***
— Опять с Поттером переписываешься. Вы не разлей вода, — говорит Забини, тянет гласные в этой своей манере — она сводит Рона с ума. Блейз словно имеет в виду больше, чем говорит, но постичь это невозможно, а сам Забини скорее умрёт, чем признается. Он только что вышел из душа: переоделся в домашние штаны из мягкой фланели и толстовку. Мокрые, почерневшие от воды волосы зачёсаны назад, на шее и открытых ключицах блестят капли воды. — Это по работе, — отвечает Рон. Блядь, я что, оправдываюсь, думает он и зло запихивает телефон в сумку. — Как у них дела? — На этот раз Блейз не паясничает. Рон поднимает глаза и встречается с его взглядом: настороженным и серьёзным. — Неплохо. Они ладят. — Кто бы сомневался. Блейз ухмыляется, и Рон отвечает тем же. Он думает, что ему жутко хочется спать. — Гарри считает, что дело в религии. — То есть это всё не на почве сексуальности? Мне казалось, это основная версия. Рон отрицательно качает головой: — Похоже, ниточки ведут к вуду. Но Гарри говорит, что ты не в группе риска… Рон осекается. Конечно — конечно — от Блейза уже не отделаться. — Ты спрашивал про меня? Волновался? — Как волновался бы за любого из группы, — бурчит Рон и, наконец, поднимается с кровати. Блейз перестаёт сушить волосы полотенцем, прислоняется спиной к дверному косяку и, скрестив руки на груди, наблюдает за Роном. Уизли лезет в шкаф — в нос сразу ударяет запах старой гостиничной мебели и слежалого белья, — выуживает оттуда пару старых подушек и одеял. Кидает всё на пол у кровати. — Рон, что ты делаешь? — Собираюсь спать. — На этом? Рон смотрит на рукотворную кровать: пёс Сириуса спит на лежанке лучше этой. Спину тут же простреливает острой — предупредительной — болью, и Рон точно знает, что утром она будет сильнее и беспощаднее в разы. — Я лягу на пол, — говорит Блейз и тут же, не давая Рону возразить, добавляет: — Ты был за рулём весь день. Либо ты завтра отдаёшь мне ключи от своего «Тахо», либо уступаешь место на полу. Рон колеблется: уступить номер с двуспальной кроватью Гермионе было его идеей, и потому заставлять Блейза страдать за своё благородство кажется нечестным. От этой мысли спина ноет чуть сильнее. — Ты правильно сделал, что оставил удобную комнату за Грейнджер, — говорит Блейз, словно в ответ на мысли Рона. — У неё завтра тяжёлый день, и ты должен быть ей опорой. Позволь и мне вам помочь. На это Рону нечего возразить. Он кивает — и Блейз выдыхает, снова улыбается. — Поищу ещё подушек, — говорит Рон. — Принести тебе что-нибудь? — Колу, — Забини снова набрасывает полотенце на волосы, и Рон чувствует волну густого, обволакивающего запаха: проточной воды и яблочного шампуня. — Думаю, в этом есть смысл. — В подушках? — тупо спрашивает Рон, замирая на пороге. В щель между приоткрытой дверью и косяком затекает струйка холодного, пахнущего дождём сквозняка. — Нет, конечно, — Блейз скрывается в ванной, и его голос звучит глухо из-за стены. — В том, что я не подхожу как потенциальная жертва. Я ведь совсем на них не похож. Внешне. Это действительно так. Почему-то эта мысль приносит Рону облегчение — не то, чтобы он не смог бы защитить Блейза, если это потребуется. Или Гермиону. Кого угодно. Выйдя из номера, Рон тут же ёжится: синие сумерки дышат свежо и холодно.***
Они останавливаются в небольшом отеле, осевшем на пустынном боку перекрёстка перед въездом в округ. Всего в получасе езды от федеральной тюрьмы. Гермиона представляет встречу с Гриндевальдом — и ничего не может поделать с дрожью в пальцах, с колотящемся сердцем. Она только надеется, что ей хватит профессионализма не облажаться завтра, и пытается, но не может объяснить себе, зачем взяла проклятую книгу с собой. Конечно, ты понимаешь, зачем, думает Грейнджер, закрывая за собой дверь номера. Отель дешёвый, но комната не самая плохая, с высоким мягким матрасом и чистым бельём. Благослови бог Рональда Уизли. Ты взяла её в надежде, что получишь автограф. Дура. Досада на себя дерёт изнутри, как боль в рассаженном о старый асфальт колене. Узнай об этом Северус, ей бы влетело по первое число. Профайлер, потёкший от главного преступника десятилетия. Вы только посмотрите на неё. Гермиона проходит по галерее, мимо тонких, как картон, потрёпанных дверей, краем глаза замечая, что во дворе ни души — хотя на парковке, кроме «Тахо» Рона, ещё несколько машин. Она спускается на второй этаж, затем на первый, проходит мимо пристройки администратора — жёлтое масляное пятно света от старой лампы растекается по столу и стойке, отражается от никелированной поверхности звонка, изливается из дверного проёма на уличную плитку. Но самого администратора нет на месте. Гермиона заворачивает за угол в полной уверенности, что где-то поблизости должен быть автомат с едой, и не ошибается. Она попадает в вытянутый в длину тупик: на дальней стене грязная люминесцентная лампа из последних сил освещает угол под собой, едва дотягиваясь слабым белым светом до неоновой вывески автомата. Разумеется, автомат настолько стар, что просто не может выдать чёртову упаковку мармелада без боя. — Давай, старая ты развалюха, — шипит Грейнджер и бьёт кулаком по стеклу. Внутри что-то отзывается, не слишком по-доброму. Тогда Гермиона пробует ещё раз, ударяет коленом в железный бок, и на этот раз автомат сдаётся, со страшным лязгом раздвигает свои внутренности и выплёвывает в лоток конфеты и бонусную зажигалку. Гермиона наклоняется, чтобы забрать добычу, но не успевает. В одно мгновение её пальцы немеют, и она вдруг перестаёт слышать, почти глохнет — словно кто-то проглатывает звуки, наполнявшие сумерки ещё секунду назад, до того, как они добираются до её ушей. Гермиона поднимается с колен, с трудом разгибая шею, и чувствует это. Чувствует чужое присутствие. Сердце в груди разгоняется, качает кровь в разы быстрее, отчего кожа на лице и внутренней стороне ладоней становится горячей и потной. Гермиона пытается раскрыть рот, но быстро понимает, что не может кричать — в горло словно вкололи лидокаин. И тогда он показывается. Худой и высокий, с тонкими светлыми волосами. Голубой ободок его радужки горит ярче чёртовой лампы над головой, и Гермиона даже не хочет задумываться о том, как такое возможно. Нечеловеческий блеск его глаз слишком похож на всполохи водорослей, облепивших палубы корабля из её сна. Пьяный корабль, думает она, и существо напротив, словно в ответ на её мысли, улыбается. Гермиона готова поклясться, что видит два неестественно больших, выдающихся вперёд клыка. И это лицо. Лицо кажется ей таким знакомым. Она уже знает, кто стоит перед ней — его лицо она видела сегодня утром на доске, на Лоре, — но реальность до того невероятная, что психика сопротивляется до последнего. Нет. Нет. Нет. Нет. Этого не может быть. Мёртвые не возвращаются к жизни. Грейнджер делает шаг назад, упирается лопатками в шершавый кирпич. Закрывает глаза. Делает вдох, ещё один в полной уверенности, что успеет вдохнуть всего пару раз перед тем, как это вцепится ей в шею. — Гермиона? Она открывает глаза. Звуки — такие живые и прекрасные — горячим потоком вливаются в её уши. Лампа над головой снова светит, ровно и уверенно. Гермиона вдыхает — на этот раз жадно, с силой набирает воздух в лёгкие, как астматик, добравшийся до ингалятора. — Что с тобой? — Уизли подходит к ней, и Гермиона готова броситься ему на шею. Всё, что угодно, только бы почувствовать человеческое тепло под пальцами. — Ничего. Всё нормально, — отвечает Грейнджер и проводит ладонью по лицу. Рука становится влажной от испарины. Голос дрожит, и она прочищает горло. — Голова закружилась, это от недосыпа. — Ты уверена? Рон всматривается в её лицо, и на секунду Гермиона чувствует решимость рассказать ему всё, но в последний момент отказывается от этой идеи. Вместо этого она кивает и, неожидано для себя самой, протягивает ему книгу. — Возьми это. Полистай перед сном. Поможет подготовиться к встрече завтра. — «Дары смерти: история волшебника, подчинившего себе мир», — Рон смотрит на обложку, проводит пальцем по чёрному обрезу, по золотым буквам в имени автора. Геллерт Гриндевальд. Хмурится. — Не люблю психов. Грейнджер улыбается. Страх понемногу уходит, и произошедшее размывается, как память о ночном кошмаре. Отчего-то она уверена, что сегодня больше не увидит Джейсона Комптона — а сомнений в том, что это был он, у неё нет. — Никто не любит. Спокойной ночи, — Гермиона хлопает Рона по плечу и уходит. Во дворе, на лестнице и галерее всё также пустынно. Ветер усиливается, обещая настоящую бурю ночью. Добравшись до своего номера, Гермиона закрывает дверь на замок, задвигает щеколду и цепочку. На всякий случай проверяет окна — все плотно закрыты изнутри. Только после этого она, наконец, ложится спать. На этот раз ей ничего не снится.***
В «Двенадцати сикоморах» не протолкнуться — ощущение, что надвигающаяся буря загнала половину города погреться у очага. Впрочем, для детективов тут всегда находится местечко. — Как Сириус? — Отлично. Спасибо, что спрашиваешь, Норма. — Гарри улыбается официантке, забираясь на мягкий красный диван. Драко садится рядом. — Он редко заходит. — Передам, что ты недовольна. — Что ж, это лучшее, чем ты можешь отплатить мне за гостеприимство, Гарри Поттер, — Норма улыбается, отбрасывает со лба русую прядь, выбившуюся из тугого хвоста на затылке, и достаёт блокнот из кармана фартука. — Что вам принести, мальчики? — Пиво. Малфой? — И бокал вина. Красное, сухое, — отвечает Драко. — Остальное — на ваш вкус. Раз в неделю в «Двенадцати сикоморах» играет живая музыка. Играет и этим вечером: столы расставлены дугой у невысокой сцены. Неизвестная группа с молодой солисткой — сколько Гарри помнил этих концертов, они вечно неизвестные и молодые, откуда только Норма их достаёт, — играет странную, почти гипнотическую песню, и к моменту, когда Норма приносит выпивку, Гарри кажется, что он уже немного пьян. — Знаешь, о чём я думаю? — говорит Драко. В зале шумно, и ему приходится наклоняться к Поттеру очень близко, настолько, что Гарри чувствует его горячее дыхание на мочке уха. Чувствует крепкий пьянящий запах вина и одеколона. — О чём же? — Об этом стихотворении. Всё никак не мог понять, что мне так не даёт покоя: он их отмывал, всех троих, отдраивал — и когда я читал про этот чёртов пьяный корабль, не мог отделаться от мысли, что там тоже где-то есть про это. — Про чистоту? — спрашивает Гарри. Ему кажется, он понимает, что Драко имеет в виду — потому что сам вот уже который день мучается подобным ощущением. Словно смотрит на мираж, который показывается только на периферии, и исчезает, стоит только посмотреть на него в упор. — Да. И, мне кажется, я нашёл это. Всё дело в причастии. Понимаешь? — Не думаю. — Ну как же, — Драко ставит бокал на стол, разворачивается к Гарри всем телом, и Поттер отмечает красный румянец на его скулах, особенно яркий на белой коже. Внутри что-то сжимается от быстрого укола тревоги: Драко ведь очень похож на них. На трёх убитых. — Корабль у Рембо — это призрак, сбившийся с пути. Вода, которой его заливает — это символ очищения. Причастия. Так и наш горлодёр — отмывает заблудшие души. Освобождает от скверны. — Укладывается в версию о религиозных мотивах, — говорит Гарри и отпивает из бутылки. Пиво приятно скатывается по пересохшему горлу. — Он убивает тех, кто, по его мнению, предал свою веру, и этим освобождает их от греха. — Похоже на правду. Вы близки к разгадке, детектив Поттер, — Драко улыбается и сжимает пальцы на колене Поттера. Прикосновение совсем короткое, и Гарри едва сдерживается, чтобы не попросить Драко не убирать ладонь. — Что думаешь про Мари Лаво? — спрашивает Малфой, снова вернувшись к вину. — Пока ничего. А ты? — Мне больше интересно, что она имела в виду, когда сказала, что ты должен себя простить. Этого Гарри боялся больше всего. Он упрямо смотрит на сцену, сжимая в руках бутылку пива — так крепко, словно это последний его якорь. Но всё равно чувствует пристальный взгляд Малфоя, который упрямо выжигает дыру у него в виске. — Не хочешь рассказать? — Нет, — отрезает Поттер, и это звучит резче, чем ему хотелось бы. Но он не может иначе. — Послушай, — Малфой вдруг придвигается ближе, накрывает ладонью запястье Гарри. Его кожа сухая и немного прохладная, и Гарри позволяет себе прикрыть глаза и выдохнуть. — Чтобы там ни случилось, в одном она права: ты хороший человек, Гарри Поттер. — Ты меня не знаешь, — Гарри шепчет, но Драко, кажется, читает по губам. — Того, что я вижу, мне достаточно. Он отстраняется, и это доставляет Гарри почти физическую боль. Никто не знает о Джинни, кроме Рона и Сириуса, и до сих пор у Гарри не было желания рассказать кому-то. Впервые за прошедшее с того дня время ему кажется, что он винил себя слишком долго. — Не хочешь потанцевать? — вдруг говорит Гарри, смотрит на Драко, но тот уже исчерпал свой дневной лимит ласки. — Ты олень, Поттер. Гарри смеётся и задирает край своей футболки, оголяя правый бок. Там, на впадинке между тазовой костью и ребром тонкими чёрными линиями выведен рисунок: сплетения вековых рогов, красивые чёрные глаза, ровная линия спины и ног. — Ого. Да я чёртов экстрасенс, — восхищённо говорит Малфой, тянется вперёд, очерчивает кончиками пальцев рисунок татуировки. — Ты — чёртов экстрасенс, — улыбаясь, подтверждает Гарри. — Когда мне был год, мы с родителями жили в Миннесоте. Отец в тот день расследовал убийство — замёрзшее тело, раздетое до гола, прямо посреди леса, — и наткнулся на оленя. Зверь провалился под лёд, но отец каким-то чудом прицепил его к машине и вытащил. — Ты помнишь это? — Драко поднимает глаза, смотрит Гарри в лицо. — Нет. Конечно нет. Сириус рассказал. Они были напарниками, вместе его и вытаскивали. С тех пор к отцу приклеилась кличка. Сохатый. — Хотел бы я познакомиться с ним. Гарри снова улыбается — почти через силу. Воспоминания о родителях всегда даются ему тяжело, и он для верности прочищает горло, прежде чем сказать: — Ты бы ему понравился. Когда они уезжают из «Двенадцати сикоморов», время почти полночь. Публика только разогрелась, но Драко уже клюёт носом, и Гарри довозит его до дома. Провожает до самого крыльца и после того, как Драко запирает за собой дверь — Гарри слышит, как щёлкает замок по ту сторону, — тратит ещё минуту, чтобы осмотреть дом снаружи. Алкоголь и гипнотическая музыка уже выветрились из мозгов, притупить тревогу больше нечему, и Гарри снова думает о том, что Драко слишком похож на убитых. Малфой не практикует вуду — если их догадка верна, этот аргумент выводит Драко из ряда возможных мишеней, но Гарри не успокаивает. Поэтому Поттер осматривает все окна, подходит к задней двери и, только убедившись, что она надёжно заперта, едет домой.***
Гарри снится олень: ветвистые рога уходят так высоко наверх, что Гарри не видит их конца. Рога пульсируют — под поверхностью кости горит синим и красным, в них собраны соки мира, все его тайны, будущие и прошлые. Олень смотрит Гарри в глаза, и этот прямой умный взгляд говорит яснее любых слов. Животное скоро умрёт — и знает об этом. Когда лёд трещит, распарывается изнутри, раскалывается, ломая тонкие оленьи ноги, Гарри не удивлён. Он напуган — напуган так, как не был никогда раньше. Животный страх заполняет всё его существо, и страшный грохот распадающегося льда звучит в самом его мозгу. Когда Гарри смотрит себе под ноги, он видит только старые доски, потемневшие от едкой морской воды. Видит сгнившие кости рыб и русалок. Сахарная калавера. Треск и скрежет в его мозгу становится голосом, мёртвым и властным. Настолько, что Гарри — он знает — не сможет отделаться от него по своей воле. Нос наполняет сладковатый тошнотворный запах, знакомый запах несвежей крови. Гарри скорее чувствует, чем видит, мёртвое тело оленя, невинной жертвы, принесённой тёмным богам. Сахарная калавера, твердит голос. Сахарная калавера для Тома, чтобы проснуться.