***
Изгибы речного русла, покатая крыша дома, поросшая диким виноградом, и брошенная на берегу машина похожи на игрушки, небрежно раскиданные детской рукой на заднем дворе. Гарри смотрит вниз — на примятую траву и помост, по которому они с Драко проходили меньше часа назад. Запахи мёрзлой земли, реки и леса постепенно блекнут, время замедляет ход, и Гарри осознаёт вдруг, что не помнит тяжести собственного тела. Необычное, неуютное ощущение полной чувственной пустоты. Я не должен здесь быть. Язык остался далеко внизу, но собственный голос обволакивает, эхом отражаясь от купола ночного неба. Я не должен здесь быть. Мне нужно на корабль. Нужно увидеть своих мёртвых. И этого достаточно. Едва заметное проявление воли заставляет вселенский маятник качнуться в сторону — срывает невидимый рычаг, спуская потоки энергии. Гарри не чувствует боли, оторвавшись от кожи и костей, нервных окончаний, суставов и сухожилий — всего, что эту боль за него испытывало, — но нечто вдруг скручивает его существо в спираль, сжимает и растягивает. Гарри падает вниз и, не коснувшись чёрной глади, распадается на миллиарды частиц. Просачивается в стены плавучего дома и грязную воду Миссисипи, врастает в корни трав и деревьев рядом. Течёт по слепым проводам, лишённых тока. И открывает глаза. Тело снова здесь, плотное и весомое, и Гарри пробует пошевелить рукой. Ладонь послушно поднимается к лицу, тонкие дужки привычно стягивают виски. Гарри подавляет компульсивное желание потянуться за пачкой «Lucky Strike» — хотя уверен, что найдет её в заднем кармане джинсов. Там же, где и всегда. Палуба знакома до трещины, до последнего обрывка парусины. Изучена вдоль и поперёк за десятки ночей. Сосновые доски настила, чёрные от моллюсков и плесени, знакомо гнутся под каждым шагом. Хлюпают, словно ползущий после ливня грунт. Корабль жалобно скулит — глухой и утробный звук рвётся из самого нутра, и Гарри идёт на зов, прямо в раззявленную пасть трюма, обрамленную балками поваленных мачт, словно клыками. Внизу пахнет кислым вином и рыбой. Пространство вокруг освещено только люминесцентными огнями ламинарий, но этого достаточно, чтобы разглядеть фигуру впереди. — Я ждал тебя. Это не Джеймс. И не Лили — родителей здесь нет, ни живых, ни мёртвых, обглоданных рыбами, но способных говорить. Для чего? Кадык невольно дёргается под кожей. Действительно ли нужен этот ответ? Нечто, запертое на подкорке, даёт о себе знать участившимся дыханием, резкой тугой болью в грудной клетке. Словно демоны внутри ждали этой встречи тоже — и рвутся на волю, как покинутые дети к обретённому отцу. — Кто ты? — Ты хотел спросить, кто ты? За этим ты здесь, — Том, чей голос Гарри, конечно, узнал, делает шаг вперёд, выныривает из темноты, и в первую секунду Поттеру кажется, он смотрит в собственное отражение. Чёрные волосы, смуглая кожа и ярко-зелёная радужка. Глаза Тома горят в темноте, как подожжённый абсент. — Ответ на оба вопроса один и тот же. Ты — это я, Гарри. Я был тем, кто тебя создал. И одолжил. Создал и одолжил? Гарри отступает назад — под ногами хрустит крошево то ли льда, то ли стекла. Согретый в лёгких воздух вырывается изо рта на рваном выдохе, превращаясь в пар. Что это значит? — Ровно то, что я сказал. Ты спрашиваешь, кто ты — но знаешь и так. То, что живёт внутри тебя, Гарри, не имеет никакого отношения к человеческому. Как и ты сам. Осознание этого приводит в ужас — и приносит долгожданное облегчение одновременно. Вот в чём всё дело. Господи, всё так просто. Я не злой, и не плохой, дело совсем в другом. Просто я… — Не человек. Существо, созданное мной с помощью магии и помещенное в женскую утробу. Лили хотела ребёнка так сильно… Так сильно, что пошла на магическое преступление. Разумеется, Том не согласился бы помочь просто так, но Лили не смогла выполнить свою часть сделки, когда срок подошёл: отказалась отдать сына. Когда Джеймс погиб, Лили спрятала Гарри, попыталась убить Тома — и ей почти удалось, но ценой тому стали её собственная жизнь. Гарри всегда это подозревал. Знал глубоко внутри, что Джинни не первая, и смерть родителей — на его руках. — Я заперт здесь, — продолжает Том. Он широко разводит руки, показывая на всё сразу и ни на что конкретно. — Не живой и не мёртвый, но с твоей силой, Гарри, я смогу вернуться. И закончу то, что начал почти двадцать лет назад. Том молча смотрит Гарри в глаза — и от его взгляда Гарри чувствует себя бабочкой, распятой на картонке за стеклом. Говорить не нужно: всё пространство вокруг, от сгнивших досок до последней молекулы кислорода, насквозь пропиталось мыслями Тома. Пьяный корабль, ментальная тюрьма того, кого Гарри так силился отыскать, стала им самим. Том протягивает открытую ладонь. Его глаза блестят жгучей пьяной зеленью. Если примет руку, то, Гарри знает, умрёт. Перестанет существовать во всех вселенных разом. — Так значит, всё так просто? Я — чудовище? В ответ Том накрепко зажимает подбородок Гарри между большим и указательным пальцем, сдвигая лица почти вплотную. Гарри видит своего двойника в чужой радужке — и тот дробится на сотни искажённых отражений, как в разбитом зеркале. — Я предлагаю тебе свободу. Гарри сглатывает, стискивает веки от боли в челюстях — но не находит в себе воли и желания бороться. Мысль о смерти не пугает, да и не этого ли он хотел? Снять с себя груз вины и груз ответственности за демонов, которыми не способен управлять. Умереть — и освободиться от самого себя. Спасти своих любимых. При мысли о любимых Гарри мерещатся знакомые серые глаза, блестящие от злости, но наваждение растворяется в голосе Тома быстрее, чем проявилось на изнанке век. — Ты — чудовище, Гарри. Или полубог. Какой ярлык тебе больше по вкусу? И одно, и второе — пустые слова, которые нужны слабым. В словах они находят утешение, с их помощью обуздывают страх перед миром. Окунают себя в иллюзию контроля, как в тёплые воды, и пытаются смирить силу, что страшит их: обвешивают цепями, запирают на тысячи засовов. Поэтому ты боишься того, что внутри — никто не учил тебя, как жить с этим, ведь всю жизнь ты провёл среди слабых трусливых людей. Но правда в том, что мир во власти таких, как ты, Гарри. Таких, как я. Засовы никогда не выдерживают. Поэтому я здесь. Освободиться от бремени зла, что носил так долго — едва ли в обоих мирах найдётся нечто, чего Гарри желал бы сильнее.***
Драко открывает глаза. Растирает ладони, заново привыкая к телу, которое, казалось, без остатка растворилось в литии, как в бочке с кислотой. Слизистые болят от воздуха, перенасыщенного солью — в носу щекотно до слёз, и Драко смаргивает пару раз. Прислушивается, но, вместо грохота волн, слышит только глухой треск. Корабль застрял во льдах. Нос судна задирается вверх, стремясь проткнуть чёрный безмолвный купол, заменивший небо на изнанке мира. Пол усыпан прозрачными кристаллами: остатками льда и стекла от разбросанных по всей палубе бутылок. Когда-то в них был ром — Драко чувствует неприятный сладковатый запах, который заставляет вспомнить давнюю ночь в Баре, вскоре после приезда Драко в Новый Орлеан. Воспоминание такое яркое, что Драко кажется, будто он видит Нотта перед собой — нелепого, как тогда, с двумя пустыми стаканами в руках. Малфой смаргивает еще раз, но видение не исчезает, только становится плотнее, и в конце концов подаёт голос: — Наконец-то, Драко. Я заждался. — Тео? Нотт выглядит чуть лучше, чем в утро своей смерти — и всё же утратил живые черты. И без того бледная кожа истончилась и потускнела, глаза подёрнулись белой плёнкой, как у мёртвой рыбьей головы. Несмотря на это, Драко так рад увидеть знакомое лицо, что подходит ближе. — Как ты сюда попал? Нотт растягивает раздувшиеся синие губы, обнажая ряд жёлтых сгнивших зубов. — За хорошую службу. Малфой поздно понимает, что Тео ему не союзник: дёргается в сторону, но ледяной поток уже спускается вдоль позвоночника, вниз по рукам и ногам, до кончиков ногтевых пластин — словно кто-то пустил по венам жидкий азот, заставляя шипеть от острой боли и внезапного резкого страха перед захлопнувшейся ловушкой. — Попался, — шепчет Нотт и, зная, что Драко не может пошевелить и мизинцем, подходит вплотную. Склизкое и тёплое касается кожи — Нотт проводит языком по щеке Драко, от края челюсти до виска. Оставляет дорожку слюны — она воняет гнилой рыбой и, господи, ромом. — Я мечтал сделать это с нашей первой встречи, Драко. И почти заполучил тебя — тогда, в Баре, но ублюдочный Поттер всё испортил. Но не теперь. Теперь ты мой. Целиком. Навсегда. Безраздельно. Смесь обиды за собственную беспомощность и отвращения поднимается из самого нутра, встаёт желчным комом поперёк горла, и Драко тяжело сглатывает, прежде чем пропихивает застревающие в глотке слова: — Подавишься, ублюдок. Я лучше умру. — О, Драко, ты всё ещё не понял, где мы? Ты уже умер. И останешься на корабле вместе со мной — хорошая цена за мои жизнь и душу. Хозяин очень щедр. Нотт врёт. Драко уверен, что почувствовал бы, если бы его физическое тело погибло — и знает точно, что этого не произошло. Мысль о том, что Тео приходится идти на уловки, похожа на открытый люк в колодце. Далёкий диск света — холодный, но дающий надежду на то, что из этой ямы есть выход. — Что ты сделал, Тео? — Всего лишь позаботился о мёртвых: дождался их обращения, убедился, что никто не уничтожит печати веве и не помешает им вернуться. Сделал так, чтобы вы оказались в Баре в нужное время. И умер. Разумеется. Чёртов флаер появился в морге не просто так. Драко против воли прикрывает в глаза, понимая, как глупо они попались в расставленные силки. Доверчиво склевали каждую грёбаную хлебную крошку. — Ты привёз Комптона в город. Ты держал у себя тела Рэнсома и Дюбуа, пока они не превратились в живых мертвецов. Нотт молчит, но в ответах Драко не нуждается — теперь. Разве что… — Кто твой хозяин? — Уверен, тебе его имя знакомо. Том Реддл. — Что? Да ты бредишь… О, конечно Драко знакомо это имя — как и каждому, кто носит метку его ковена на предплечье. В год, когда Реддла не стало, Люциус увёз сына в Луизиану. Драко было совсем немного лет, и детские воспоминания давно потускнели, погребённые глубоко в подкорке. Осталось только одно. Спустя двадцать лет Драко всё ещё помнит портрет Реддла, что висел в лесном домике в общине. Временами маленький Драко забирался туда втайне от взрослых и вскоре обнаружил, что мужчина с холста улыбается ему, если достаточно долго смотреть в его зелёные нечеловеческие глаза. — Не может быть, — повторяет Драко, не столько для Тео, сколько стараясь убедить самого себя. — Глава ковена… — Мёртв? — заканчивает Нотт, склоняет голову к плечу — изучает Драко с интересом, как подопытную мышку на трупном столе. — Ты уверен? Нет. Никто не уверен. Обычно, то, что произошло с Томом Реддлом, называют «без вести пропал» — ни тела, ни других материальных свидетельств смерти никто не нашёл. На вопросы сына о произошедшем Люциус только презрительно изгибал губы и отмахивался сухо. «Он мёртв». Очень быстро Драко забыл, перестал спрашивать — и, видимо, зря. Что ж, спасибо, отец. Пришла очередь Драко прибегать к уловкам. — Ты врёшь, Тео. Все психопаты одинаково тщеславны. Их уязвленное эго жаждет похвалы, ищет оценки тому, как далеко они сумели зайти. Нотт не нарушает заведённый порядок. В ответ он сгребает малфоевские волосы в кулак, грубо тянет, отчего Драко падает: колени с размаху бьются о настил. Дыхание Тео обжигает мочку уха, и Драко стискивает веки изо всех сил, прикусывает нижнюю губу. — Я покажу тебе. Покажу, как он разделается с твоим драгоценным Поттером — и после ты станешь моим навечно.***
Пружина разжимается. Разносит вдребезги стальные замки, выносит засовы, срывает двери с петель. Внутренний демон срывается с цепи, и впервые за много лет Гарри чувствует, что свободен. Натянутая в груди леска рвётся, и тело расслабляется. Сдаётся, готовое умереть. Лицо Тома так близко, что Гарри не видит ничего, кроме зелени его глаз — и позволяет себе провалиться в манящую пустоту. Зелёные воды обволакивают со всех сторон, затекают в глаза и рот, заполняя лёгкие. — Вот так. Вот так. Вкрадчивый шёпот Тома оседает в мозгу, как липкий тяжёлый снег. Сознание застывает, постепенно превращается в мраморный слепок того, что когда-то было живым. — Гарри! Чужой голос, отдалённо знакомый, вонзается в уши с такой силой, что Поттер против воли распахивает глаза. Том отшатывается назад, и этого короткого мига достаточно, чтобы морок ослаб. Гарри стаскивает с носа очки, вглядывается вглубь трюма, и видит двоих. Узнаёт Драко сразу, и сердце болезненно сжимается от мысли, что он мог забыть его навсегда. Как ты мог забыть? Малфоевские волосы светятся белым в темноте, словно вокруг его головы, от виска до виска, протянут белый нимб. Он одет в полицейскую куртку — та распахнута на груди, выставляя напоказ золотую эмблему полицейской академии в Куантико. И это заставляет Гарри вспомнить, кто он и ради чего здесь. Вспомнить попытки исправить свою чудовищную жизнь. Сила, какой бы огромной ни была, всего лишь инструмент в чьих-то руках. Ты уверенно держишь пистолет: одного движения пальцем достаточно, чтобы разнести человеческий череп, но это не делает тебя злым. Так отчего ты решил, что не способен использовать так же собственную тень — не против тех, кого любишь, но для их защиты? Драко больно — Гарри знает наверняка, тем безусловным знанием, какое бывает только во снах. Малфой стоит на коленях: спина выгибается немыслимой дугой, подчиняясь чужой руке, вцепившейся в волосы на затылке. Гарри узнаёт Нотта, но не успевает подумать, откуда он здесь: ярость от слёз Драко, вида чужой грязной руки в его волосах — прекрасных, восхитительных волосах, которые заслуживают самых бережных касаний, — подрывает вверх, заставляя подняться на ноги. Гарри бросается вперёд и с размаху напарывается грудью на раскрытую ладонь Тома. Это похоже на стену из калёного стекла — стену, которую Гарри не смог бы преодолеть ещё минуту назад, и которая, он знает, сейчас сотрётся в пыль по щелчку его пальцев. — Нет, Гарри, — Том шипит, как змея. Его голос ввинчивается в мозг, эхом отражаясь от пластин черепной коробки. — Это — не твое. Драко Малфой — сын клятвопреступника и заплатит за грехи отца. Теперь Драко принадлежит Нотту. Это мой подарок — за верную службу. — Подарок? Гарри склоняет голову к плечу. Губы сами растягиваются в зловещей улыбке, и в этот момент Том позволяет себе то, чего не должен был. В его глазах, всё ещё слепящих безумной зеленью, мелькает страх. Молниеносная, короткая вспышка, но Гарри замечает — и этой капли достаточно, чтобы демон внутри почуял кровь. Драко мой. В мозгу словно выбивает пробки: сознание лопается, как перегретая лампочка, освобождая место дикой собственнической злости, и Гарри мгновенно забывает обо всём, чем когда-то был или хотел стать. Не остаётся ничего, кроме его Драко — и всепоглощающей, бездонной, распирающей ярости вперемешку с желанием обладать. Зелёное пламя безумия вспыхивает в глазах Гарри, как цветущие гроздья зла.***
— Подарок? Драко невольно отшатывается в сторону — таким он не слышал голос Гарри ни разу. Той ночью в Баре, с «Зиг Зауэром», зажатым в вытянутой руке, Поттер казался языческим божеством — и только сейчас Малфой вдруг чувствует всем своим существом то, на что тогда мельком успел взглянуть за приоткрывшейся завесой. Бездушное и холодное нечто, равнодушное ко всей вселенной, которая оказывается обозримой — и слишком тесной, чтобы вместить его в себя целиком. Настоящее древнее божество, которому плевать. Если Реддл и рассчитывал управлять тем, что сотворил, то явно просчитался. Гарри набрасывается на Тома раньше, чем Драко успевает позвать его по имени в очередной раз. Нотт коротко вскрикивает, трусливо шныряет в сторону, отпуская Малфоя, и Драко снова чувствует собственное тело, понимая, что способен им управлять. Поттер сбивает Реддла с ног, забирается сверху, прижимая всем весом к настилу, сжимает рёбра между колен. Том рычит в ответ — и от этого жуткого, утробного звука корабль содрогается, словно чувствует боль и ужас собственного хозяина. Драко кажется, он слышит, как хрустят кости Реддла, слышит, как рвутся его мышцы, когда обезумевший Поттер ногтями впивается в чужую грудь, проводит от ярёмной впадины до низа живота, оставляя десять красных борозд. Свежая кровь пропитывает рубашку Реддла, стекает на пол чёрной лужей, и в ответ Том бьёт Гарри в челюсть наотмашь, так сильно, что голова откидывается назад, и Поттер скатывается на пол. Оба уже почуяли вкус крови врага — и снова стягиваются в тугой клубок, словно озверевший лев и обезумевшая от страха и боли змея. Люциус не просто так взращивал в сыне веру в смерть главы ковена. Теперь Драко понимает, что тот старался убедить в этом и себя — из страха, что Реддл вернётся. И, что бы ни было тому причиной, Драко не может дать этому случиться. Малфой тяжело подтягивается на локтях — и рассекает кожу ладони об осколок стекла поттеровских очков. Линзы больше не скрывают глаз Гарри — совершенно безумных, звериных, как горящие неоном водоросли на дне чёрного пруда. Такие же, как у Реддла. Поттер заражён — и в этом теперь сосредоточены и сила Гарри, и его слабость. Если Поттер проиграет, если Тому удастся его убить, то на этот раз смерть будет реальной. Драко подползает к луже крови Реддла на полу. Она блестит от фиолетовых и зелёных кругов на поверхности, прожигает нос запахом креозола. Малфой проверяет карман куртки: подарок Блейза на месте, там, где и должен быть — терпеливо дожидается своего часа в любой из реальностей. Дело за малым — насытить куклу фрагментом тела, и Драко окунает её в кровь Реддла целиком, пока сукно не пропитывается насквозь. Зажигалка долго не поддаётся — колёсико трижды прокручивается вхолостую, прежде чем слабое пламя побеждает тяжелую влагу, растворенную в просолившемся воздухе корабля. — Нет! — вопль Тома захлёбывается от удара: Гарри бьёт его в очередной раз, и красивые правильные черты лица расплываются в сизых и красных разводах. Огонь вспыхивает. Языки пламени жадно поедают всё на своём пути: куклу вуду и повязанное с ней на крови тело Реддла. Вместе с Томом горит и корабль, пропитанный горючей кровью своего узника и хозяина. Огонь подползает к рукам Драко, ласково облизывает кончики пальцев. Боли нет совсем, и Драко прикрывает глаза. Вслушивается в стихающие крики Реддла, у которого, в отличие от них с Гарри, нет тела в реальном мире, чтобы вернуться.