Багаж из прошлой жизни

На следующий день мир не стал проще, но дышать в нём уж точно было легче. Живописно-серое небо скрывало солнце и вместе с этим берегло население Нью-Йорка от ноябрьского холода. Светлое, оно не грозилось потемнеть и занести город снегом — просто медленно плыло по своим делам, безразличное ко всему. Люди внизу даже не замечали его и шли кто куда. Возможно, что молекулы воды в облаке или даже их колония в форме капельки так же хаотичны, как передвижение каждого человека в толпе на Таймс-сквере. Впрочем, это сильное преувеличение — куда людям до скоростей молекул! Но впечатление они производили именно такое, и Эрвин не мог не думать о вкладе каждого элемента в суматоху вокруг. О роли случайности, непредсказуемости событий в жизни и вместе с этим — об их вполне определённой предсказуемости, которую заранее никогда не возьмёшь в расчёт. Когда выходишь в поле, учитываешь ли, что в тебя скоро ударит молния? Или когда едешь на машине, ждёшь ли аварии? В моменты таких раздумий Эрвин как никогда был близок к мысли, что их жизнь пишется кем-то сверху. Слишком много случайностей, которые сходятся вместе ради каких-то ключевых событий в жизни, кажущихся невероятными. Мир их предыдущих реинкарнаций наверняка был выдуманным. Почему их нынешнее воплощение должно чем-то отличаться и не быть плодом чьего-то воображения? Ведь жизнь идёт одним определённым образом, а не другими тысячью возможными. Его жизнь, Ливая... Особенно жизнь Ливая. Эрвин забрал его из больницы днём на такси — Фарлан и Изабель были заняты в баре. Тот был в том же пальто, в котором ходил по Манхэттену две недели назад в поисках кусочка Берлинской стены. Эрвин как следует ощупал тонкую ткань, когда они обнялись на выходе, и обрадовался, что идти до транспорта недалеко. А ещё вручил Ливаю чёрные перчатки, которые всё-таки купил, но уже заблаговременно, у себя, в магазине рядом цветочным. Ливай принял их беспрекословно и с благодарностью, надел и даже в машине не снимал. Про посещение психиатра Зоэ он много не говорил, только лишь сказал, что «всё нормально» и что «придётся к ней ещё походить пару месяцев». Много охотнее он размышлял вслух о возвращении в родные стены и о посещении не на шутку встревоженной Петры. — А Петра в курсе того, кем она была в прошлой жизни? — Нет. Мне кажется, это будет совершенно лишним, не хочу в это никого посвящать. Чем больше я об этом говорю, тем больше думаю, тем дольше провожу времени там, а не здесь. К тому же придётся давать слишком много объяснений, а это утомляет. — Согласен. А Ханджи знает? — Доктор Зоэ, ты хотел сказать. Про единодушенничество? Знает, но про именно ту Ханджи я не говорил. Не хочу её обязывать лишней… лишними отношениями, скажем так, — он задумался, разглядывая совершенно непрезентабельный берег реки Гарлем. — Мне снилось недавно, как мы с ней едим какие-то пироги в кафе «Штиль» и болтаем о том, что случилось в Либерио. Что делать, как быть, и всё такое прочее. Она выпила, проспала весь день, не явилась в Штаб, заплутала в Митрасе, но всё же была самым настоящим командором. Это в ней чувствовалось. — А Эрвин Смит в ней и не сомневался никогда, — между делом заметил Эрвин и оживился, услышав новую кроху информации о мире трёх Стен. Ему самому в очередной раз снился Шадис, запрещавший распространять новый строй на весь состав Разведкорпуса. Ну к чему эта твердолобость?.. — Так что теперь, что ты решил насчёт снов? Мне их игнорировать? Могу сделать вид, что их нет, и не задавать вопросов. Ливай повернул к нему голову и посмотрел так, будто он не был уверен в своём слухе, и потому стеснялся уточнить, оскорбили ли его только что, или ему послышалось? — Не знаю, как хочешь. Разве это не глупо? Давай сделаем вид, что того случая с таблетками просто не было. Мне будет проще. Что действительно будет проще — это, конечно, вряд ли. Эрвин попытался понять, как сам относится к ограничениям на единодушенничество и понял, что ему практически безразлично. Внезапно в его жизни оказалось меньше места для размышлений о предназначении, но тому были виной переживания за Ливая. Подобно песку с дюн, который разнесло ветром по всей пустыне, мысли о Ливае рассеялись по всей жизни Эрвина — в каждый уголок, щель, под камень. Если заработать, то на отпуск с Ливаем. Изучить новый рецепт — чтобы приготовить его для Ливая. Убраться — чтобы Ливаю тут было приятно. Посетить новое место, увидеть что-то стоящее или наоборот, бесталанное — чтобы поделиться с ним. Быть вместе, хотя бы какое-то время. — Я согласен. И думаю, что всё будет хорошо, если ещё и поможет твой доктор, — он взял Ливая за руку и сжал. Сквозь перчатку чувствовалось тепло. — Мгм. Надеюсь, что поможет. К дому они приехали быстро, и Ливай из машины почти что выпрыгнул. Когда Эрвин заплатил за поездку и вышел сам, того уже и след простыл, только дверь хлопнула. Внутри Ливай, скинув пальто на диван, принялся тискать разговорившегося на своём кошачьем языке Шешечку. Взял его на руки и сел в кресло, вытянув ноги — в ботинках было неудобно подобрать ноги под себя, как Ливай привык, чему виной была крепкая шнуровка. — Это что ещё тут делает? — спросил Ливай, наконец-то увидев на полу у кресла свою сумку. — Твои вещи, которые ты принёс ко мне. — Мои? Я думал, что мы дождёмся ребят, а потом будем вместе у тебя... — И Фарлан, и Изабель обеспокоены твоим здоровьем, — начал объяснять Эрвин, присев рядом с креслом на подлокотник дивана. — И мы все вчера решили, что тут тебе будет получше. Я-то могу к тебе ходить хоть каждый день... Если понадоблюсь, конечно. Он почесал Шешечке лоб, отчего кот заурчал громче. — Ясно, — недовольно поджал губы Ливай, но от этой новости ни агрессии, ни печали на его лице не проявилось. — Может, закажем пиццу? Я всю дорогу сюда о ней думал. Пока Эрвин возился с выбором и доставкой, развешивал верхнюю одежду и заваривал чай, Ливаю позвонила мать с вопросом про ключи от дома — мол, нашёл он их или нет. Тот нахмурился, ничего не понимая, но осторожно повторил за Эрвином произнесённое по губам «нашёл» и уже увереннее выдумал небольшую ложь — мол, упали под машину в гараже. Разговор зашёл о здоровье и будничных делах, Ливай с лёгкостью разболтался, что недавно заходил к подруге и понял, как скучает по Нью-Йорку; как он был возле их старого дома, который им когда-то подарили Ури с Кенни («Помнишь его? Там, кстати, всё-таки отвалилась часть черепицы. Ну, где я ещё постоянно ремонтировал… Ага, наверное, тоже обалдели от цен на кровельщика»), и обошёл весь большой пруд Резервуар в Центральном парке по «их» маршруту. Пока он делился с матерью этими воспоминаниями, принесли пиццу, и Ливай, быстро свернув разговор, потянулся к ней прямо с кресла — на правой руке у него можно было заметить небольшую дырку от капельницы (всё-таки доктор Маккивен влил в него второй пакет!). Эрвин жестом отправил Ливая мыть руки, и тот в нетерпении умчался в ванную рядом с кухней. Шешечка вдруг оказался ссажен на коврик и недовольно облизнулся. Его тоже надо было чем-нибудь покормить... Под журчание телевизора, беззвучное поглощение котом специального паштета из миски на кухне и непрекращающееся бухтение Ливая, которое, признаться честно, было забавно подслушивать, Эрвин жевал свой кусок. Он смотрел, как Ливай говорит, отворачиваясь от треугольного куска пиццы со свисающим сыром, и обеспокоенно поглядывает на стремительно пустеющую коробку; и ему вдруг вспомнилось, как они обнялись при всех на улице и в такси не постеснялись взяться за руки — у Эрвина даже мысли не было, что их могут осудить. Надо же. Всё меняется, и это тоже. Лечение головы Ливая оказалось затеей трудозатратной. Это открытие пришлось как раз на то время, когда на работе началась запара, и Эрвин сидел за ней чуть ли не целыми днями: всё было не то и не так. Начальство одного из филиалов банка поменяло задание на середине проекта, пришлось всё переделывать. Майк по видеосвязи преимущественно ругался, крыл матом этого козла, а Эрвин соглашался. Сроки выполнения проекта им увеличили, но незначительно, так что ситуация складывалась плоховато. — Вид, у тебя, конечно, так себе. — Да, сплю, как получится. — По ходу, никак не получается. Это из-за твоей девушки? — Да. Она оказалась со сложным прошлым, надо за ней присматривать. — Что за прошлое? Эрвин замер перед камерой ноутбука и задумался, как и что сказать. С одной стороны, Майка давно хотелось посвятить во все подробности, но Эрвин был не готов рассказывать историю с нуля. У самого в голове она еле помещалась. — Я хотел бы рассказать, правда. Но, наверное, не стоит. Я обещаю, что расскажу тебе, как только ей станет лучше, хорошо? Майк театрально сощурился. — Ого, интрига. Точно? — Точно. — Ладно. Тогда здоровья вам обоим! — аккуратно пожелал тот и на этом закрыл тему. А здоровье им всем было нужно, это точно. За две недели регулярных посещений единодушенника Эрвину стало понятно, что внутри трио, и без того медленно распадающегося, после госпиталя произошли необратимые изменения. Дом, в который он вошёл однажды во время беспокойных поисков пропавшего Ливая, стал совсем другим в конце ноября: на первый взгляд, всё было по-прежнему, но знакомому с ситуацией человеку сразу было видно, что между хозяевами отношения уже не те. Ливай всё время был угнетён, работать не мог, иногда вставал рассеянным, иногда довольным жизнью, и первые, кто сталкивался с его перепадами настроения, были его близкие, домашние. В «плохие» дни Фарлан не пускал его работать, но и среди таких дней были свои «плохие» и «хорошие». В условных «хороших» случаях Ливай не работал, но сбрасывал пар за уборкой и без того убранного дома, готовкой, совместными с Эрвином прогулками по Клиффсайд-парку. В худших из «худших» он попросту не выходил из комнаты вообще, что изрядно пугало Изабель. «Он ведь всегда был таким активным, как, знаешь, те кролики из рекламы батареек, — говорила она Эрвину, докуривая на веранде свою сигарету-заначку. — А сегодня у него будто все батарейки вышли. На остаточном заряде дёрнется раз в день, и всё». Целый скандал однажды случился, когда Ливаю стало известно о новой сотруднице в «Якоре», официантке Лиззи, взятой, по сути, на его место. Эрвин об этом услышал, буквально не доходя до двери — Ливай, завидев его в окно, вышел на лестницу и крайне громко, практически крича, сказал: «Прикинь, они взяли новенькую!» Эрвин честно (но неосмотрительно) одобрил: «Давно пора!» Услышав такую оценку, Ливай зашёл внутрь, закрыл дверь и не давал Эрвину войти ещё долгие десять минут. Потом его впустила Изабель, когда Ливай отлучился в ванную и перестал сторожить дверь. Нахохлившийся, тот вышел и сел пить чай на кухне, но быстро сдулся — через минут пять извинился перед всеми и удалился наверх. В общем, эта новость его изрядно подкосила. «Он не может не работать, у него на этот счет пунктик, — объяснял Фарлан за пивом после закрытия “Якоря”. Эрвин пришёл поглядеть на эту новую сотрудницу после устроенной Ливаем сцены, но ничего выдающегося в ней не нашёл. Лиззи и Лиззи. — Кто не работает, тот не ест, ну ты понимаешь. Но при таком его состоянии я не хочу, чтобы он тут был. Работа, конечно, не испытание, но нервы она может потрепать крепко. Не хочу, чтобы он развёл тут тиранию и напугал посетителей. Я и так каждый день хожу дома, как по минному полю, и всё время думаю, где рванёт и какую часть моего тела оттяпает на этот раз». Закончил он свои жалобы со словами: «Эх, Ливай-Ливай, мой старый друг, что же с тобою происходит...» — и, расчувствовавшись, начал размазывать по щекам пьяные слёзы. Когда Ливай оставался дома один и ему не нужно было к психотерапевту, Эрвин всегда приходил поздно утром или днём; однако благодаря Лиззи рядом с Ливаем часто был кто-то из его друзей, и Эрвин стал наведываться преимущественно вечером на пару часов — всё-таки днём он предпочитал работать. Обычно он являлся к ним с продуктами — вносил хоть какую-то лепту в общий быт, — поднимался наверх, терпеливо выслушивал от своего единодушенника претензии ко всему миру, а потом они спускались и ужинали в столовой, к слову, появившейся недавно. Однажды Изабель выдвинула стол ближе к общей комнате и не могла нарадоваться, что у них появилось полноценное место для обеда, при этом всё время приговаривая, как ей надоело ютиться на кухне. Ливай в этом увидел скрытый призыв к тому, чтобы выпнуть его из дома, — об этом он тихо признался Эрвину, провожая того домой. И было совершенно непонятно, что на это отвечать. С чего он это взял? А с того, что «я теперь иждивенец, вечное дитя», «меня постоянно опекают и следят», «главный вопрос ко мне: что ты будешь есть, дорогой, а по-настоящему говорить со мной никто не хочет», и всё в таком же духе. В реальности, конечно, было несколько иначе, но мир Ливая уже давно был не про реальность, поэтому Эрвин как-то легко принял, что в свои «плохие» дни Ливай искажает всё, что угодно, и очень сильно. В лучшие дни прежний Ливай возвращался и всех любил, однако слов раскаяния не произносил. В любом случае было ясно, что проблемы у Ливая совсем нешуточные, и такие беседы помогали ему справиться с новым положением дел. О единодушенничестве они говорили мало, потому что Ливаю не хотелось, а когда хотелось, то говорилось о всякой ерунде: «Мы с Ханджи стояли у твоей могилы, прикольно, да?», «Ему приснился сон, где говорили швабры и чайные наборы, как в “Спящей красавице”, был такой мультик… Ой, или это мой сон?», «Новенькие разведчики над ним хихикают, что он ходит со старым УПМ. Никакого уважения у молодёжи!» Впрочем, как Эрвин решил для себя еще тогда, в палате общей терапии, больше не настаивать на разговорах про реинкарнации, так и молчал, ограничиваясь строго одним вопросом в сутки. Ливаю и без того было о чём рассказать: от том, как его угнетает гиперопека, к которой были склонны все трое. Ему не нравилось, что его контролируют, как ребёнка, и стараются не оставлять один на один с собой, хотя на самом деле ему нужно остаться в одиночестве. Если бы Эрвин знал Ливая чуть хуже, то он бы поверил, и они с Фарланом и Изабель насовсем вышли бы из родительского чата под названием «Levi’s», в котором переговаривались почти что как полицейские. Сообщения в основном были такие: «Ушёл», «Пришёл», «Всё ок», выбивалось из ряда только видео с мокрым Шешечкой и экспрессивным сообщением сверху: «Не, вы это видите? Он помыл даже кота!» И всё потому, что Ливай в сплошном одиночестве херел. Быть одному — это настолько было не в его стиле, насколько же не в его стиле было сидеть без работы. Надо было кому-нибудь всегда быть неподалёку, чтобы что-нибудь сделать вместе или чем-нибудь поделиться, и не было дня, чтобы Ливай не воспользовался этой возможностью. Не говоря уже о том, что Фарлан на этом настаивал. «С ним было такое после Ньюарка. Как вернулся домой, так его и размазало. Лечился у доктора Зоэ, она его поставила на ноги и нам рекомендовала не оставлять его один на один со своими проблемами, помогать отвлекать. Может, так и сейчас сработает?» Эрвин слушал и наматывал на ус. Депрессия, не в первый раз. Значит, склонен. Значит, справимся. На исходе второй недели Эрвин что-то заподозрил и решил найти эту Зоэ, взял номер в телефонной книге Ливая и спросил, проводились ли с Аккерманом назначенные сессии. Та, услышав незнакомца по ту сторону телефона, сначала разозлилась и в одностороннем порядке хотела закончить беседу — но расслышав волшебное «единодушенник», сказала, что клиент вообще не явился ни на один сеанс, и пропущено их уже четыре. На вопрос: «Как думаете, отчего он их пропускает?» Эрвин смолчал — не знал, что ответить, да его это и не интересовало в тот момент. Его голова запылала от слов «не посещает»; он никогда не думал, что в отношении Ливая станет говорить про себя: «Где этот засранец?» и испытывать вполне однозначное желание «всыпать по первое число». Его нервировало всё происходящее в семье этих троих, его донимали жалобы всего трио, его мучил стыд, что все тяготы легли только на Фарлана и Изабель, а он сам, единодушенник Ливая, будто бы умыл руки. И ему было дико, что на фоне всех страданий от несостоятельности, многочисленных ран прошлого и острого чувства вины, которое, как терновник, сдирало кожу на всем теле, Ливай уклонялся от лечения. — Алло? — спрашивала невидимая капитан Разведкорпуса, Ханджи Зоэ. — Мистер единодушенник, так почему он не хочет получить помощь? — Я… Не знаю. Но она ему определённо нужна. — Договоритесь с ним и приведите. Мой номер вы знаете, я вас приму в любой день, но только на территории Центра, а то мало ли что может с ним случиться. Приведите его, и дальше мы посмотрим, что делать. — Хорошо. — Ливай сказал, что его посещают видения, в которых он вынужден постоянно терять знакомых ему людей. Это верно? — Да, иногда и мне снится то же самое. И иногда мы видим одни и те же события, просто с разных точек зрения. — Хм. Дело в том, что в прошлом было несколько эпизодов схожего содержания в его жизни, поэтому все эти видения только… если так можно выразиться, раскачивают его. Чем быстрее вы с ним придёте, тем лучше. — Спасибо, — сухо закончил разговор Эрвин, совершенно не представляя, как заставить Ливая посетить госпиталь. Голос Ханджи был живой и такой… здоровый. Безмятежный, будто у неё нет в жизни никаких сложностей. Всё просто, как и у всех нормальных людей. Если чуть-чуть постараться и поработать, то всё сойдётся. Немного усилий — и всё станет, как надо. У Эрвина же всё было сложно, никаких «немного» и «чуть-чуть», только «всё или ничего». И ему очень хотелось это прекратить, вернуть свою нормальность обратно. Впервые он думал об этом с такой тоской — обычно ему хотелось быть ненормальным, не таким, как все. Происходящее было настоящей иллюстрацией к фразе «Бойтесь своих желаний». День, который Эрвин выбрал для серьёзного разговора, был «хорошим» и похожим на старые добрые времена. Он пришёл сразу, как проснулся, и застал всех троих за утренними ритуалами: кто готовил, кто умывался, кто гладил одежду. Ему обрадовались, хотя и не ждали в такую рань (десять утра, между прочим, ничего себе «рань»). Все трое казались ожившими, все старательно делали вид, что прошлых дней не было, а если и были, то только под влиянием чёрной полосы, не более. На вкус Эрвина, тут пахло какой-то синтетической радостью и приторной детской передачей вроде «Улицы Сезам». Глянцевый кретинизм, оценил всё происходящее Эрвин и уже приготовился сокрушить «хороший» день, отведя Ливая подальше от утюга — и вдруг Фарлану позвонили. Тот агакал и хмыкал, закладывая щётку то за одну щёку, то за другую; потом прямо в трусах зашёл в прачечную, где Ливай гладил ему футболку, а Эрвин рядом готовился к неприятному разговору тет-а-тет. Так и продолжалось, пока Фарлан в конце длинного монолога не проглотил остатки зубной пасты и громко сказал: «Я всё понял, будем вас ждать завтра, мистер Аккерман». Прогремевшее на весь дом обращение отозвалось дребезжанием чего-то металлического на кухне. — Это то, что я думаю? — явилась взъерошенная Изабель с круглыми глазами. — Народ, завтра к нам приезжают мистер Аккерман и мисс Аккерман, — важно произнёс Фарлан, как заворожённый глядя на экран. — Дядя Кенни и тётя Кушель, короче говоря. Проведать, так сказать, своего сыночка и его единодушенника. Изабель набрала воздуха в грудь и не смогла выдохнуть. Она прикрыла рот рукой и медленно выплыла обратно в гостиную — и было не разобрать, радость это или нет. Ливай стоял удивлённый, но не шокированный, Фарлан, кажется, испытывал те же эмоции. Один Эрвин чувствовал раздражение — кажется, важный разговор откладывался до завтрашнего вечера. Опять всё решил случай.