. Скорее всего, минут через десять-пятнадцать двойник должен был показаться на пороге, чтобы попробовать вернуться в квартиру. Осаму планировал страшную кару — детективное агентство моментально было забыто, а глаза налились кровью.       Не простит эту тварь. Заставит лабораторию по ошибке забрать его, уничтожить — заспиртовать в банке заживо. Пусть он не виноват, пусть Ацуши сам попросил, пусть… Дазай ничего не мог поделать с тем, что ненавидел двойника.       Ужасные мысли, никто из коллег не одобрил бы. Но какого наказания ещё заслуживает этот…этот…       Дазай вздохнул, успокаиваясь и заходя за порог. В глаза бросился разворошённый футон, перчатка Ацуши. Осаму подобрал её, удивившись. Он думал, что забрал всю одежду Ацуши, а теперь положил перчатку в карман плаща. Что-то Осаму тревожило. Что-то было не так.       Он осмотрел недружелюбную серую комнату холодно. Никакого постороннего присутствия — только на потолке, там, где раньше были просто просверлены заранее дырочки, был прикручен металлический тяжёлый крюк.       Дыхание перехватило. Сразу стало как-то жарко, а перед глазами замелькали картинки, что-то ему ласково на ушко шепнуло: «вот твой час». Совсем как тогда, в его первой съёмной квартире, где всё было помпезно и прекрасно, но только для того, чтобы повесить крюк.       Глаза сами принялись за поиски верёвки. Это, наверное, можно было назвать нездоровой манией. И верёвка нашлась — заботливо лежала на шкафу, хотя Дазай ничего не покупал. Так же заботливо была связана крепкая (Осаму взял в руки, потянул, проверил) петля.       Запершило в горле. Это был очевиднейший знак судьбы, ещё одна просьба его усталого сознания наконец всё закончить. Перед этим только надо от двойника избавиться — а там можно и в мир иной. Всё, что должно произойти, произойдёт и без него. Зато от него все отдохнут. Он от всех отдохнёт. Ацуши будет… будет в порядке. Он ведь просто хочет его, верно? Чем быстрее такая привязанность забывается, тем лучше.       Желание умереть остаётся на том же уровне, что и раньше, но с каждым днём в агентстве всё тяжелее решиться на этот шаг. Будто, начав, ввязавшись в какофонию с организациями и эсперами, они все стали лететь в бездну, из которой не выбраться. Осаму стоило убить себя сразу после того, как привёл Ацуши в агентство, тогда… Тогда все были бы счастливы. Осаму жалеет, что не сделал этого — не получалось из-за пунктов в плане, при котором он должен быть жив.       Он принёс стул, понимая, что поступает правильно. Так ему говорило сердце — «закончи всё это, мне правда очень больно». Дазай тихо рассмеялся, тянясь верёвкой к крюку и наматывая её. Мысль о том, что Ацуши не хотел бы этого, ускользнула.       Время потеряло значение, события — тоже. Он, уже доплетя последний узел и собираясь накинуть петлю на шею, прикрыл глаза. Последние секунды — свободное прощание с миром. Хотя, он часто так делал…       Глубоко впустив в лёгкие воздух, Дазай скорее почувствовал, чем услышал, как его просили остановиться. Он не обратил внимания — фантазии, слишком уж приглушённо голос звучал. Петля уже была на шее, а Осаму поправлял манжеты. Даже прощальную записку не оставит, вот он каков!       — Стой! — послышалось уже ощутимее. Вечно кто-то должен прийти и всё испортить — а сознание вообще не хотело обрабатывать испуганный голос и понимать, чей он. Когда-то Дазай его, вроде как, слышал — нервный и сорвавшийся, такой отчаянный. Когда-то давно.       Сзади словно прилетела ударная волна. Тело подпрыгнуло, да так и осталось висеть в воздухе, пока Осаму лишь мечтал о том, чтобы человек другой исчез, не мешал ему хватать ртом воздух и синеть от давления на шее. На деле, сзади подбежал тот, кто поднял его, держа за ноги. В тот же момент, как Дазай выбил из-под ног табуретку, он оказался не властен над собой.       — Не делай этого, — ещё раз сказал ему клон. Руками он всё время перехватывал ноги несостоявшегося висельника, чтобы тот не сползал, и напряжённо поднимал его выше.       Осаму только смотрел в белый потолок, заебавшись.