Багаж из прошлой жизни

Ближе к осени стало холодать, и однажды за завтраком Эрвин буквально кожей почувствовал, что не готов к этому. В доме, конечно, всё было, как положено: отопление, никаких сквозняков, — но в окне открывался вид на туманный утренний залив, в очертаниях которого проступал родной задумчивый Дрезден. Осень там всегда была лучшей порой. Шуршание опавших листьев, сладковатый запах перегнивающей травы, последние дни тёплого солнца, которое, несмотря на холод, светит совсем как летом — Эрвину это нравилось с детства. Его завораживало, как листья наливаются красным, жёлтым, коричневым и быстро отцепляются от веток, оставляя обнажённый силуэт деревьев, совершенно ничем не прикрытых. Эрвину, чистившему яйцо, листопад напомнил процесс скрупулёзной очистки белка от скорлупы. Так обычно разбирают сложные предметы, анализируют явления. Ищут истину, в конце-то концов. Лето было незабываемым. Ярким, зелёным, лесным и хвойным — и нет, это совсем не из-за облагороженного городского парка Вудклиффа. В его обыкновенных деревьях не было ничего от огромных фантастических сосен, а в снующих туда-сюда детях и взрослых не было ни капли сходства с гигантами. В парке не было крови и пота, не было скрывающей от рокового зноя тени. Нет игры в выживание и смертельных плясок — значит, там не было Эрвина. Эрвин существовал посреди людей, но находился при этом в мире за тремя Стенами. И к осени, напоминавшей ему о Дрездене, и тем более — к осени, закрывавшей сезон вылазок и смещавшей внимание командора на отдых, — он не был готов. Короче говоря, стоило ему поссориться с Ливаем, и его «экшен-сны» кончились. — Привет. Почти перед носом лежал Ливай, подпирая ладонью щёку. Волосы его стелились по подушке и торчали, как крыло. — Привет, — ответил Эрвин, просыпаясь. Он, почти не думая, бессознательно подвинул руку к его телу, но Ливай опередил — пролез ладонью под одеялом и погладил бок. Как раз там, где тугие бинты на плече натирали Эрвину рёбра. — Который час? Ливай чуть откатился назад и посмотрел на настенные часы. Их тиканье наполняло всю гостиную, весь отцовский дом. — Семь утра. — Ммм. Рано для выходного, — протянул Эрвин и закрыл глаза. Но сон не шёл. Он прислушивался к дыханию бодрствующего Ливая и, открыв глаза, поймал на себе его внимательный взгляд. — Что? — Я вдруг понял кое-что, Эрвин. Видимо, размышлял о нас с тобой во сне, — серьёзно начал Ливай, гладя большим пальцем ребро Эрвина. — Я понял, что я — будто твой меч. Всегда наготове, всегда готов действовать, защищать, но без тебя я просто железка. Просто подумал так. Эрвину захотелось его обнять, но обрубок заныл, и губы невольно скривило. Фантом руки лёг на талию, под ладонью жарко ощущалась гладкая кожа Ливая — фокус мышечной памяти, подарок от мозга. — Ты меня обнял, что ли? — спросил Ливай и настороженно, прислушиваясь к ощущениям, улыбнулся. — А ты почувствовал? — Конечно, — сказал он, придвигаясь ещё ближе и коленом пролезая Эрвину между бёдер. Ничего он не почувствовал, разумеется. Соврал, чтобы было приятно. Эрвин хотел сказать, что не надо ни жалости, ни утешений, но удержался. Почему вдруг не надо? Надо, нравится — значит, пусть. — Мой меч, говоришь? Скорее, моя правая рука, — он коснулся призрачной рукой шеи Ливая, кончиков ушей, обычно скрытых под причёской и от того чувствительных. — Хотя нет. Нет, не так… ты мой хранитель. Ты ведь столько раз меня спасал. «Я знаю, что без тебя пропаду, вот и всё», — решил он, и собственный голос, не прозвучавший вслух, оказался настолько отчётливым и ошеломляющим, что Эрвин умолк. Это была очевидная мысль, как раз из тех, которые скромно живут в сознании и начинают ярко сиять, стоит только обратить на них внимание. Сиять, озаряя, затмевая остальные образы. Ливай тоже был взволнован и дышал неровно. Потому что всё понял без слов? Потому что Эрвин тоже был не в себе? Всё может быть, всё возможно. — Моё сердце, моё утешение, — успокаивал его Эрвин, обрубком пытаясь притянуть к себе. — Обещай, что будешь следить за мной. Чтобы я не оступился, не сдался раньше времени. — Обещаю, — прошептал тот и, не выдержав, приник к губам Эрвина. Воспоминание о совместном утре согрело Эрвина в ночь после их с Ливаем ссоры. И потом всю долгую неделю ему снились в основном похожие по тональности воспоминания: нежные, эротические — короче говоря, постельные. Например, как он заматывает Ливаю неудачно растянутую лодыжку. Или они мыльно трахаются в ванной накануне вылазки — той самой, в которой ему суждено потерять руку. Или Эрвин выбирает Ливаю на день рождения его любимые леденцы, но дарит их каким-то детям бедняков, замерзавших зимой у витрины кондитерского магазина. Жизнь командора будто разделилась надвое: одна часть была наполнена работой, а вторая, которую он любил после первой больше всего, была капитаном Ливаем. Правая рука, меч в обличье человека и друг-любовник. И было странно, что две стороны одной жизни никак не смешивались во снах Эрвина, хотя, очевидно, были должны. Ливай (настоящий) не выходил на связь, и Эрвин давил в себе желание написать первым или позвонить. С одной стороны, он был рад передышке и возможности подумать над увиденным — ему случалось чувствовать в себе проблески влечения к мужчинам, и в подобных чувствах для него не было ничего принципиально нового и не поддающегося маскировке. Но при этом его мучила жажда увидеть настоящего Ливая — хотелось убедиться, что это всё не морок, что тот тоже в курсе об их фактическом супружестве и тоже расценивает его как благо. Эрвин не боялся называть вещи своими именами и был честен с собой — он был очарован историей любви. Командор любил своего капитана, любил мужчину и чувствовал себя с ним так хорошо, как ни с кем не было современному Эрвину. Мысль о стандартном сценарии со «свадьбой, дружбой до гроба и любовью» резко перестала быть смешной или пугающей. Он был ею очарован, но совершенно не воспринимал всерьёз. Отношения не были делом или миссией, от них смысла в жизни не прибавляется. Суббота в «Якоре» обещала быть людной, но Эрвин больше не мог терпеть. Ему был нужен новый поворот в сновидениях, новая информация, новое вдохновение. А Ливай и двое его друзей всегда работали в субботу, поэтому их встреча в своём роде была предопределена. В зале пахло пивом — и Эрвин вдруг понял, что не пил всю неделю и даже этого не заметил. Интересный прогресс, ведь накануне переезда (уже три месяца назад!) выпивка была его главным спутником. Если вспоминать, то все вечерние походы в «Якорь» никогда не заканчивались полноценным пьянством, а наполненный пивной стакан был нужен ему только для того, чтобы занять руки во время разговора. Эрвин даже не сомневался, что если бы Ливай работал в кафе для детей и наливал бы ему молочный коктейль с клубникой и сливками, то он бы довольствовался этим, шёл бы домой и ложился спать. Для алкоголя в его жизни просто не было места. За барной стойкой и в тёплом свете ламп Ливай выглядел как умирающий или сильно отравившийся накануне — настолько его лицо было бледным. Особенно это было заметно рядом с расторопной Изабелью, лучившейся здоровьем и энергией. Покрасневшая, она что-то ворожила возле мойки и аккуратно относила заказы; делала она всё быстро, благо на чёрном не видно пота. На Ливае же футболка была будто траурной, а сальные волосы выглядели, как смоченная угольная пакля. Подойдя ближе, Эрвин увидел лопнувший капилляр у него в глазу и по губам прочитал: «Привет». — Привет, — он прислонился боком к стойке. Вокруг сидели люди, пили, болтали, расслаблялись. — Ты выглядишь заболевшим. — Я не сплю третьи сутки. Тебе налить? — Чего? — не понял сперва Эрвин. — Но зачем себя так истязать? — Это всё из-за кошмаров. Это как твои сны, но только у меня они страшные и мерзкие. Он покачивался стоя и обращался к Эрвину, будто к привидению. То оглядывался в поисках стакана, то тянулся к пивному крану, но, вспомнив, что некуда наливать, опять занимал себя поисками хоть какой-нибудь ёмкости. Эрвин встретил взгляд Изабель, и та, разливая пиво по бокалам, просяще свела брови в безмолвной просьбе: «Уведи его, а?» — Хочешь погулять? — Изабель останется одна, не могу же я её бросить в разгар пятницы... — Сейчас суббота. Не обижайся, но мне кажется, от тебя сейчас маловато толку. Реакция не та, — Эрвин внимательно посмотрел Ливаю в глаза, будто гипнотизируя и внушая свою волю. — А тебе не помешает немного отдохнуть и погулять. Замерев с грязным стаканом в руке, Ливай поджал губы. И сразу же сдался, на секунду отпустив в пол взгляд. Показалось даже, что он заснул прямо на месте. Улица его взбодрила, но из-за холода им было толком не погулять. К тому же из Ливая был никудышный ходок, и Эрвин сжалился, привёл его к себе. По дороге они рассеянно пытались говорить о прошедшей неделе и новостях из прошлой жизни. Ливай был в тонкой куртке и все свои силы отдавал на то, чтобы с холодной улицы юркнуть в тёплое помещение. Ближе к двери дома он почти что бежал, а оказавшись внутри, зябко поёжился. Эрвин повесил его куртку в прихожей и со словами: «Поговорим, когда отогреешься» отправил Ливая в горячий душ. А сам начал заваривать чай, испытывая смешанные чувства: ухаживать за кем-то очень приятно, но непривычно. Эрвин уже давно жил один и успел позабыть, как это. Через пять минут он услышал глухой стук об пол и устремился в ванную комнату. Когда Эрвин вошёл, мокрый Ливай уже встал, но падение вряд ли было мягким — пол-то кафельный; внизу валялась сорванная с пластиковых петелек занавеска, а душ фонтаном брызгал в разные стороны. Ливай морщился и, держась за бедро, тараторил: — Всё в порядке, прости, я просто заснул стоя, извини за шторку... — Да ничего. Не ушибся? Эрвин выключил текущую прямо на пол воду и накрыл пахнущего шампунем Ливая полотенцем, пока тот был занят растиранием бедра. Он быстро прицепил занавеску обратно на перекладину и, помявшись, решительно начал стягивать с себя одежду. — Что ты делаешь? — полюбопытствовал Ливай, держась за полотенце. — Я помогу тебе домыться. Залезай. — Я и так могу, без тебя. — Не бойся, я только помогу, всё будет хорошо, — Эрвин залез в ванну и потянул его за руку. Ливаю, заложнику положения, ничего не оставалось, кроме как влезть туда же и, потоптавшись на месте, оказаться лицом к душу. Эрвин снял неуместное полотенце и прижался к остолбеневшему Ливаю. Снова включив душ и ожидая, пока сольётся прохладная вода, он бездумно обнял того поперёк груди и прижался щекой к уху. Другой человек настолько рядом ощущался просто невероятно. — Ты видел нас вместе, да? — произнёс Ливай, протягивая руку под струйки горячей воды. — Да. — Не то чтобы сложно догадаться. И обязательно было признаваться в этом, когда я в таком состоянии? Эрвин ответил не сразу. Он занялся повторным намыливанием и без того мыльной головы Ливая. В нём медленно раскрывалось чувство, преследовавшее его с самого утра — будто они уже давно переступили все моменты сближения, этапы флирта, весь период ухаживания. Проснулись однажды обвенчанными — так, наверное, устраивались браки в старину. Раз — и вы уже связаны навеки узами брака. Два — с вас взяли клятву любить друг друга. Три — вам вменили жить вместе и делить одну постель. Всё решено уже заранее, осталось только смириться, и Эрвин не сопротивлялся этому. Массировал кожу, запустив руки в волосы Ливая, и успел позабыть про упрёк — а вспомнив, остановился. — Потом. Мы можем поговорить потом. Полуобернувшись, Ливай обратил к нему благодарный, пьяный от удовольствия и усталости взгляд. На этом все разговоры прекратились. Вода была обжигающе горячая, и стоять под ней после промозглой прогулки было одно наслаждение. Ещё большее наслаждение доставляли объятия — от них Эрвин чувствовал себя нагревшимся у костра камнем, точнее, тлеющим угольком в камине. Спокойно пышущим жаром, мирно существующим и обогревающим. В душе Эрвина наконец-то наступил мир; и пусть он был больше похож на перемирие в борьбе между высшим и насущным, между телом и духом — но это был мир. Закончив с водными процедурами, они пошли прямиком в спальню. Завернувшийся в хозяйский халат Ливай заснул практически мгновенно. Он не почувствовал, как из-под него выскользнуло одеяло, и даже не отреагировал на прижимающуюся к его спине большую грудь и умещающиеся под коленями колени. Эрвин мог по-хозяйски забросить руку через своего сонного дружка, подгрести под себя, навалиться, и тому было бы всё равно — но вместо этого он аккуратно прижался лбом к его затылку и ещё час слушал сонное сопение. Потом и его сморил сон. Несомненно, единодушенник в собственной постели был очень приятным бонусом.