Багаж из прошлой жизни

Пережив весеннее поветрие — пандемию коронавируса, — которое сразу было признано главным мировым событием, Эрвин не заметил никаких изменений в своей повседневности до и после отмены режима изоляции. Он отметил этот факт со смутной тревогой, будто бы издалека наблюдая над собой и сверяясь со своими формальными представлениями о нормальной жизни. Наверное, так владельцы-новички дорогих аквариумных рыбок следят за поведением питомцев и с великим трудом распознают, когда тем плохо, а когда хорошо. Не зная, что предпринять, он решил ощутимо себя встряхнуть. И летом перебрался в Нью-Джерси, в Эджуотер — район напротив Гарлема, прямо через Гудзон. В его распоряжении оказался пустой двухэтажный небольшой дом у Ривер-роуд, с балкона которого открывался неплохой (даже по сравнению со смотровой площадкой на километр севернее) вид на ночной и вечно не спящий Манхэттен. Свою квартиру он сдал знакомым соседей, двум солнечным девушкам из Флориды, свежеиспечённым специалисткам по финансам, отчего, как он предполагал, их этаж стал напоминать оживший телесериал «Друзья». Вид здоровых и счастливых молодых людей не заставлял сомневаться, что уж на них-то стены давить не будут — и от зависти у Эрвина в груди будто застывала кровь. Ему внутри квартиры было тесно; окно, выходящее на глухую стену противоположного дома, только усугубляло это ощущение, и кирпичная коробка стала похожа на пыточную — наверное, именно поэтому он первым делом подумал о переезде поближе к реке. К пространству. Хорошо, что работа позволяла это сделать! Успешный опыт самоизоляции в Нью-Йорке слегка встряхнул начальство Эрвина, некогда ратовавшее исключительно за очную работу, и выйти на удалённый режим получилось гораздо легче, чем он предполагал. Разве что где-то раз или два в месяц он должен был являться на собрания, а всё остальное время в банк можно было не ходить. — О Боже, Эрвин, — посмеивался Майк за обедом, услышав его новости. — Мы же тебя тогда вообще не увидим, ты раз в полгода куда-либо выходишь. А сейчас и вовсе закопаешься в этом своём Эйдж… Эджуотере. — Спасибо за поддержку, — ответил Эрвин, дожёвывая взятые с собой спагетти с томатами. — Вот ты смеёшься, а я ведь предупреждаю! Однажды ты перестанешь выходить на связь, будешь нам слать выполненные задачи, и мы ничего не заподозрим. И только когда мы начнём хулить твою замечательную Германию… — Вот сейчас очень тонкий лёд. — … и ты промолчишь, вот тогда мы примчимся к тебе, вскроем твою квартиру и обнаружим нейросеть, работающую за тебя. А ты будешь разлагаться где-нибудь на кухне. Очевидно, упитый пивом! — Вполне возможно, — Эрвин оценил обозначенную картинку с задумчивым видом. — Только, знаешь, у меня не квартира, а дом. Майк то ли завыл, то ли засмеялся. — Иди знаешь куда, богатей! — Так в аренду же. — Да какая разница! Сначала квартира, теперь это... — Я не богатей. Я бережливый. — Ладно-ладно. Я молчу, — псевдодипломатично заявил Майк. Наверняка он подумал, что Эрвин не тратит денег, потому что ему не на что их тратить. Тем не менее примирительно сказал: — Но ты хоть пиши иногда. — Я же не увольняюсь, чего ты? Всё время их знакомства Майк отчего-то сильно хотел с ним дружить, хотя Эрвин не давал знать, что заинтересован в какой-либо близости. Тем не менее у них всё же завязалось уверенное приятельство, которое устраивало обоих. А подколки даже были полезны — так хоть было понятно, как его, Эрвина, воспринимают со стороны. Эджуотер, про который говорил Майк, располагался через Гудзон и относился к штату Нью-Джерси. Как и соседний город-район Клиффсайд-парк, он был заточен под семьи с машинами — передвижение по городу осуществлялось в основном на автомобиле. Соседи посматривали на новоприбывшего косо: мало того, что Эрвин был очередным съёмщиком, так он ещё и не попадал ни в категорию семейных, ни в категорию водителей — сидеть за рулём ему не приходилось уже давно. Но Эрвин не чувствовал себя ущемлённым и сразу после переезда принялся исследовать новые места двумя совершенно несолидными способами: на велосипеде и просто на своих двоих. Рассматривал неприглядные бетонные заборы строек, ограждавшие от зевак скелеты фундаментов будущих исполинов; шумную широкую дорогу с торчащими то тут, то там заправками; низкие простирающиеся вширь пластиковые мега-коробки супермаркетов и расчерченные под парковку места перед ними; узкие улицы с плотными рядами маленьких домов без гаражей и тесно прижавшимися к тротуарам машинами (отчего, собственно, улицы и казались узкими). Огромные многоквартирные комплексы, в которых почему-то в основном жили корейцы; закрытый для посещения берег; причал с судами и идущий от воды запах свежести и прохлады — всё это и составляло типичный западный пригород Нью-Йорка. На некотором отдалении от его дома находился парк, разбитый вокруг озера Вудклиффа, ухоженный, чистый и простой — но он ни в какое сравнение не шёл с Большим парком в Дрездене. В подобных случаях внутри Эрвина отчего-то пробуждался старомодный европеец, который предпочитал всему современно-утилитарному, городскому аристократический размах охотничьих угодий и загородных домов со свойственной им непростой вычурностью. Видимо, в детстве всё воспринимается как-то по-другому, и волей-неволей ребёнок пропитывается духом места, в котором растёт. Хотя это вовсе не значило, что удобный и малоэтажный Клиффсайд-парк и Эджуотер, пытающийся на свой манер отражать размах Манхэттена, ему не нравились. Они были просто другими. В конце дня Эрвин обошёл всё, что могло его как-то заинтересовать, и направился к своему новому дому. Уже наступил вечер, начало холодать, отчего он, одетый лишь в футболку, поёжился и затосковал по своему чёрному свитшоту с прекрасными длинными рукавами. На бесконечной Палисейд-авеню, когда ощущение холода переползло за грань неприятного, Эрвину на глаза попалась вывеска с неоновым тёплым обрамлением. «Подземный якорь», — объявляла она, но, несмотря на название, бар находился лишь наполовину под землёй. Впрочем, в затемнённых полуподвальных окошках кирпичного здания было ни черта не видно, только свет лампочек, пол и столы. В бар предлагалось войти, спустившись по лестнице прямо с улицы. Тяжёлая дверь поддалась неохотно. Внутри оказалось тепло от людей, отчего Эрвин сразу подобрел; было шумно, и два бармена разливали напитки, не поднимая головы — заказов много, на нового посетителя вряд ли будут обращать внимание. Когда Эрвин подсел к стойке, предвкушая глоток или два пузырящегося тёмного пива и ещё, быть может, какую-нибудь солёную соломку, низкорослый бармен поднял на него голову. Они встретились взглядами, и Эрвин сперва даже не понял, что это и есть его единодушенник, — просто заказал пиво, и всё. Выпил, обновил, устроился поудобнее и принялся изучать движения бармена, который, пользуясь оттоком посетителей, принялся тщательно натирать стаканы. Через час тот приблизился, будто бы с целью протереть грязную стойку, и, чуть склонившись к Эрвину, тихо спросил: — Ты от Фарлана? За лекарством? Эрвин не расслышал сначала, а потом, сообразив, к чему это, хохотнул. Помотал головой и сказал, что в таких заведениях здоровье не поправляет. Бармен, кажется, нахмурился — свет шёл со стороны светящейся полки с алкоголем, и его лица было не видно. — Тогда чего расселся, хмырь? — сказал он чуть громче. — Проваливай, вылупился тут. Его рука заскользила вдоль всей стойки, он обернулся и уже собирался вернуться обратно. Но у Эрвина от этого брюзжания возникло мимолётное чувство узнавания — где-то это уже было — и он положил ладонь на запястье бармена. Тот аж подпрыгнул, бойко разворачиваясь. — Скажи что-нибудь, — попросил Эрвин, понимая, что всего ничего отделяет их от драки. — Как тебя зовут? — Убери свою клешню. Эрвин отодвинул руку. Да нет, не может быть, чтобы это был его единодушенник. С чего бы? Такой потасканный жизнью, какой-то там бармен, да нет. — Прости, друг. Показалось, — улыбнулся он. — Спутал со старым знакомым. Бармен тряхнул чёлкой и вновь поднял на него голову, наконец-то полноценно показав лицо — жёсткое, пожалуй, даже чересчур. — Шёл бы ты отсюда, а? Он был скуластый, курносый, но аккуратный и в чём-то даже симпатичный. Определённо симпатичный, но взгляд у него был настолько неприязненный, что убивал всё живое, всю красоту. Эрвин не любил, когда на него смотрят с презрением, но ответил с дежурной улыбкой: — Бывай. Отогревшийся и чуть-чуть выпивший Эрвин вышел из бара в холодную ночь и быстро добрался до своего дома, по дороге надеясь не потеряться на каком-нибудь повороте — если свернуть один раз не туда, то пришлось бы долго пилить обратно, потому что лазать по чей-то частной собственности не хотелось. Дома он сразу же забрался под душ, прижался лбом к мокрому кафелю и закрыл глаза. Вспомнил как будто бы неприятную сцену в «Подземном якоре» — и всё никак не мог понять, откуда в нём возникла симпатия к бармену. Может, это его просто на парней потянуло? Ночью ему приснился лес с огромными деревьями, уходящими вверх. Эрвин сперва решил, что он — муравей. Но как бы он мог им быть, если он сидит на лошади и к поясу у него прикреплены какие-то увесистые ящики? Сквозь далёкие кроны пробивалось солнце, вокруг было тихо, совсем никого, разве что вдалеке на него двигалась какая-то скала. Или дерево, пусть и вполовину меньше невообразимо высоких сосен, но всё же колоссально высокое. Нечто... некто живой. Эрвин всматривался в эту стремительно растущую тень так напряжённо, что проснулся в своей спальне от частого сердцебиения. Проснулся от страха. Всё происходившее с ним было реальным, можно было пощупать кору дерева, погладить шею лошади, её гриву. Эрвин в своей жизни к лошадям ни разу не подходил, откуда они взялись в его сознании? Он сел, прижал ладони к глазам и выровнял дыхание. А потом сцепил руки вместе и прижал их ко лбу, безмолвно радуясь в ночи. Этот парень в баре — он точно его единодушенник, это его спасение! В понедельник Эрвин зайти в бар не решился — не знал, что сказать и как искать этого коротышку. Промедление «подарило» ещё одну ночь в лесу, где ему повстречался настоящий уродливый гигант, похожий на голого человека и одновременно непохожий, — сомнительность этого подарка Эрвин ощутил сразу же. От ужаса его вывернуло на пол у кровати, но это только сильнее убедило в реальности происходящего — отдышавшись, Эрвин захохотал так, как не хохотал никогда в жизни. Чудеса! С ним происходят чудеса! Скоро всё приобретёт смысл! Во вторник вечером Эрвин торопился в «Якорь» так, что у двери никак не мог унять неспокойное дыхание. Внутри было практически пусто — видимо, в середине рабочей недели тут не так уж много посетителей, — но за стойкой, прямо напротив него, стоял всё тот же невысокий человек. Судя по движениям рук, рассеянно протирал какой-то инвентарь и устало смотрел на часы. От наблюдений за движением минутной стрелки его отвлёк звук, с которым закрылась входная дверь. Бармен перевёл взгляд на замершего у порога Эрвина и напрягся — это было видно сразу, — но не стал ни прогонять его, ни фамильярно приветствовать. Эрвин посчитал это добрым знаком, подошёл ближе и сел на высокий стул. Бармен отмер, отложил тряпку и взглянул на него серьёзно, без петушиного задора, сопровождавшего их последний разговор. Под глазами были отчётливо заметны глубокие синяки, будто от бессонницы. Будто и его ночь была населена кошмарами. — Привет ещё раз, меня зовут Эрвин. Я, конечно, прошу прощения, но как тебе спалось два этих дня? Как тебя вообще зовут? Тот кисло усмехнулся. Лениво потянулся вниз, к холодильнику, поставил на стойку две вспотевших бутылки пива и, открывая их, с неохотцей представился: — Ливай. И спалось мне отнюдь не весело, Эрвин.