Люблю

      Несколько мгновений были безмолвны. Не-Осаму проматывал в памяти фрагменты с Ацуши — в квартире, перед тем, как Дазай его вышвырнул. Надо бы желать вымыть их из памяти, однако они сильно туда врезались. «Так вот, каково чувствовать вину», — подумал бы не-Дазай, если бы его мысли не были заняты попытками разложить по полочкам всё, что произошло. Что привело к тому, что на верёвке висит совсем не тот, кто должен.       «Бедный Ацуши», — смешливо промелькнуло. — «Как же ему сложно со мной».       Спасение самоубийцы с таким волнением было новым опытом… А если подумать лишь о конкретно жизни клона, то он, в целом, спасал самоубийцу впервые.       — Да опусти ты меня уже, — подал голос Дазай. Смотреть в потолок ему надоело. Хлынули в голову мысли о несвоевременности его смерти… Ох, эти обязанности вообще не добавляли желания жить, если честно. Осаму добавил ехидно и приторно, растягивая слово, — Спасатель.       Ацуши, наверное, рассказал ему о плане, Осаму поймал ученика с поличным. Да, точно не улучшает ситуацию…       Если они оба сейчас максимально нестабильны, то говорить друг с другом не сто́ит. Вряд ли Дазай настоящий должен знать, насколько его попытка суицида испугала двойника. Вряд ли он вообще должен был сегодня пытаться умереть… Но ведь им обоим плевать на условности — и разговор состоится.       Пришло время по-настоящему познакомиться, без любых напускных ощущений. Осаму снял с себя петлю, смирившись, а двойник отпустил того.       Верёвку сняли, однако крюк остался. Никто не хотел начинать разговор первым, оба были взволнованы или разбиты по-своему. Дазай сначала смотрел на крюк, вспоминая, как давно купил его. Видимо, раз суицидник не повесился ещё в день покупки, то больше он не сможет на этом крюке закрепить виселицу. Судьба такая. Было бы забавно, на самом деле. Взгляд сам по себе перешёл на окно — на серое небо, размывавшийся из-за косого дождя двор… А в конце концов пришлось посмотреть и на клона, который всё ещё пялился, скрестив руки.       — Ты однозначно побил рекорд по мерзости, — тихо заметил двойник, нахмурившись. Хотя, Дазай сам по себе сейчас тоже не улыбался. Не настолько он был идиотом… Или же не настолько умён. Не испытывал желания что-то доказывать самому себе. Только вздохнул и на футон опустился.       Рекорд по мерзости, значит.       — И с каких пор освобождение называют мерзостью? Даже деньги на похороны им бы тратить не пришлось, в моём завещании указано, что я отдаю все счета и… — подумав, что клон и так знает всё это, Осаму неопределённо махнул рукой. — В общем, хватит и на похороны, и на поминки, — губы растянулись в улыбке, когда он подумал о своём последнем торжестве. Жаль, что не увидит. И было бы смешно посмотреть, как кто-то бы буквально из себя выдавливал хорошие слова. — Это будет лучший праздник в моей жизни.       — Это будет худший день для Ацуши, — заметил не-Осаму. Планы расстроились, а его оригинальная версия всё испортила. Не очень неожиданно… Только это повешение его удивило. Оно было абсолютно нерациональным, несвоевременным и даже… противоречило будущим планам. Даже если была мысль, что настоящий Осаму захочет себя убить, то у него не было логической возможности.       Зато нелогичная нашлась.       — Не преувеличивай. Ты и сам говорил, что когда я умру, Ацуши поймёт, что без меня только лучше. Не будет такого раздражающего звена, верно? И это прекрасно. Буду рад осчастливить повзрослевшего Ацуши своим отсутствием, — Осаму хмыкнул, сделав якобы мечтательный вид. Да, без него ученику будет лучше… Глобально, конечно, ничего не поменяется — всё же, не настолько Дазай важен. Но счастье, как говорится, в мелочах. По таким размышлениям можно даже решить, что Осаму рад, если подопечному его смерть может принести счастье, но… На деле всё слегка не так. Ужасное осознание. А убить себя хочется ещё сильнее, когда понимаешь. — Да и я не настолько большая часть его жизни, чтобы повергнуть в горе. Не смеши. Ацуши сильный. Он с этой глупостью справится.       — И что… — да, эти слова он слышал много раз, произносил сам. Каждый миг жизни нет-нет мелькает то, о чём сейчас говорит Дазай. Очень сложно не думать, что это правда. Но добивался же двойник совсем не согласия Дазая с внутренним голосом! —…совсем ничего не чувствуешь? — он хмыкнул, почти издевательски. По-другому с собой просто не мог. — Настолько, что решил: «о, самое время повеситься на так удобно взявшейся тут верёвке!»?       — Ну что ты, конечно чувствую, — Дазай тянет губы так же ядовито. Отвращение ко всему хлещет из каждого кусочка разума, отвращение к тому, что Осаму вообще когда-то задышал. — Ненавижу тебя. Ненавижу работу, ненавижу жизнь, ненавижу всех и каждого, кто мешает её прервать. А если ты до сих пор хочешь помечтать о чужой любви… Полюбить кого-то по-нормальному не получится. У тебя тоже не получилось. Самопожертвование… Вот это вот всё. Всего-то хотелось бы хоть когда-то хоть кого-то полюбить и не быть одному… Но и этого оказалось недостаточно.       — Стыдно, да? — как только клон услышал, в голове идея вспыхнула, такая смешная, такая болезненная. Улыбнувшись и напрягая этим, не-Осаму придвинулся, опёршись на руки и глядя в глаза напротив, — Стыдно, что хочется, чтобы о тебе заботились. Ты же этого не заслуживаешь, это же слабость; и ещё много «ты же» и «это же». Но потому все и убегают — ты приблизиться не даёшь. Ранишь и ранишь. А ведь Ацуши так тебя любит…       Дазай возвёл глаза к потолку. И почему все вокруг такие наивные? Почему даже клон сейчас представляет такую наивную точку зрения? Ацуши и себя убедил в том, что влюблён, и этого доверчивого. Как же… жалко.       — Ты заслуживаешь заботы и любви, — продолжил двойник, и нечто непонимающее выглянуло из-под злости в Дазае. Брови расслабились, когда Осаму серьёзно задумался над тем, не ударился ли клон головой. Иначе чего бы тому, кто заживо гнил несколько часов назад, помогать так рьяно? Стоило задаться этим вопросом раньше. Мысли всё текли и текли, но сходились на том, что Ацуши задурил не-Осаму голову. — И Ацуши хочет их дарить. Искренне. Это ведь так приятно — заботиться друг о друге. И защищать Ацуши тебе очень нравится. Позволь и ему хоть что-то сделать, — улыбка напротив стала противно мягкой. По кончикам пальцев пробежала дрожь от отвращения.       — Но это…       — Это его желание.       Давящий аргумент. Это действительно желание Ацуши, Дазай может признать. Но не может же он только исполнять желания Накаджимы? Стоит и о своих подумать. А Дазай просто не испытывает желания страдать.       — Идиот, — Осаму захихикал, смех расцветал, вырываясь почти нежеланно и делая на душе всё противнее. Клон, будто волнуясь, сжал руки. — Ты будто забыл, что любви не существует. Вернее… не существует взаимности. Нет её. Не будет. Кто-то привяжется сильнее и испортит любовь, потому что будет раздражать второго. Постепенно проявится ненависть… Или безразличие того, кто успокоился, к тому, кто продолжает искать внимание, хотеть объятий, поцелуев и совместной романтической чепухи. И так будет день за днём — один пытается добиться внимания, а если совсем его не получает, то начинает идти на крайности, устраивать сцены, всё больше бесить второго. Так и умирает любовь. — Дазай расслабленно размял плечи, говоря искренне, глядя не столько на двойника, сколько сквозь него. Так и будет. И он не хочет для Ацуши такой судьбы. Не хочет его раздражать. — Лучшие люди всегда говорят, что, будь в прошлом у них выбор с теми знаниями, что есть сейчас, они бы никогда не женились… Или не вышли замуж. Но что уже поделать. Может, проблема в человеческом желании остаться с кем-то одним… Как думаешь, может стоит менять людей, как перчатки? Пока не пройдёт конфетно-букетный период, быть вместе, а потом — сайонара.       — Это не любви не существует. Просто ты сошёл с ума. Сошёл с ума и не видишь, что будут те, с кем ты продолжишь сталкиваться на протяжении жизни. Что тебе нужны они, а ты нужен им, — клон вздохнул, расслабившись. Ничего нового ему Осаму не сказал. Признал-таки свои недоверчивые взгляды. Всё снова идёт к тому, что людям доверять нельзя, что нельзя доверять самому себе. Это правда, в какой-то степени, но Дазаю только скажи, признай своё частичное согласие с его словами, так он тут же сдастся. — И кем же ты себя видишь в своём будущем сценарии отношений с Ацуши, том сценарии, который только что расписал?       Дазай пожал плечами. Взаправду не знает. Может, привяжется больше, может, перегорит быстрее и успокоится. В любом случае, он не хочет заставить Ацуши пройти через это.       — Ты отправляешь его на миссии, с которых он может не вернуться живым, но при этом боишься, что его ранят неудачные отношения? Странное распределение вреда. Сам расставлял приоритеты?       Вопрос бессмысленный, учитывая, что эмоциональная боль всегда волновала Дазая сильнее. Он промолчал, скептически подняв брови. Разговор зашёл в тупик. Осаму почти случайно заметил, как метнулись глаза двойника к крюку.       — Пытаешься создать впечатление, что тебя взволновало это?       — Это было моё повешение.       — Это был мой крюк. Да и вообще — кто первый взял, того и тапки, — хватило выдержки вновь улыбнуться и рассмеяться. Он всё ещё держит себя под контролем. Его «я» не вырвалось и ничего не испортило. Всё так, как и должно быть. Если бы его ещё и происходящее волновало чуть меньше, было бы потрясающе, идеально.       — …Интересно, как там Ацуши? — пространно спросил двойник. Оглянулся на дверь, словно Ацуши должен был зайти сюда, чего, конечно же, не произошло. Зато у Осаму сердце кольнуло.       И правда, как себя чувствует Ацуши? Хотелось бы, чтобы он спокойно доспал до утра, а потом… Воображение по какой-то причине предательски рисовало объятия, мягкие и успокаивающие. Такие, в которых Ацуши бы почувствовал безопасность. Наверное, родственные объятия от Кёки ему бы подошли, да.       Осаму проводил мысль об Ацуши с меланхоличной тоской, а силуэты обнимающихся Кёки и ученика всё никак не исчезали из сознания.       — Он бы хотел проснуться с тобой, — любезно подлил двойник масла в огонь. Наверное, они с Ацуши это обговаривали… Но тогда странно, что его копия пришла уж больно вовремя, как раз к приключениям Осаму с верёвкой. Словно читая его мысли, клон вздохнул. — Но, наблюдая, я увидел лишь то, как ты отнёс его домой. Завидно даже — я его на руках не носил.       — Чего ты хочешь добиться этими разговорами? — спросил Осаму, не вытерпев. Клон порядком достал его, и не только сегодня. То сам убеждает в том, что у них у обоих жизнь ничтожна, то пытается подбодрить и тянется. Впрочем, и то, и другое получается у второго Осаму максимально ужасно.       — Чтобы ты был счастлив.       В комнате раздался хлёсткий удар — рука сильно ударилась о чужую щёку. Лицо Осаму не выражало эмоций — только в голове промелькнуло, что вместо нормальной пощёчины он залепил клону сутенёрскую. Кто ж виноват, что так удобнее?       Щека налилась красным и горела. Кончики пальцев двойника подрагивали — совсем скоро был конец его жизненного срока, и огромных усилий сейчас стоило не упасть из-за пощёчины. Он очень сильно ослабел.       — Если ещё раз сморозишь что-то подобное…       — Я хочу, чтобы ты был счастлив, — и он засмеялся. Глаза Дазая прожигали двойника ненавистью, появившейся вновь.       Как там Ацуши говорил? «Я его прощаю»? А за что, спрашивается, прощать? Если он только портит всё…       — Ты говорил, что станет легче, если я сдамся. Но ведь не стало. Ни мне, ни тебе — дальше только хуже будет. Тебе далеко не становится легче, наоборот — всё больше хочется с ним быть, — двойник выпрямил спину, поняв, что его пока не собирались бить. Щека болела, но это уже было не важно. — «Скажи, что любишь его». Что в тебе вызывают эти слова? Отрицание, гнев? Печаль? Равнодушие? А может, тягу?       «Скажи, что любишь его».       Слова хотят сорваться с сомкнутых губ, правда. Они бьются набатом в голове, почти оглушают: «люблю, люблю, люблю». Осаму заставляет голос пропасть, и губы так и не раскрываются.       — Правда ничего? Я опоздал? Ты совсем пустой?.. — усмешка клона получилась почти грустной. Ведь, может, он появился слишком поздно и пытается пробудить желания, которых нет. Только в ненастоящем Осаму и остались.       «Скажи, что любишь его».       Он ведь уже сказал, сказал!.. Причём, лично для Ацуши. Для Ацуши, зная, что означают эти слова, будто отпуская их, но запирая в себя чувства. На виске бьётся жилка — неприятно, от волнения.       «Скажи, что любишь его!».       Зачем клону желать Осаму счастья? Зачем? Зачем? За…       Разрывает. От всего невысказанного, от невыплеснутой ненависти, отвращения, злости, непонимания, страха, нежности, заботы, других чувств. Сойти с ума можно — вот, почему быть живым мерзко. Слова бьются в горле. Дыхание так и норовит сбиться. Это ведь просто слова, но почему так трясёт от них и от попыток их сказать?       — Я не могу, — бормочет Осаму неслышно, одними губами. Произнесёшь что-то честное — оно обретёт силу. Ацуши слишком сильно приблизится, а Дазая это убьёт. — Не могу, — он выдохнул, прогнав наваждение и кричащие мысли. — Я не понимаю, что ты имеешь ввиду под словом «открыться». Что это значит? Я не знаю, что хочу сделать или сказать, где я начинаюсь и заканчиваюсь. Я молчу. В этом и заключается моё «я». А твое «открыться» звучит слишком расплывчато. Нет меня, не могу я открыться. Меня уже давно нет. Мальчик, который страдал, умер — осталось его тело, — произнёс он, успокаиваясь всё больше. Контроль едва не слетел, но вернулся.       Но двойник ожидал нечто такое услышать. Он покачал головой, оценил взглядом, сколько ещё будет Дазай отнекиваться. Для чего продолжает — тот ещё сложный вопрос.       — Я есть. И я жив, — ответил второй Осаму.       И Дазай изменился в лице. Всё же, теоретически, может их спор быть глупым? Есть ли смысл спорить с самим собой, яростно всё отрицая и сходя с ума? Осаму выдохнул, прикрыв ненадолго глаза.       Он недалеко от помешательства.       — Ты не убил меня. Себя не убил, — продолжал голос двойника. Спокойно и уверенно.       — Это уже пахнет психоделикой, — вновь вырвался смех. И правда, эти странные разговоры метафорами… Или чистейшей правдой… Если представить, что в комнате действительно просто два одинаковых Осаму с одинаковыми суждениями, становится очень некомфортно. Будто кусочек души выдернули и поместили в кого-то другого. Ту часть тебя, которую контролировать не можешь.       Лицо другого Дазая сильно приблизилось — двойник осторожно к нему подобрался и положил свою руку на чужую.       — Нужно хоть на что-то надеяться. Поверь ему. Ты ведь сможешь убедить свой мозг поверить, нам это по силам. Дело в желании. А Ацуши тебя не предаст. Если вы и не будете вечно любить друг друга, всегда будете друг другу помогать. Узы, подобные вашим, окончательно не рвутся, — негромко произнесли детективу. Постепенно приходило спокойствие. Нейтральное ощущение, из-за которого чужие слова не казались бредом и в них можно было поверить.       — Я хочу бо́льшего, чем просто «узы». И ты знаешь, сколько доверия и внимания я имею в виду, — усмехнулся Осаму невесело. Очень, очень много доверия и внимания. Желание почувствовать нечто подобное сжигало. Вернее, он уже чувствовал это по отношению к Накаджиме, но жаждал ощутить отдачу. Не-Осаму кивнул, щурясь.       — Ну так завоюй его сердце. Ты же любишь его?       Несколько мгновений Осаму пытался понять, как клон изменился так сильно, что происходит… это. И поддержка от него чем-то неправильным или ненужным не ощущалась.       — Я люблю его, — произнёс, а слов оказалось недостаточно — недостаточно ёмкие, недостаточно сильные, недостаточно любящие. Осаму позволено не только страдать — тело ошалело от такой новости, запуская странное волнение. Странное, но очень приятное и щекочущее. Дазай только нашёл в себе силы изобразить улыбку, внимательно посмотрел на двойника. — Ну так чего ты в итоге хочешь? Если бы всё сложилось хоть немного по-другому, ты ведь мне бы ничего не советовал…       Кажется, клон слегка сжал пальцы той руки, которой не держал Дазая. Осаму догадывался, что тот скажет. А двойник всё улыбался, понимая неизбежность приближающихся дней.       — Я не хочу умирать. Но придётся, — заметил он с тяжёлым сердцем, чуть склонив голову. В этот момент односторонняя родственная нить между ними стала обоюдной.       — Я ощущал то же самое с давних пор, — только и сказал Дазай. Он понятия не имел, что ещё ему сказать. Окрылённый радостью, зная, что просто сам разрушил свой же запрет, он ни в чём не был уверен. — Страшно?..       — Нет. Больно, — конец всего. Без видимой причины, без смысла, просто конец, после которого двойник ничего не увидит. — Я хочу остаться с ним.       Дазай отвёл взгляд, прекрасно понимая, почему именно хочется остаться с Ацуши. А вот у него шанс есть, и всё равно как-то тоскливо. Но он постарался представить. Подумать.       Тогда, в мафии, не так уж и давно, он таким не был. Совсем не был — и если бы хоть ненадолго задержался на этом несоответствии, всё бы понял раньше. Вот, почему сейчас улеглась ненависть. Хоть Дазай-двойник и выглядел, как Осаму восемнадцати лет, вёл он себя не так, как вёл бы Осаму из того периода. Да и это был не переломный его возраст. Не самый переломный.       — Дазай-кун, только познавший жестокость мира, — вдумчиво сказал Осаму. Это было лишь догадкой, но двойник тут же поднял голову на слова, ожидая продолжения. А продолжения бы не было — они оба его боялись, боялись этих слов и чувств, что за ними могут последовать. Настоящий Дазай боялся сострадать. Ненастоящий — что вновь ранят.       Даже Осаму не мог бы сказать, когда он сильнее всего себя ненавидел — он как-то об этом не задумывался. Да и сто́ило ли? И понять, когда именно был «слом», возможным не представлялось. Но явно не в период смерти Одасаку.       — Ты считаешь, что во всём виноват? — Осаму приложил руку к своему подбородку, а затем почесал побаливающий участок на шее. Бледная кисть, лежавшая на его ладони, была холодной, холоднее, чем у Дазая. Вопрос был не о сегодняшнем дне и даже не об этом времени — он заходил за завесу кошмаров. Осаму едва слышно выдохнул, понимая, что больше прогонять это не может.       — Глупый вопрос, — усмехнулся и отодвинулся. — Если бы только был умнее, ничего бы этого не произошло. Понимаешь? «Вундеркинд» оказался полным идиотом и самостоятельно разрушил свою жизнь. Доверился не тому человеку и не подверг свои действия сомнению! Чего стоило просто на миг задуматься и дать отпор, отказаться? А я…       Так не сделал. Возненавидел родной дом из-за того, что внимания не обращали — пошёл за первым, кто обратил. Дети часто грозятся уйти из дома, верно? Ну, он не грозился, а только ушёл. Дазай сжал зубы и отвёл взгляд.       — Несмотря на то, что им было плевать, ничего плохого они бы не сделали. И если бы я был хоть чуточку разумнее, то остался бы, — двойник развёл руки в стороны, картинно улыбнувшись и тяжело вздохнув. Всё это было правдой. Каким бы умным он не был «для своего возраста» тогда, это ему только помешало. Не-вундеркинд бы остался дома, решив не испытывать судьбу, или очень быстро бы вернулся.       — Это была нормальная реакция, — неожиданно ответил Дазай, мотая головой. — Сколько бы всего я…или ты ни заметил бы, ты был ребёнком! — Он заговорил слишком быстро, махнул рукой, нахмурился. Чёрный взгляд напротив был недоверчивым и скептичным. Осаму часто наблюдал его в зеркале, в перерывах между попытками сделать правдоподобное дружелюбное лицо. Обида затаилась на его дне — на себя и на прошлое.       — И сколько в мире детей бы выжило, не будь они такими доверчивыми? — тихо-тихо поинтересовался клон Осаму. По руке детектива пробежались холодные мурашки. Легко рассуждать таким образом о себе, но о других детях… Как-то странно.       — И что, в этом виноваты дети?       — Да. Они могли бы избежать ужасной судьбы, — хладнокровно кинул двойник, наблюдая за сомнениями на лице оригинала. Он почти подвёл к нужной мысли.       — Не дети виноваты, что их увозят или нападают на них. Наоборот, плохо, что их взгляд на мир ломают таким образом. Мозг так устроен, что в детстве мир видится…ярче. И нет твоей вины в том, что ты, понадеявшись на лучшее, сбежал из места, где не чувствовал себя живым, — пробормотал Осаму, всё проматывая события прошлого в своей голове. Ребёнок не виноват в том, что он ребёнок. Никогда. Даже если тяжело принять этот факт, думая о себе — что нужно было быть более чёрствым или циничным.       — Правда? Нет моей вины? — снисходительным тоном вопросил не-Дазай. Повисла пауза, в которой детектив ожидающе глядел на двойника. — Ну и почему тогда ты до сих пор винишь во всём меня?       Действительно ли это было так? Лица со временем стираются из памяти, события забываются — остаётся только то, что делал конкретно ты. И Осаму, кроме себя, винить было некого.       Дазай кивнул сам себе, приподнимаясь. На часах было раннее утро — час до восхода. Возможно, это принято считать ночью. Глаза вновь поднялись на крюк, но долго взгляд на нём не задержался.       «Если бы». Какие же отвратительные всё-таки слова. Ни в какое сравнение не идут с обычным «если». Просто тоска о том, чего даже не случалось.       — Что будешь делать дальше, не секрет? Мне оставить верёвку? — двойник подал голос, потягиваясь. Помимо повешения у него был запасной вариант. Миссия так и останется невыполненной — всё, что хотел сказать Дазаю, он сказал. Остальное детектив и сам поймёт.       Лёгким движением Осаму покачал головой. Его решение всё же было… несвоевременным. Нужно прекращать жить простым «если бы» и хоть что-то для себя… сделать. В конце концов, нет ничего глупее самонаказания.       — Пока отправлюсь работать. Кто же будет ловить преступников, если детектив умрёт? Только, для начала… надо бы душ принять, а то скоро грибы на мне вырастут.       — Что же, у меня так же есть чем заняться, — фыркнул клон, посмеиваясь. Ему нужно было купить пищевой плёнки и найти относительно уединённое помещение. А может, даже выехать за пределы города, чтобы его похоронили не в Йокогаме… В общем, над этим стоило подумать.       Дазай деланно округлил глаза.       — Конечно. Ты же едешь работать со мной.       —…я? Что, прости?       Закатив глаза, Осаму положил руки на бока и сказал с улыбкой: — Нам, вообще-то, нужна была твоя помощь, для этого ты здесь. Всё пошло слегка не по плану, но это не означает, что ты можешь отлынивать, пока я горбачусь. Да и одному мне будет скучно.       Двойник всё же улыбнулся и кивнул, задержав взгляд на оригинальном Осаму. Всё же, когда его перестали ненавидеть, стало куда легче…       Можно остаться ещё ненадолго.