***
Сумрачная громада особняка Прюэттов нависает над тенистым двором. Пустые глазницы тёмных окон пялятся в пустоту, и Рон передёргивает плечами от озноба, несмотря на полуденную духоту. Краска на поручнях облупилась, старое крыльцо шатается и скрипит под ногами — в целом, дом заметно обветшал после смерти старухи Тесс, но продолжает вселять суеверный трепет. После того, как Тереза Прюэтт отправилась на кладбище, дом опустел на три года, облюбованный дикими енотами и ежами. Пока, в начале этого лета, не стал снова обитаем: новость о возвращении в город ведьмы из ковена Мосмордре, внучки покойной Прюэтт, разлетелась по местным за считаные дни. Рон Уизли готовился к чему угодно — к скисшему молоку в лавке или стаям саранчи на полях в пригороде. Старуху Прюэтт он всегда обходил стороной, и пусть та была всеобщей любимицей, татуировка на её предплечье говорила больше любых поступков. Они познакомились на заре лета. Джинни Прюэтт сама пришла в полицейский участок — обжигающе красивая, как июньский полдень. Тонкая и подтянутая, в чёрной майке, коротких джинсовых шортах и кедах на босую ногу — колени и руки по локоть в пятнах масляной краски. Панси приняла заявление на поиск пропавшего телефона — впрочем, Джинни забыла о том, зачем пришла, стоило ей столкнуться с Гарри Поттером в коридоре: облила его травяным чаем из плохо закрытой термокружки. Через день они начали встречаться. Молодая художница, красивая, с восхитительными огненными волосами и россыпью веснушек на тонкой белой коже — совсем как у самого Рона. Она не походила на Лилит, пожирающую младенцев по ночам. Рону она нравилась, как сестра — но чутьё подсказывало, что ведьма, какой бы нормальной ни казалась, принесёт только горе. Рон надеялся, что чутьё подведёт его в этот раз. Но оно никогда не подводит. Рон в третий раз зажимает кнопку звонка. За дверью ни звука, и он осматривается от нечего делать. Уизли заехал на удачу, без предупреждения — остановился, заметив машину Джинни, запаркованную во дворе. Красный капот пикапа едва виден из-под зарослей диких яблонь, засыпан сухими листьями и песком. Рон уже собирается спуститься с крыльца, как слышит тихие шаги за дверью. Джинни идёт ко входу, медленно и нехотя, потом долго возится с цепочкой, но всё-таки открывает. Приваливается плечом к дверному косяку, закрывая проход. Она не включает свет в прихожей — коридор за острой линией её плеча погружен в сумрак, отчего лицо Прюэтт выглядит бледнее, чем есть на самом деле. Рону кажется, он видит следы от ударов — пока не понимает, что серые пятна под глазами и на скулах — всего лишь остатки вчерашнего макияжа. Джинни молча разглядывает Уизли — его лицо, укрытое козырьком бейсболки, тёмные пятна подмышками. Переводит взгляд на «Тахо» у подъездной дорожки. Она выглядит так, словно вот-вот готова захлопнуть дверь — но вместо этого отводит правое плечо назад. — Проходи. Не дожидаясь ответа, Джинни скрывается в доме, и Рон заходит следом, прикрывая за собой дверь. Внутри пахнет пылью и сухими досками. На столике у двери скопилась недельная стопка неразобранных газет. В холле прохладно и темно: шторы плотно задёрнуты, и Рон поводит плечами от острого чувства жалости к прошлой Джинни — крепкой, сладко пахнущей девичьим потом, масляной краской и яблочным вином. Сильной, как солнечный свет, которого она теперь сторонится. В семье Уизли только сыновья — и Рон думает, что делал бы, будь Джинни его сестрой? Оправдывал бы он Гарри за то, что тот сделал? Пришёл бы сюда, стараясь встать на его защиту? Джинни идёт в кухню, и Рон следует за ней. Проходит мимо приоткрытой двери: та ведёт в подвал, откуда густо пахнет травами и маслами. Уизли старается не смотреть. Ведьмин дом, ведьмины секреты. — Пива хочешь? Джинни коленом придерживает открытую дверь холодильника, пока осматривает содержимое, и Рон чувствует морозное дыхание с привкусом пластика. — Да. Тёмное. — Прости, ковбой. Только «Внезапная смерть». Рон кривится, скрещивает руки на груди. — Вишнёвый сироп. Джинни поднимает на Рона взгляд. Ухмыляется — и Уизли улыбается ей в ответ. — Так будешь или нет? Рон кивает, и Джинни тянется за бутылкой вглубь холодильника. Протягивает руку, демонстрируя внутреннюю сторону предплечья. Рон не знает, в каком возрасте члены ковена получают метку, не знает, сколько лет было Джинни, когда татуировка появилась на её руке — но сколько бы времени ни прошло, чернильные линии на рисунке не потускнели и не расплылись. Татуировка выглядит так, словно сделана вчера. Джинни захлопывает дверцу, и Рон вздрагивает. Забирает бутылку из её рук. — Открывалка в ящике под раковиной, если нужна, — говорит она, но сама открывает пиво о край стола. — Итак. Чем обязана? Приехал подчистить дерьмо за другом? Джинни забирается на высокий барный стул у окна, ногами обхватывает гнутые трубки хромированных ножек. Она красит ногти на руках и ногах в красный — лак потускнел и стёрся, облупился по краям. — Гарри не знает, что я здесь, — говорит Рон, усаживаясь напротив. — И он тут ни при чём. Я только хотел убедиться, что ты в порядке. Джинни улыбается горько, отвернувшись к окну. Делает глоток из бутылки, и Рон замечает, что кожа вокруг ногтей искусана в кровь. — И как, убедился? Похоже, что я в порядке? Не похоже совсем, и Уизли отрицательно качает головой. В ответ Джинни щёлкает пальцами, зло щурит синие блестящие глаза. — Точно. Знаешь, страх и стыд — лучшие помощники в самоедстве, особенно вкупе с чувством вины, — указательным пальцем она цепляет край ворота водолазки, тянет вниз, обнажая синие и красные пятна на шее. — Он сделал это, Рон, но я всё ещё чувствую себя виноватой. И мне противно — от себя самой и от него за то, что он сделал. — Джинни, твоя измена не давала ему прав. Он понимает это — и я здесь не для того, чтобы тебя обвинять. — А для чего тогда? — голос Джинни звенит, как лопающиеся от напряжения провода. — Я не могу смотреть в зеркало, Рон. Синяки пройдут, но моё отражение навсегда останется напоминанием о том, что в мире есть люди сильнее меня. И для них — для вас — сила и есть право. Это несправедливо, и отчего-то уязвляет Рона сильнее, чем он мог бы предвидеть. Слова вырываются до того, как он успевает осознать их в полной мере: — Что значит «для вас», Джинни? Для вас — парней, которым вы изменяете на глазах у всего города? Гарри — полицейский, а потому заплатит за то, что сделал, вдвое больше. — Знаешь, что я поняла о полицейских, пока встречалась с одним из вас? — Джинни ставит бутылку на стол, сцепляет пальцы в замок под подбородком. — Разрешение вам не требуется. Вы блефуете и запугиваете, упиваетесь ощущением контроля, даже если отрицаете это — и, в конечном итоге, превращаетесь в тех, кого пытаетесь поймать, — Джинни облизывает пересохшие губы, и Рон хочет что-то сказать, но она успевает первой. — Я помню ту ночь: огни в Баре и вкус ледяной водки. Я выпила больше обычного — достаточно, чтобы хватило духу целоваться с незнакомцем на глазах у всех. Тогда мне это казалось отличной идеей. Отличной, потому что я устала от Гарри — от запаха крови на его коже и волосах. Он не видит границ, Рон. Подходит к злу в других чуть ближе каждый раз, тянется за их тенью — и теперь это зло проросло внутри него. Иначе его не оказалось бы у моего дома той ночью. Рон знает, что случилось дальше, из протокола, составленного Паркинсон: именно ей повезло принять тот вызов и обнаружить Гарри Поттера на крыльце дома Прюэттов, за дверью которого рыдала испуганная Джинни. «Повреждения на теле Джинни Прюэтт: синяки и кровоподтёки на плечах, запястьях и на шее (последнее свидетельствует о попытке удушения). Гематомы на затылке. Фрагменты кожи нападавшего под ногтями. Повреждения на теле Гарри Поттера: следы крови на руках и одежде совпадают с кровью жертвы. Царапины на лице и шее. Следы от укуса на правом плечевом суставе. Воспаление слизистых, вызванное воздействием перцового газа. Результаты экспертного заключения подтверждаю. Подпись: д.м. Гринграсс.» — Знаешь, Гарри схватил меня за волосы. — Джин, не надо. — Нет. Послушай. В какой-то момент он намотал мои волосы на кулак, дёрнул изо всей силы. Теперь я каждое утро мечтаю о том, чтобы мне хватило духу наконец взять ножницы. Состричь их под корень. Джинни замолкает. Прижимает кончики пальцев к закрытым векам, и, когда опускает ладони, глаза её сухие до красноты. — Я не сразу его узнала. А когда узнала — подумала, что лучше бы один из ваших серийников изнасиловал меня, убил и выбросил пластиковый пакет с изуродованным телом в Миссисипи. Я бы предпочла умереть от рук зверя, чем знать, что в тех, кому доверяю, может быть столько зла. Рон знает, что что бы ни сказал — всё будет звучать бессмысленно и глупо. Но промолчать было бы хуже в сотни раз. — Он не такой, Джинни, — говорит он. — Господи, ты ведь и сама это понимаешь. Гарри сожалеет. Я знаю, что ты скажешь на этот счёт — пусть засунет своё сожаление в задницу — и ты права, Джин, миллион раз права. Но — пожалуйста — дай ему шанс. Сириус в курсе, мы что-нибудь придумаем… — Что-нибудь? Напоите его валиумом до беспамятства? — Если придётся. Послушай, — Рон проводит ладонью по лицу, с удивлением обнаруживая, что вспотел. — Гарри знает, как сильно виноват. Он не просит у тебя прощения — потому что знает, что не заслужил. Но я — и Гарри тоже — хотим, чтобы ты не боялась. Гарри больше не приблизится к тебе или к твоему дому. Я обещаю. Джинни отворачивается к окну. Скользит взглядом по подоконнику: белая краска потрескалась и облупилась, обнажая серые жилы мёртвой древесины. Поверхность усыпана останками насекомых — прозрачные куски хитина, обломки крыльев и сегменты тел. Указательным пальцем Джинни прочерчивает линию между ними, пока не останавливается у почти целого рыжего мотылька. — Это неважно больше, — говорит она и накрывает ладонью мёртвую бабочку. — Я получила ответ из приёмной комиссии художественного колледжа в Нью-Йорке. Они приняли меня, поэтому я уеду из города ещё до начала осени. Я не хочу быть тем, кто спустит курок — и заберу заявление. Но взамен я хочу, чтобы ты дал мне слово, Рон, — Джинни наклоняется вперёд. Ультрамариновые радужки горят на солнце, и Рону кажется, будто её зрачки сузились до узкой полосы и развернулись по вертикали. — Ты будешь следить. И пристрелишь бешеного пса, если придётся. Рону не нужно отвечать — то же самое он пообещал себе сам. Джинни откидывается на спинке стула. Она убирает руку с подоконника — и живой мотылёк вылетает из-под её ладони. Широкие крылья бьются шумно, как рваные паруса пьяного корабля.***
4 сентября 01:28 AM
Маячок на приборной панели мигает красным, сообщая о низком уровне бензина в баке. До пункта назначения осталось совсем немного — полчаса езды по самым пессимистичным расчётам, — но Гарри тормозит, заметив неоновые огни заправки. Даже если он не выберется, Драко нужно будет вернуться домой. Малфой спит. Уткнулся виском в запотевшее окно — чёлка мокрая от конденсата, — и не просыпается, когда свет рекламной вывески ложится на его лицо. Всё это время Драко ведёт себя так, словно не был бы против, если бы Гарри его поцеловал — и взаимность оказывается парадоксально болезненной. Куда легче отступиться от кого-то, если уверен, что сам не ко двору. Так невыносимо близко — и всё ещё недостаточно. Гарри хочет, но не решается коснуться, вместо этого отстёгивает ремень безопасности и выбирается из машины. Холодный воздух вибрирует от электрического треска ламп в рекламных билбордах и фонарях, осаждаемых полчищами ночных мотыльков. Пустая заправка похожа на белый прямоугольник на краю мира — только стрёкот цикад в невидимых зарослях позволяет дорисовать в воображении сырую землю в черноте за линией света. Собственные чувства к Малфою вызывают глупый трепет вперемешку с ужасом: если и есть в мире что-то, чего Гарри Поттер боится — так это снова оказаться на том крыльце, с руками в крови по локоть. Не буквально, конечно. Гарри любил Джинни — и за это она едва не расплатилась жизнью. Его влечение к Драко сильнее на порядок — а значит Драко может быть в опасности, которой и сам не осознаёт. Что, если Джинни не ошиблась на его, Гарри, счёт? Рон рассказал: она считала, что Поттер слишком увяз в работе, отчего стал похожим на тех, кого отправляет за решётку — и в этом истины больше, чем Гарри бы хотелось. Поттер не мог бы ловить всех этих выродков, если бы не тёмный шёпот в его голове. Тот самый, что переключает мозги на новую частоту — позволяет мыслить, как психопат. Если и есть в мире что-то, чего Гарри Поттер боится — так это не суметь вернуться однажды. Преследовать очередного убийцу — и осознать вдруг, что хватает собственный хвост. Датчик на станции сообщает, что бак наполнен, и Гарри идёт расплатиться. В закусочной так же холодно, как на улице, пахнет химией и старыми коробками. Из носа течёт, и Гарри хлюпает на вдохе, пока девушка за кассой нехотя пробивает чек. У неё нет сдачи, и вместо денег Гарри берёт упаковку воды и колу. Кофеин и сахар пригодятся Драко, когда тот поедет обратно. Поттер разглядывает этикетку на бутылках, когда выходит. Он не сразу замечает Драко — не успевает притормозить и врезается в него с размаху. — Поттер! Нахрена тебе очки, если ты не пользуешься глазами? — Драко выглядит раздражённым — скрещивает руки на груди. — Ты напугал меня до смерти. Страх и смерть в одном предложении — и это еще до начала… всего. Гарри шмыгает носом ещё раз. — Прости. Не ожидал натолкнуться на тебя. Мне показалось, ты крепко спишь. — Боже, Поттер. Придурок, ты опять думаешь обо мне, как о девчонке, — Драко качает головой. — Тебя не оказалось в машине. Я испугался — потому что решил, что ты снова улизнул от меня. — И бросил одного, посреди болот? — Гарри улыбается. Спрыгивает с разбитой бетонной подножки и обходит Малфоя, слегка мазнув того плечом. — Я понимаю, что в последнее время не создаю впечатление рыцаря, на которого можно положиться. Но ты несправедлив. Они идут к машине — шорох гравия под подошвами ботинок заглушает стрёкот цикад в густо пахнущих кустах. Гарри кидает воду в багажник. Прислоняется бёдрами к машине, и Драко останавливается напротив. — Я могу позвонить отцу, — говорит он. — Уверен, он выдаст ордер. Гарри качает головой. Щёлкает зажигалкой, и огонь вычерчивает лицо Малфоя в темноте. — Не нужно. Я уже попытался один раз — подошлю тебя и упаду в его глазах окончательно, — Гарри выдыхает дым в сторону, и тот растворяется в электрическом свете лампы. — Знаешь, не так я представлял себе знакомство с твоими родителями. Драко выгибает бровь. — Главное, теперь я знаю, что ты в принципе это представлял. — Ну, — Гарри пожимает плечами, проводит указательным пальцем по переносице. — Что-то вроде ужина? В хорошем месте. — В хорошем месте. Ясно, — Драко улыбается, опускает взгляд под ноги. — Поттер, мне кажется, для начала тебе стоило бы пригласить на ужин меня. — Справедливо, — Гарри бросает сигарету, давит её носком ботинка. — Поужинаешь со мной? — Зовёшь меня на свидание, Поттер? — Как ты скажешь, — отвечает Гарри — и не отводит взгляд, когда Драко смотрит ему в лицо. — Как ты хочешь. Малфой молчит — и Гарри кажется, что это самое долгое молчание в его жизни. — Хочу, чтобы это было свидание. Гарри кивает. Не зная, куда деть руки, суёт ладони в карман, и, не дожидаясь, пока крапивница покроет лицо и шею, меняет тему: — Ты впервые упомянул Геде Нибо в разговоре с Лаво — то есть раньше, чем я сам обнаружил это имя в материалах дела. Ты не мог знать о нём, но узнал каким-то образом. — Малфой напрягается. Отводит глаза, но Гарри намерен получить ответ: — Откуда, Драко? Я должен понять. — Думаешь, я их убил? Гарри морщится. — Конечно, нет. Я бы сразу понял. Малфой смотрит Гарри за спину. Берёт Поттера за локоть и разворачивает лицом к машине. Заправочные станции объединены балками перекрытий со встроенными в них флуоресцентными лампами. За двадцать минут стоянки крыша машины покрывается телами сгоревших мотыльков, и Драко указывает на одного из них. — Видишь, Поттер? — Драко грудью вжимается Гарри в спину, упирается острым подбородком в плечо. — Он мёртв. Гарри кивает, и Малфой накрывает мотылька ладонью. — Это не то, о чём рассказывают посторонним. Это тайны из тех, что отпугивают большинство. Но ты спас мне жизнь, Гарри. Доверился и взял с собой сегодня. И, что важнее, осмелился пригласить на ужин — хотя и не без помощи, — Гарри фыркает и чувствует, как Драко улыбается в ответ. — Думаю, ты должен знать. Я чувствую чуть больше, чем другие, Гарри. Знаю то, чего знать не должен. Гарри знает, что мёртвый мотылёк полетит, ещё до того, как Драко убирает ладонь — потому что видел такое раньше. Детские воспоминания томятся глубоко в мозгу, пока какое-то впечатление не откинет литую крышку пыльного сундука. Гарри вдруг вспоминает, как мама воскрешала мышей, прибитых ловушками, когда маленький Гарри рыдал над ними в саду за домом. От этой магии не веет могильным холодом, как от возвращенцев из Бара — и всё же только глупец не заметит сходства. Гарри берёт Малфоя за руку и, повинуясь призракам из памяти, осторожно сдвигает рукав толстовки до плеча. Линии рисунка яркие и тонкие. Чёткие, словно татуировка сделана вчера. — Выходит, ты ведьма, Малфой? Драко несильно толкает Поттера кулаком под ребро, и тот улыбается. — Вроде того. И надеюсь, ты не из тех, кто разжигает костры. Слова горчат — тревогой и страхом. Гарри поворачивает голову: лицо Малфоя наполовину в тени. — Нет, Драко. Не из тех. Охотникам на ведьм лучше держаться подальше — иначе сверну им головы голыми руками. Меньше всего Гарри хочется ехать дальше. Он садится за руль, но не спешит захлопывать дверь, стараясь вдоволь надышаться ночным воздухом — ледяным, как вода из колодца, пахнущим многолетними травами и влажной землёй. — Мы можем не ехать, Гарри. — Голос Драко звучит тихо. Едва слышно в оглушительном стрёкоте цикад. — Ты ведь знаешь. Можем вернуться. Поттер вздрагивает, когда чужая ладонь ложится на предплечье. Будет ли момент более подходящий? Гарри не знает, поэтому хватает Драко за шею, притягивает к себе. Тычется губами вслепую, почти наугад. Поцелуй — их первый, который, кто бы мог подумать, всё-таки случился, — совсем не похож на поцелуи Джинни, которая сдавалась. Отступала каждый раз, подставляя уязвимый живот в надежде, что за это её не тронут. Гарри целует Драко, и тот целует в ответ: властно и жадно, ни на секунду не желая уступать. Гарри стискивает пальцы на малфоевском затылке, второй рукой зарывается в волосы Драко — и думает, что в этот раз не оступится. В этот раз на зверя внутри найдётся стальная удавка. Эта мысль приносит долгожданное облегчение.