Черногория

Наблюдать можно бесконечно. Планирующие чайки, искрящаяся водная гладь и маленькая ладошка, непонятно как сумевшая дотянуться до колена под столом. Диана чувствует несмелое касание. Тонкие пальчики, испугавшиеся обнаружения. Первый, второй, третий… Как будто ее бедро вдруг стало клавишами. Гармонический ля-минор. Сдержать улыбку не получается. А Света сидит. Смотрит в свою чашку и методично мешает ложечкой кубики льда. Выжидает. Отказаться от своей мяты с мелиссой она не в состоянии, а ждать пока остынет… Легче в Петербург смотаться. А еще Светка принюхивается. Диане кажется, что дело в ненавистном подгоревшем молоке, запах которого Сурганова не переносит еще с детства: — Ну, Дин, гадость же форменная, так и тянет… — всегда показывала к чему ее так тянет. Получалось живописно. Сейчас тоже? «Может уйти на фиг? Не единственное же это кафе!» — смотреть на сморщенный нос и досаду, которая наверняка плещется под веками, Диана не может. — Светка, — наклоняется, почти приникает к столу, пытаясь разглядеть хоть что-то. «Чертовы опущенные ресницы, Сурик, вынуждаешь!» — спохватывается, едва не перемахивает через стол и усаживается рядом. Притягивает к себе внезапно притихшую подругу. — Светка, колись, чего ты?! — шепчет у самой мочки, льнет всем телом и полуразворачивает к себе. Видеть глаза. — Да так, — не признаваться же теперь, что ей вдруг показалось, что с парфюмом сегодня получился перебор. И дело совсем не в том милейшем розовом кустике. Какая глупость. Сейчас ведь Динька уткнулась в отросшие полуседые, но все равно кудри. Это внушает надежду. — Светка-Светка, в кого ж ты такая, всезамечающая? — колоть до конца Диана не хочет. Не тот случай, вроде бы. Только обвивает талию и кладет ладонь, на вздымающийся под платьем живот, совершенно не специально. — Да так, в Питер, наверное, он такой же несмелый, вечно сомневающийся… Прячущийся за свинцовыми тучами. Грозный-грозный. А потом… умеющий урвать момент. Ловящий каждый луч солнца куполами соборов, — пауза. — К Смольному бы сейчас или в Сашкин садик. Там такие розы, — Света довольно прикрывает глаза и зарывается лбом в шею. — Знаешь, их никогда не сажали, уже давно, а в этом году посадили. Розовые с белым, как на подбор, одинаковые. Никогда такого не видела, — в голосе слышно столько энтузиазма, столько детского восторга, что Диана может только улыбнуться. Она ведь даже не помнит эти самые розы, там фонтан-то хоть есть, в этом садике? Немного не тем всегда были заняты ее мысли на Дворцовой, или не той. — Приедем, обязательно сходим, покажешь. — И ты сорвешь мне розочку, одну, самую маленькую, еще бутоном, пожалуйста. «Это же, это же, — Диана почти задыхается от мыслей, — членовредительство. Вот поймают! Да и в магазине купить можно, какие только вздумается, но…» Было у них всегда очень крепкое, алмазное «но»: сияющие глаза, с таким упоением смотрящие на незамысловатый подарок, и теплые губы. Потом. Обезоруживающее: «Динечка…» — как в первое лето. Они все еще влюблены. — А ты когда-нибудь думала, что все может быть так? — Света отстраняется, расправляет подол, и Диана почти видит ее желание заглянуть в глаза, так старательно сдерживаемое. — Как так? С чайками, морем и кафе? — смешок. Она поняла, конечно же. — Долго и счастливо. Ты когда-нибудь представляла, что все может получится? — Всегда представляла, — шепот, — и сразу же гнала такие мысли. И сейчас гоню. Испортить боюсь. Света удовлетворенно кивает. Она довольна ответом, а еще больше сырниками, которые наконец оказались перед ними. И потирающей ручки Диан Сергеевной. Чистый ребенок. *** Завтрак уплетается мгновенно. Превосходная, чуть заметная кислинка свежего творога, которую, в кой-то веке не забили сахаром. А домашнее варенье из айвы. Терпкость лимонной цедры и сахарная медовость. Света готова идти к хозяйке и выкупать рецепт. — Это божественно, теперь ходим только сюда! — вилка грохается на фарфор. На такое заявление Диана усмехается. Светуля, ее Светуля — борец за постоянство повседневности, размеренность и повторяемость. Хотя, что ей? Тут кофе неплохой, и людей мало, и вид. С сияющими глазами. — Сидим? Идем? — интересуется Диана так, проформы ради. Щурится, но к очкам так и не притрагивается. Солнце не в зените. Хотя малышни в море все больше, а чайки кричат почти сонно, растягивая свой призыв. Скоро полдень. — Пойдем, пойдем, я тут парк видела, только, — на секунду Света смущается, ковыряется в небольшом клатче, в который опять уместилось все. Ну, ведьма — не иначе! И достает обычную резинку для волос. — Заплети, пожалуйста, жарко, сил нет, — для достоверности проводит по шее, ерошит слипшиеся от пота пряди, пытается собрать их в неаккуратный хвостик. — Яяя, эм, да, конечно, — ноги дрожат, колени не гнутся. И Диана Арбенина за собственную адекватность не ручается. Дело даже не в прическах, которые она делать так и не научилась: Марта слишком рано решила подстричься по примеру мамы, лишив ту всей радости заплетания хвостиков по утрам, чему Арбенина радовалась, кажется, больше, чем дочь стрижке. Просто, столько откровенная влага на согнутых пальцах. Отвести взгляд получается с трудом. Идти тоже. А Светуля будто издевается: садится рядом, расправляет плечи и еще раз собирает пряди кверху. «Не смотри на шею, идиотка, не смотри!» — Тебе колосок, хвостик? — пальцы дрожат, едва хватают поданную через плечо резинку. «И даже сейчас уже можно кончить! Блять!» — Как в детстве, — смешок и нетерпение в голосе. Света вертится: то укладывает ладони на коленях, то начинает что-то вспоминать и размахивает руками, жестикулируя, то вообще разворачивается, желая поймать взгляд. — Заяц, не вертись, — Диана критически осматривает свое творение. Не, ну это не худшее, учитывая полное отсутствие практики. Французская коса получилась змеистой, ситуацию не спасли даже вытянутые пряди, но трогательный хвостик, переброшенный на плечо. Совсем маленький. Нельзя не залюбоваться, а заодно наклонится, методично целуя. Но не здесь, не здесь. До парка они бредут. Сначала мешает жара и нагретый асфальт, который никто не додумался поменять на плитку. Юг, набережная! Вот чем они думают?! Но Диане остается только тренировать свое нецензурное красноречие, поправлять сползающую со Светиной макушки шляпу и сожалеть: слишком жарко… — Тут совсем чуть-чуть осталось, — крепко сжатые пальцы. А потом променаду мешают раскидистые сосны, точнее их обитатели. Белки, которых Света готова перетискать каждую. И они идут, даже без приманки в руках. Прыгают прямо на колени, изучают подол платья, чуть приподнимая. — Золушка, — Диана не выдерживает и делает снимок: городская тоненькая красавица замоталась в платье, как в фату, и почти профессионально смотрит в камеру — нагловато, с прищуром. А потом еще один, уже владелицы платья так задорно хохочущей с беличьих проделок. — Тогда не Золушка, Белоснежка! — Хоть царевна-лягушка, — еще ближе. Бедро к бедру, чтобы чувствовать исходящий жар. — Будешь спать у меня под боком, прохладненькая такая, никакие кондиционеры не нужны. И квакать по утрам. — А вдруг я буду, как человек разговаривать? — Тогда ты будешь садиться на подушку и целовать в нос. — Это ты должна целовать! Ты же принц. — А может я принцесса. Есть сказки про двух принцесс? — Придумаем и книжку издадим. Напускной серьезности разговора не выдерживают обе. Смеются, пугая бедную белочку, получают прощальный взмах хвостом и буквально ложатся друг на друга. Замирают, слушая птичьи трели и далекий автомобильный гул. Сидеть так хочется бесконечно. У них все сначала, оставив только те страницы, ошибок на которых нет. — Никуда сегодня не пойдем, мое волевое решение! — Света довольно вытягивает ноги и ерзает, стараясь не сбросить с себя Диану. — А завтра на крепость! — хочется оживиться, заглянуть в глаза… Не сильно хочется. — И на пляж, — чмок в макушку. Так и оставшиеся рядом губы. Близко-близко. — Нудистский. — Вот мало тебе развлечений дома, Выдумывает еще, — щелчок по носу. — Профессия у меня такая — выдумывать. Диана ни на секунду не жалеет о своей поездке. И о выборе вообще. Как можно было сомневаться? Communis asinus. Льнет и замирает. Уйдут они только с закатом.