Багаж из прошлой жизни

Если бы остров Марш был крабом, то остров Рок был бы его клешнёй. На этой клешне и находился маяк. Туда Эрвина доставил муж Даллы, Айван, спокойного вида рыбак, не любящий расторопность, суету и лишние движения — и по причине характера, и по причине возраста. Они очень медленно вышли на причал, кряхтя и жалуясь на «растудыть его колено», сели в моторную лодку, за две минуты пересекли залив Инглишмэн и еще минуты две вылезали, стукаясь бортом о шлюпку из стеклопластика, улёгшуюся на песчано-каменистый берег. «Это мистера Аккермана», — пояснил Айван, и Эрвин с жадностью рассматривал её, пока вытаскивал их лодку на сушу. К обеду погода испортилась совершенно, небо заволокло. Снеговые тучи сошлись над головой, полностью перекрывая свет солнца, отчего день казался похожим на гнетущий вечер. Эрвин видел в этом плохой знак и думал, что лопнет от нетерпения, если его горе-спутнику захочется сопроводить туриста к (не)местной знаменитости, но обошлось — Айван направился к знакомому, семья которого жила на противоположной стороне острова. Пожелав ему хорошо провести время, Эрвин чуть ли не бегом пустился от берега и оказался на пологой поверхности острова. Он тут же забыл о прочем мире вокруг и, продравшись через оголённый по зимнему времени кустарник, замер перед возвышавшимся над островом зданием. Ему вообще всегда думалось, что маяки должны быть очень высокими, похожими на полосатую спичку — но перед ним была скорее её сплюснутая версия: вытянутая серая постройка высотой чуть больше двадцати метров. Попытки различить подвижную человеческую фигурку на её фоне оказались тщетны. Пройдя по склизкой от грязи тропе, Эрвин вышел на практически безземельный остров Марш с обрывистым берегом — и теперь, при взгляде на суровые круглые камни, на которые с шумом бросалась ледяная вода, стало понятно, почему никто не подплывает ближе. Он с хрустом шёл по замёрзшему песку, сгибаясь под порывами ветра — море дышало зимней стужей, будто воруя воздух у людей, — одной рукой держа ворот пальто, а вторую отогревая в тёплой мешковине кармана. В поездку Эрвин не взял ни перчаток, ни шапки, и в ухо ему надуло. Это было недружелюбное и покинутое людьми место, но именно здесь пробыл долгое время Ливай. Эрвину хотелось думать, что тот нашёл здесь своё спокойствие — потому что завтра их здесь уже не будет. Деревянная дверь выглядела сомнительно из-за облупившегося покрытия и вздутых от влаги досок. Она открылась со скрипом, сорвавшись с верхней проржавевшей петли и практически упав наружу. Эрвин на мгновение потерялся из-за резкого звука, но быстро прошмыгнул внутрь и тут же увидел безэмоциональное, в очках, лицо Ливая, сидевшего за столом в окружении свеч. Вместе с Эрвином внутрь хлынул сквозняк, отчего огоньки на фитилях слитно дрогнули — пришлось в спешке обернуться, чтобы приладить дверь обратно. Грубо втиснув в проём на ладан дышащее поделие, он вновь встретился взглядом с неподвижным бледным Ливаем. На фоне тёмных каменных стен и в сияющем свете огня он выглядел не как человек, а как дух или даже восковая фигура. К огромному облегчению Эрвина, Ливай всё же пошевелился. Он выпрямился на стуле и откинулся назад, отодвинув от себя прямоугольные листы бумаги и небрежно бросив на них карандаш. Неужели и правда рисовал? — Всё-таки ты нашёл меня, — бесцветно, с едва различимым недовольством произнёс он и подтянул к груди плед. — Долго искал? Очки с расправленными дужками легли на бумагу. На Ливае был ярко-жёлтый дождевик, из-под ворота которого выглядывал серый свитер — какая-то незнакомая вещь, Эрвин не помнил такой в его гардеробе. И что, удобно ему так тут сидеть, завернувшись в три слоя одежды? — Нет. Далла мне сразу сказала, что ты тут, — Эрвин словно разморозился и медленно подошёл ближе, будто стараясь не спугнуть добычу. — Похоже на неё. — Чем занимаешься? — Отдыхаю. Рисую. Думаю. — Понятно. Ты мог всё это делать и дома, тебе так не кажется? — Нет. Ливай покачивался на скрипящем стуле и говорить явно не был настроен. Но с другой стороны, он и не отказывался от разговора. — Ты нас всех здорово напугал своим исчезновением. Весь город тебя ищет. — Ммм. Что, даже Кенни сказали? — Ему в первую очередь. — И мама в курсе? — Да. Горько плачет по средам, в которые её сынок теперь больше не заходит. Теперь ей кажется, что он разлагается где-нибудь в сточной канаве, но на самом деле вот он — сидит тут на продуваемом всеми ветрами гнилом маяке с картинки. Не жалко маму? Вопреки ожиданиям, Ливай в ответ только ухмыльнулся. Мог хотя бы чуть-чуть покраснеть и потупить взор... Паразит! Уже четвёртую неделю все его близкие люди еле смыкают по ночам глаза и переживают за него, а он… Это бесило и прокручивало весь спектр эмоций, который только возможно испытывать к человеку. И радость, и ненависть, и восхищение, и отвращение, всё рвалось наружу и вертелось, как рулетка в казино. Шарик всё бежал и бежал, котёл вращался и вращался, и никак не останавливался. Под влиянием этих чувств Эрвин, то ли серьёзно угрожая, то ли шутя, оперся кулаками о столешницу и навис над Ливаем. — Возвращаемся. — Нет. — Почему? Отлично было видно неровный пробор — белоснежную тропку посреди тёмной шевелюры. Он однажды рассматривал её утром, когда проснулся раньше Ливая, и раздумывал, как черны могут быть леса, как таинственны скрытые в них чудища и какие ужасы описывают народные сказки. Воспоминание отозвалось в груди чем-то щемящим, и Эрвин признал: это его Ливай, его тело, каждая его черта, но при всём этом тот всё-таки был чужаком. — Я не хочу, — Ливай наконец-то поднял взгляд, и уголок его рта дёрнулся в вежливой улыбке. — Извини. — Да что с тобой? — Эрвин потянулся к нему рукой, но тот дёрнулся уже всем телом и встал так резко, что стул грохнулся на каменный пол. Плед сполз с плеч Ливая и бесшумно упал. — Не подходи ко мне. Я не хочу. Он обошёл стол вокруг, прижался к одному из окон — просто дыре в кирпичной кладке — и смотрел туда так пристально, будто Эрвин стоял снаружи, а не здесь. — Не хочешь вернуться? К матери, к Кенни, к своим друзьям, с которыми прожил под одной крышей десять лет? Ко мне? Твоему единодушеннику? Ливай что-то пробормотал. Было не расслышать, что именно, но потом он, набрав воздуха в грудь, твёрдо и с паузами произнёс: — Не хочу. Я там лишний. Я чувствую, что там… нахожусь в цикле, в каком-то повторе… Услышав, как хрустит под подошвами песок и мелкий сор, он обернулся, взъерошенный и строгий. Эрвин замер и начал увещевать: — Всё будет хорошо. Нам просто надо жить вместе и начать ходить к доктору Зоэ. И у тебя будет прекрасная жизнь. — Это ты так думаешь. На самом деле все будут считать меня сумасшедшим. Как уже считают. Такая низость, — его лицо исказилось в яркой, стопроцентной гримасе отвращения, будто он только что наткнулся на собачье дерьмо. — Дядя меня и так стыдится, а мать только знай себе поддакивает, ей такой сыночек тоже поперёк горла. Фарлан всё ждёт, когда я свалю уже в дальние дали, чтобы наконец-то зачать с Изабелью ребёнка и создать семью. Ты ещё со своим «Предназначение, предназначение», как зомби, ходишь, по всему этому кладбищу прыгаешь. Блядь, да отойди же от меня! — Я стою, просто тебя плохо слышно… Ливай широко открыл рот, чтобы крикнуть нечто командное, но тут же выдохнул и опустил голову в знак сожаления. — Извини. Я слегка не в себе, — он потёр ладонью лицо и, подумав, заявил: — Хорошо, что ты пришёл сегодня. Приятно увидеть знакомое лицо. — Не понимаю, почему ты уехал? — Я не подхожу к своей жизни, я уже сказал. Она меня угнетает. — Ладно, — моргнул Эрвин, услышав интонацию, с которой было выделено это нехорошее «угнетает». — Ладно, мы можем начать её заново. Ты и я, и никто нам слова не скажет. Можно переехать, улететь куда-нибудь, хоть тут остаться, просто будем вместе! — Вместе-вместе, — фыркнул Ливай. — Да что ты заладил? Мне вот всё равно, будем ли мы семьёй или нет. Ты не мой муж. Я не твой муж. Просто нам однажды в голову кто-то вложил картинки, где трахаются два каких-то мужика, а мы повторили, как дураки. Ничего нас не связывает, Эрвин. Я даже не вижу себя в гейском браке. И мужчины мне не нравятся. Иди, куда шёл. Лети домой, мирись с отцом, остепенись и забудь меня уже. Неправда, всё он видел. И они ему нравятся — хоть немного, но нравятся. — А тот, Джозеф? Тоже не нравился? — Джо?.. Нет, он мне не нравился, но он был хорошим парнем. В душе. Сначала он, конечно, наказывал меня за то, что я убил мальчишку. А потом мы трахались, потому что я его утешал перед тюрьмой. Странно звучит, да? Я тоже так думаю. Надо было мне самому сознаться в убийстве Зика, но я же такой трус, такое ничтожество. Меня только под мужиков и подкладывать. В Эрвине поднялось возмущение от этого пренебрежения. Почему он так говорит о себе? Почему так говорит об Эрвине? — И со мной ты трахался, потому что себя наказывал? Ливай растерянно оглядел его с головы до ног и в следующую секунду с вызовом произнёс: — Да. Мне это было неприятно. — Врёшь. Тот не ответил, и его молчание было последним словом. Эрвин вдруг допустил, что всё сказанное ему — правда, и похолодел. Да нет, не может этого быть! Да, чуткости в нём немного, но уж это-то он способен увидеть и понять! — Ты обманываешь меня. Ливай не ответил. — Я получил твоё письмо. Ты сказал, что «морально начал там, где кончил он». Так и я «начал там, где кончил он». Я всю свою жизнь бултыхаюсь в этом мире совершенно без цели и без желаний. И вот мне выпал шанс жить с кем-то, как нормальный человек, и вот… и вот ты теперь стоишь передо мной, городишь что-то про себя, надумываешь… — Я не надумываю. Я никому ничего хорошего в жизни не сделал. Я подвёл дядю, потому что не стал достойным наследником, подвёл мать, потому что не выбрал законопослушную жизнь, — его голос вдруг приобрёл глубину, ушел в себя, как будто Ливай приготовился рыдать. — Подвёл Фарлана, потому что не уступил место. Подвёл Изабель, потому что не выбрал её. Тебя подвёл, потому что ничего так и не сказал про это твоё предназначение. И капитана тоже — всю жизнь непонятно на что спустил... Ощущение было такое, будто все беды мира, которые могли произойти, произошли с ним. Ливая стало нестерпимо жаль — пусть Эрвин был не согласен с услышанным, но чужая искренняя боль звучала, как своя. — Успокойся, Ливай, всё не так. Тебя все кругом любят, ты очень много делаешь для друзей, для меня, но ты почему-то этого не видишь и всё выворачиваешь наизнанку. — Может быть, что со стороны это так. Но это моя изнанка, — Ливай начал двигаться по стенке, обходя Эрвина и заглядывая в каждое окно. Какое-то время он порывался что-то добавить и в конце концов решился: — Всё, что мог, я тебе сказал. Нельзя было сразу сказать, что больше всего настораживало в Ливае. Странная, доселе невиданная отстранённость? Прерывающиеся вспышками ярости исповеди? Или заключительность, окончательность его слов? Будто всё уже решено и прошли годы после жизни в Нью-Йорке. Это уже не ссора, не разговор по душам в его комнате, заканчивающийся обидчивым «Всем на меня наплевать». — Я думаю, ты сейчас лишний раз себя наказываешь. Немного усилий, желания вернуться к людям, и всё станет проще, вот увидишь. Я готов тебе помочь. Ливай направился к столу. Поднял стул, мешавшийся плед скрутил и комком положил перед собой. Замешкался и со вздохом сел, будто перед этим провёл на прогулке много часов. — Кто сказал, что я хочу проще? По-моему, я всё это заслужил своими поступками. — Это из-за случайно убитых Саши и того мальчика из Ньюарка? — Да. А ещё из-за его родителей, из-за Джо и других людей, пусть не убитых, но покалеченных, про которых ты не знаешь и про которых я никому не жаловался. Мой дядя Кенни от подобного ловит кайф, однако насилие — глубоко не моя стезя. Надо было уехать из города, как только мне в четырнадцать дали в руки тренировочный пистолет, а не играть роль послушного мальчика... Я обманывал себя, вредил другим. Я убивал, пусть по случайности, но я убивал! Как жаль, что никто не додумался убить меня! Эрвину очень не понравилось услышанное, и непроизвольно он шагнул ближе к столу. Ливай жутко улыбался чему-то своему и не заметил этого движения. — Это к лучшему, ведь… — Хватит, Эрвин. С моим возвращением ничего не изменится, это всё не имеет смысла. Я никуда не пойду с тобой и никогда не вернусь. — И куда ты собрался? Ливай изогнул бровь. Его рот округлился, и он долго был словно немой. — В ад, — наконец произнёс он на выдохе. — Хотя я уже в нём, наверное, да? — Ты с ума сошёл! — вспыхнул Эрвин. — Разумеется, я никуда не уйду! Особенно после всего услышанного. Ливай обратил к небу взгляд и сразу же понурил голову, ушёл в себя. Как говорила Изабель? Как заяц из рекламы батареек. Дёрнулся на остаточном заряде, и всё. — Мне надоел этот разговор. Оставь меня, я устал. Его нужно было брать силой в охапку, в смирительную рубашку и увозить из Рок Блафса в любую ближайшую психиатрическую больницу, чтобы этому придурку срочно вправили мозг и промыли все извилины, засахарившиеся в чувстве самоненависти. Эрвин тут же пожалел, что приехал один — переговоры зашли в тупик, а с Фарланом они бы быстро схватили этого ненормального. Да даже кряхтящий Айван смог бы помочь, пусть он был стар и медлителен... Это была та запоздалая здравая мысль, которой было вполне по силам заставить Эрвина схватиться за голову прямо здесь и сейчас. И уйти за подмогой тоже было нельзя, потому что Ливай мог непредсказуемым образом исчезнуть или сделать с собой что-нибудь необратимое. Эрвин подошёл к Ливаю и посмотрел сверху на то, чем были заняты его руки. Блестящая поверхность металла тускло блестела в том немногом свете, который здесь оставался. Это был маленький ножик, который, видимо, использовался для заточки карандашей, а по совместительству это был сигнал к действию для Эрвина. Он потянулся к этому ножу, чтобы отнять — и Ливай наконец-то его заметил, переворачивая понятие остаточного заряда с ног на голову. — Не подходи ко мне! — взревел он и прыгнул ему в грудь плечом, заставляя отшатнуться. Эрвин ухватился за столешницу и, удержавшись на ногах, отпустил её, стол наклонился и встал обратно. На пол упали свечи и плед с рисунками. Ливай даже не взглянул вниз, он воинственно смотрел перед собой и выглядел решительно. Такой контраст с его хлюпающими вздохами пять минут назад! В нём мгновенно обнаружилось столько силы, и Эрвин усомнился не только в том, что сможет довести Ливая до лодки, но и в том, что сумеет его вытянуть за пределы маяка. Ах, да какая разница, сейчас все средства хороши! Они сцепились из-за ножа, выворачивая друг другу руки и отталкивая друг друга растопыренными ладонями. Ливай точно мог ответить куда профессиональнее, но явно не хотел навредить — ему же хуже, Эрвин навалился на этого дурака, как мешок картошки, и они оба упали рядом со столом. Послышался болезненный стон, Эрвин вцепился в сморщившееся лицо Ливая пальцами и приник к губам. Несвежее дыхание, запах палёного пледа, воска; твёрдое горячее тело под ним и мокрые слёзы — Ливай его впустил, но поцелуя всё равно не вышло. Потом вновь застонал, уже в рот, Эрвин широко открыл глаза и увидел, что ножом пригвоздил правую ладонь Ливая к каменному полу и держит рукоятку так крепко, что пальцы стали белее снега. Когда это произошло? — Прости! — он разжал кулак и отпрянул, ударившись головой об угол стола. Ливай выбрался из-под него, отталкиваясь ногами. Эрвин понял, что упустил добычу, и рукой попытался удержать за Ливая щиколотку, но сослепу промазал — сильно щурился после удара. — Я надеялся, что ты не придёшь! Я должен это сделать сейчас! Иначе всё это не закончится!.. — с отчаянием выдохнул Ливай и начал взбираться вверх по винтовой лестнице. — Нет, — негромко проговорил Эрвин и, наконец-то встав на ноги, ринулся следом. Внизу занимался яркий костёр, скомканная глыба пледа посреди обугленных листов бумаги была, как горящее сердце. Лестница быстро сузилась и стала крутой, но недостаточно крутой для того, чтобы встать на четвереньки. Не привыкший к таким резким подъёмам Эрвин быстро начал задыхаться, хотя продолжал двигаться настолько скоро, насколько это вообще было возможно. — Ты же просто бежишь вверх, да? — Эрвин, останься внизу, — крикнул ему откуда-то сверху Ливай. — Ничего с собой не делай, понял!? Выйдя в светлое застеклённое помещение с огромным ржавым осветительным механизмом, он растерялся, ища, где выход наружу. Потом выбрался на обдуваемую всеми ветрами площадку. Металлические тонкие перила вели вокруг неё, перед ним был залив, бухта и Рок Блафс. Стремительно идя вокруг фонаря, он пыхтел громко, как паровоз; сквозь стеклянный купол показался жёлтый дождевик. — Ливай, стой! Тот уже стоял за перилами и даже не обернулся. Отбросил назад нож с кровавым лезвием и прыгнул вниз — просто разжал руки. В два шага Эрвин оказался на том же месте, но для того, чтобы схватить Ливая, ему нужно было время на ещё один. Он закричал. Ещё две секунды Ливай был жив, стремительно летя вниз, и в одно мгновение разбился о злополучные камни, которые омывала вода Атлантического океана. Эрвин не верил в то, что увидел. Он спустился с лестницы чуть ли не кубарем, снёс дверь и неуклюже добрался до обратной стороны маяка. Упал рядом с Ливаем на красный окровавленный камень. Пена прибоя поднялась ему по колено, вода залилась в ботинки, но ледяными ободранными руками он сжал плечи как будто ещё тёплого Ливая и перевернул его. Глядя на то, что раньше было лицом, он завыл, завы-ыл, как волк на луну, перебивая шум воды. За что-о?! Заче-ем?! На его вопросы отозвалась только залаявшая вдали собака.