Черногория

По набережной идут неспешно. Глазеют на яркую полную луну, на переливающуюся дорожку в море, обходят всякие лавочки, которые стоят там явно потому, что просто должны стоять. Не расцепляют рук. Сначала это делалось из практических соображений: в толпе потеряться слишком легко — а потом… Диана как-то все отворачивалась, пряталась, и переплетённые пальцы стали единственным способом узнать: не собирается ли эта любительница кофе, сигарет и отсутствия еды шлепнуться в обморок, ну, и рассечь себе затылок. Да и Света, в сущности, была не против, наоборот. Когда ещё Динька не будет кривиться от такой публичной нежности? Хотя, в последнее время вроде даже льнет, даже в Москве — подумать только — но кто ее знает? «Назагадывалась уже. Бери, пока дают», — сомнения так просто не вытравишь… Развилка. Они дошли до места, где стоило бы закончить променад, но Света не спешит свернуть в тихий проулок. Динка понурая, непривычно молчаливая. Безропотно согласилась заплатить за плед и теперь постоянно его поправляет, стоит ткани сползти с плеч. Непорядок. А ведь затевалось все с расчетом на другой исход. Света надеялась на феерию: возмущение, несогласие — «За какую-то тряпку вторидорога! Они оборзели! Светка, идём». Специально, чтобы вернуть обычную Арбенину, а не этот комочек сомнений с тягой к самоистязанию. Но нет. Диана послушно оплатила сумму в чеке, и они ушли… И ничего не изменилось. А что делать вот с такой Динкой Света до сих пор не знает. Раньше такой ступор случался редко, а сейчас все чаще. Вот вроде и все хорошо, и сошлись, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, уже пару лет как. Замечательно все, но вот такое… случается все чаще. «На курсы психологии записаться, что ли?» — Пошли, погуляем ещё перед сном, лучше спать будет, — тёплые руки чувствуются даже сквозь колючую шерсть. Диана кутается. Не чтобы согреться: лето, у моря не холодно — а чтобы завернуться в объятия. Почувствовать, что ей не привиделось. Ведь чего ей там только мозг не подбрасывал. Полный спектр галлюцинаций. Но сейчас уже вроде нет. Завязала раз и навсегда. Только все равно страшно проснуться и обнаружить, что ничего на самом деле не было. В турах такие кошмары случались. Реалистичные до дрожи. Хорошо, что были они кошмарами наоборот, но сигареты тогда исчезали с космической скоростью. Или сейчас… идёшь сквозь толпу: только была Светка, а уже нет. — Динечка, — как здорово, что голодных отдыхающих, облюбовавших вагончики с кукурузой, пиццей и ещё Бог знает какой дрянью за недорого они уже прошли. Но смотреть все равно страшно: тело умеет обманывать и обманываться. — Динь, пошли посидим. Пора. Ее ребёнок слишком уж погряз в копаниях, надо вытягивать из кокона. Буквального и эфемерного. С буквальным проще, хотя снять плед с Дианы — та ещё задачка. Сложно смотреть на сжавшуюся Диньку. Любимую девочку, которая куксится, отворачивается и цепляется за ткань посильнее. Понять бы почему. — Динь, ты замёрзла? — Нет, — как можно замерзнуть в плюс тридцать? Но не объяснять же, что ей там чего-то чудится: Светка затаскает по своим знакомым. Лучше бурчать и отворачиваться. Привычнее. — Динь, давай, не выпендри… — слово застревает. Капельки, едва заметные в полумраке. — Динечка, хорошая моя… — тихо плачущую Диану Света, конечно, видела, но когда-то давно, и почти забыла, а за последние годы… Или Динка научилась прятаться. Для Инстаграма же нужна картинка «все охуенно, ребзя, меня ничто не заденет». Или она, Светлана Сурганова, редкостный эгоист и дальше собственного носа видеть разучилась, — Динь, — от такой беззащитности хочется разрыдаться. Самой. А потом сгрести, прижать и никуда не отпустить, даже в гребанный тур. Пусть Пальцева поёт, Асфальт же сочинили общими усилиями. — Не смотри, пожалуйста, это так, очередные заебы, — усмешка, которую больше слышно, чем видно, всхлип. Тут уж… Хочется зачастить, что никакие это не заебы: «Понабралась словечек!» — что все живые люди, и эмоции держать в себе не надо, даже наоборот, но попробуй докажи хоть что-то этому ежику. Маленькому, насупленному, себе на уме и с горой таракашек, которые лучше всегда вытравливаются не дихлофосом, а объятиями и поцелуями. — Динь, ты из-за разлуки так расстроилась? — на бетонный парапет они все же садятся. В принудительном порядке. Холодный, впивающийся в бёдра сквозь тонкое платье, плевать. — Динь, не молчи, пожалуйста… — но получается только молчать и кутаться в руки. Хотя, и это слишком, наверное. — Светуль, — в глаза Диана не смотрит, пинает пяткой шершавый цемент, больно, до ссадин, и говорит тихо, до поскуливания, — я ж такое говно, даже без палочки, — всхлип, — как ты со мной только возишься? — скидывает руки. — Ты иди, наверное, спи, а я тут поброжу и приду, — готовится прыгать вниз, на бетонные плиты, и дергается от стального хвата. — Ага, и утопишься ненароком. Или кости переломаешь. Выкладывай давай, чего надумала! А то не посмотрю, что взрослая: дотянусь до твоей прекрасной попы и отхожу так, чтобы сидеть не сможешь! — от угрозы хочется сжаться. Диане не надо смотреть в сверкающие глаза, на раздувающие от праведного гнева ноздри. Светка умеет быть жесткой, но сейчас-то почему? Она же вроде нигде не успела провиниться. Или так старалась «не», что перегнула палку? — Жестокая ты, заяц. Я опять где-то накосячила? Да? Я ж исправлюсь, ну, или свалю. Ты только скажи, что совсем в меня не веришь. — Не дождёшься, сюда иди, — на колени усаживают рывком, руки привычно обхватывают талию, так, чтобы никто никуда даже не дернулся, — куда глазами бегаем? — жестить не хочется. И как вообще можно со злостью к этому перепуганному: понять бы из-за чего — ребёнку. — Дин, пока все не выложишь — никуда не пойдём, будем до рассвета сидеть. Плед есть, — слова звучат безапелляционно, а действия… Света придвигается вплотную, утыкается куда-то в плечо и замирает. Гладит по спине, трется кончиком носа о шею, без всякой злости. — Я ж и правда буду вечно так ждать, и никуда не уйду. Мы же взрослые люди. Неужели разговаривать не умеем? Или опять будешь бегать, дуться, уворачиваться. Я ж люблю тебя, со всеми этими таракашками, — палец стучит по виску, — тук-тук, кто там? — и Диана тихо смеётся, сжимаясь. Так правда бывает? Чтобы приняли все, любую чушь. — Любишь? Точно-точно, — ладони осторожно ложатся на талию. — Смеяться не будешь? — в голосе столько мольбы. Бровки, наверное, давно сложились домиком, но Света только выдыхает и легко целует в шею. Кажется, очередной писец обогнул их стороной. — Не буду, — заглядывает в глаза, ерошит всклоченные пряди, — ты только расскажи все, договорились? — улыбается кивку. — Светка, я так боюсь. Каждый раз просыпаюсь и боюсь, что все приснилось, что тебя нет, что… не знаю. И так плохо потом. В гостиницах штрафы плачу за курение в номере. Я дура? — Света отрицательно качает головой и улыбается. Осторожно, почти не обнажая зубы, но Диана не может оторваться от блестящих глаз. Тех самых, которые когда-то ее покорили вместе со скрипкой. — Нет, Динь, — понапридумывала, как есть, понапридумывала. И от такого существует одно средство. Света тянется к молнии, расстегивает платье до середины спины и гладит лопатки. Бережно, самыми кончиками пальцев, желая успокоить, а не возбудить, — бояться нормально, родная. Подсознание чудит… ты же у нас творческая натура, — прикосновение к щеке, — но если ещё такое приснится — звони что ли, будем с твоими страхами бороться былью. Стихи читать, сказки рассказывать, рецепты вкусные, найдём… Договорились? — чмок в лоб. — Спасибо… — от поглаживаний хочется уснуть, лечь на плечо, вцепиться в талию и засопеть. — Как же все легко решается. Я даже не догадывалась. — Теперь будешь знать, — поцелуй в макушку, — а то ж легких путей мы никогда не ищем? Да, родная? Надо страдать, прятаться, плакать вот, — Света вытирает уже высыхающие дорожки, а Диана спешно кивает. «Только бы снова не разреветься. Почему ты такая идеальная? А, Свет?» — Угу, но все равно страшно. Я, чёт, это, — смешок, — параноик со стажем. По кошмарам можно книжки писать: самолеты, горящие гостиницы, обрушившиеся ДК, ты опять с этой своей херней и в больнице, — Диана перечисляет сбивчиво, будто боится, что ее прервут, зарывается носом в грудь, цепляется пальцами за пряди. «Чтобы точно никуда не ушла, не делась», — ее родная, всепонимающая, такая родная Светуля. — Динь, не тяни, пожалуйста, больно, — перехваченное предплечье. — Я все опять испортила? Даже выговориться нормально не могу. Интересно, от меня все психологи сбегут? Или согласится хоть кто-нибудь, за двойной тариф. — Я соглашусь, будем проверять твои кошмары в реальности, и проговаривать, и что они там ещё делают? — бережный поцелуй в губы. Отвлечь. — Такого точно не делают, — смешок, — может запатентовать? — ответ не требуется. Только продолжение. Такое же сладкое, тягучее, с холодящим привкусом мяты и с чем там Светка ещё свой чай пила… Все мягко и неспешно, чтобы не разрывать губ и успевать дышать. Набрасываться и сминать ни к чему. Лучше аккуратно, едва касаясь и с поглаживаниями по шее. Так чтобы внутри все сжималось даже без пальцев. — Динечка, все мало? — выдох, от которого по телу ползут мурашки. С чего бы только? — Всегда мало, — остаётся только прижаться. — Моя девочка, — предательское пощипывание в глазах. — И ты. Моя, почему ты мне такая досталась? — носом к шее. — Распределение на небе, которым я очень довольна, — всхлип. — Свет, ты только не плачь, а, — Диана растерянно отстраняется, заглядывает в глаза — ее девочке плакать запрещено, а если ещё и по ее вине: где тут ближайший мост, чтобы утопиться? Вытирает пальцем ещё не успевшие выбраться слезинки, — даже от радости, я знаю, что ты сейчас скажешь. Не надо, а, пожалуйста. — Не буду, — тихий смех. Вот как этого ребёнка можно расстраивать? — Так-то лучше, — Диана прижимается теснее, трется макушкой о подбородок, льнет всем телом. Мысли уплывают, но одна: «Только попробуйте забрать. Мое, не дам!» — это для их неба, чтобы наверняка.