Хроники Эхона: Лед и Скалы

      Повозка мягко покачивалась на ухабистой, размытой недавними дождями дорожке. Ветви сосен раскачивались под порывистым ветром. Их шелест наполнял лес, затмевая все сторонние звуки, даже цокот копыт и глухое фырчание лошадей. Густой запах смолы, полыни, дикорастущей мяты и влажной земли пронизывал все. Раньше Лилит обожала этот запах — летний, горько-терпкий, знаменующий начало самых жарких дней в вечной прохладе севера. Сейчас же он вызывал лишь боль.       Встав коленями на скамейку, она выглянула из окна, словно любопытный ребенок. Каждое место, что проплывало мимо тележки, она узнала. Вот из-за деревьев показалось светлое пятно полянки, на которую Лилит и Эдмунд в праздник Костровища приводили мать, чтобы разжечь костер, сплясать перед ним и пожарить на нем специально подготовленное в честь Юна мясо с ягодами юнхани* в семейном кругу. Вон мелькнуло дерево — то самое, на которое Эдмунд с друзьями забирались на спор, пока Лили стояла внизу и подбадривала брата. А вон мимо проплыл тот самый овражек, в котором росла самая вкусная снеженика…       Вокруг было слишком много знакомого. И от этого Лили никак не могла унять дрожь, мелкими иголочками впивающуюся в ладони и ноги.       В голове невольно поднимались воспоминания о навеянном Бастией кошмаре. Ведьма была права — это было не ее изобретение, а страхи Лили, обращенные в реальность магией. И без нее кошмары о Лахоре не отступали. Даже наоборот — становились более изощренными и пугающими.       «Что ждет меня дома?» — Тревожно думала девушка. Всю неделю, что они добирались до северных окраин, она терзала себя этим вопросом. А сейчас Лахор был совсем рядом. Стена елей и кедров еще скрывала очертания долины, в которой некогда была расположена деревня, но бесконечная чаща уже редела, готовая иссякнуть вовсе. От близости утраченной родины надоевший вопрос еще глубже впился в сознание девушки. Лили одновременно хотелось быстрее попасть домой и попрощаться с ним, но в то же время хотелось сохранить память о родине нетронутой и вечной. Ей хотелось отпустить Лахор… И хотелось удержать в руках зыбкий образ так надолго, насколько хватит памяти.       Ей ужасно не хватало друзей. С ними и их поддержкой было бы легче.       Лишь одно держало сомнения девушки в узде — Генрих, сидящий на козлах. Стоило ей взглянуть на его спину, завернутую в теплый меховой гуней* с широким кушаком, подчеркивающим резкий изгиб талии, и голову с нахлобученной на нее шапкой, как она выдыхала и чуть успокаивалась. Лили была не одна. Этот ужас ей предстояло пережить не в одиночку. На удивление, от этого ей на самом деле становилось легче, хоть девушке и не хотелось этого признавать.       Присутствие Генриха помогло ей сдержать гнев даже когда они наткнулись на пограничный патруль. В его преодолении не должно было быть ничего трудного. Легенда была подготовлена заранее — они семья торговцев, едущих в деревни Лань для продажи украшений, и готовы заплатить северной империи за проезд. Документы у них были, внешность оказалась замаскирована одеждой. Даже особые купеческие пряжки в виде части герба Фартона — очертаний страны в лавровом венке, символе Рата и магического начала страны — они смогли раздобыть. Все должно было пройти идеально. Но стоило Лилит увидеть холеные грубые лица захватчиков, стоило ей приметить блеск их пряжек в форме волчьей морды — части флага Лань, — как гнев заклокотал в ней. Нити магии задрожали. Сердце забилось в ритме гнева, а в голове осталось лишь одно желание — напасть и убить тех, кто причинил ей самую большую боль в жизни. И она напала бы на них. Раскрыла бы конспирацию только для того, чтобы дать выход боли, от которой не было спасения. Но Генрих удержал ее. Ему хватило положить ладонь на плечо девушки и тихо, добродушно заурчать с пограничниками, чтобы гнев Лили стих.       Именно благодаря нему они преодолели это препятствие.       Странная шутка судьбы, но после всего пережитого — после бала, после битвы с Кальсотскими зверями — Генрих стал для девушки спокойной гаванью. Человеком, перешучивания с которым заставляли стихать любые страхи и глупые порывы. Впрочем, поговорить о том, почему мужчина тогда спас ее от удара льдом они так и не смогли. Генрих все еще пресекал все расспросы на эту тему. Лили пыталась добиться от него хоть сколько-нибудь внятного ответа, но получала только сарказм и увиливания. Но самым забавным было то, что ее это устраивало.       Внутренне она уже знала ответ. Ей хотелось его только подтвердить.       Но, конечно, не сейчас. В этот день ее главной проблемой была неутолимая боль от воспоминаний о Лахоре. Лахоре, который стал так невыносимо близок.       Вот иссякло бесконечное море хвойных деревьев… И Лили, зажмурившись, сползла на сидение, до режущей боли прикусив губу. Она не сжалась, не закричала, не выдала ни слезинки — и лишь в душе ее словно схлопнулся целый мир.       Лахор выглядел совсем не так, как в ее кошмарах. Некогда живые дома остались лишь в памяти девушки — на их месте выросла бесконечная череда гниющих остовов. Весенние дожди размыли дорожки. Ухаживать за ними стало некому, и узкие улочки расплылись неаккуратно нанесенной на холст краской. От прошлого Лахора в унылом, пустом крае был лишь густой хвойный аромат, смешанный с запахами летнего леса. От него тянущее чувство в груди стало лишь сильнее.       Ветер затрепал светлые волосы. Вместе с ним еще сильнее накатил жаркий летний запах. Лили зажмурилась и шумно выдохнула. Как бы тяжело ей ни было, она должна была увидеть дом. Увидеть — значит признать. Увидеть — значит принять. А признать и принять — значит примириться с тем, что ничего не исправить и не изменить. Лили обещала это брату. Она обещала это себе. Упиваться болью больше было нельзя. Она должна была отпустить утраченную родину и позволить себе выйти из ее тени. Как бы ни было тяжело прощаться, тень была тяжелее.       Повозка замедлила ход, а Генрих тихо произнес:       — Приехали.       Задержав дыхание на пару мгновений, Лили представила себе отца. Пальцы ее сами собой нашли серьгу — холодную, чуть острую, но согревающую душу. В ее воображении Лильен улыбался и с теплотой смотрел на дочь. Ладонь его невидимо касалась ее плеча, подбадривая подняться и сделать еще один шаг к тому, что другие люди называли «будущим».       Лили открыла глаза. Уверенно поднявшись на ноги, она подошла к выходу из повозки. Тусклый свет северного солнца лег на ее лицо, а пальцы стиснули край телеги — слишком сильно, слишком нервно. Но вместо того, чтобы отступить и сбежать, как она делала это раньше, девушка натянула на губы лживую ухмылку и шагнула вперед.       Лахор сразу принял ее в свои объятия. Грязь хлюпнула под ногами, а прохладный ветер, несущий желтые «сережки» хвойных спор, зарылся в заплетенные в хвост волосы и забрался под наброшенный на плечи серый кафтан. Густой лес растянулся на всю ширь взгляда, до самого горизонта, могучими хвойными лапами царапая небо. И пусть руины деревни оказались за спиной, это все равно был Лахор. Лили поджала губы. Как же она боялась этого момента… Пытаясь справиться с дрожью, девушка раскрыла руки, словно пытаясь затянуть в объятия такой до боли родной, въевшийся в каждую частичку тела пейзаж.       — Я дома, — шепнула она самой себе перед тем, как отвернуться от неприступной стены леса.       «И я должна оставаться смелой», — добавила Лили про себя. Взгляд ее скользнул по тому, что раньше было ее домом.       Она пошатнулась.       Похоже, после захвата территории воины Лань решили отдать ее на волю случая. Все осталось так же, как было в тот ужасный день, когда Лилит распрощалась с домом — запустение, смерть да гарь. «Спасибо хоть трупы убрали», — всхлипнула девушка, с трудом подави рвотный позыв. — «Не представляю, чтобы я делала, если бы… Если бы они остались тут». Липкий пот враз покрыл все тело. Под теплой одеждой стало так холодно, словно бы девушка оказалась в зимнем лесу в одной рубахе и штанах. Она привалилась к стене повозки, пытаясь вернуть себе пропавшую решимость.       — Мы похоронили их достойно, — внезапно раздался откуда-то справа голос.       Вздрогнув, Лили повернулась. Генрих стоял рядом с фырчащей лошадью, отрешенно поглаживая ее гриву, но взгляд его был направлен на напарницу.       — Ч-чего? — Глухо произнесла девушка, нервно скрестив руки на груди.       — Мы похоронили лахорцев. Со всеми почестями. На кладбище у похоронного алтаря*. Я же правильно угадал твои мысли?       — Не совсем. Но… Спасибо. Мне приятно понимать, что моя… Моя мать похоронена нормально.       — Ее мы похоронили рядом с твоим отцом. Эдмунд указал место. Мы с солдатами поставили ей поминальный камень, а я… Скажем так, оставил ей подарок — статуэтку волка… И пучок ваших с Эдмундом волос*.       Лили удивленно взглянула на Генриха. Его острочертное, бледное лицо было все так же спокойно, но уголок тонких губ подрагивал, а в золоте глаз поблескивало не то смущение, не то волнение.       — Постой. Ты… Отрезал мне волосы пока я была без сознания? Так вот почему у меня прически косили! — Воскликнула девушка, притворно уперев руки в бока. Несмотря на видимое возмущение, внутри она почувствовала тепло, от которого колени ее чуть подогнулись, а по рукам расползлась слабость. — И вообще, откуда ты взял статуэтку?       — Сам выстругал. Хотел поставить ее Лильену и попросить у него благословение забрать тебя в Шинаен. Силой, конечно же, — произнес Генрих, в конце фразы чуть кашлянув. — Но получилось вот так. Твоя мать была не менее сильной, чем отец. Я решил, что ей подойдет статуэтка волка.       В горле девушки встал ком. Она судорожно сглотнула, попытавшись за вздохом скрыть то, как дрогнуло ее лицо. «Он прав. Мама была настоящей волчицей. Она всегда боролась за нас до последнего. Все делала, чтобы мы жили хорошо», — пронеслись в голове Лили горько-сладкие воспоминания. — «И иногда не боялась поступить жестоко… До сих пор помню, как она оттаскала за волосы Рэйяну после того, как она на похоронах папы вякнула, что он это заслужил за предательство короны. Как сменила слезы по папе на улыбку, чтобы мы не жили в вечном трауре. Как встретила меня после первой поездки в Шинаен — с улыбкой и только приготовленной похлебкой, несмотря на то, что ей неделю с лишним пришлось переживать инвалидность Эдмунда одной. Она была такой сильной…». Но Генрих этого не знал. По крайней мере, не должен был знать. Поэтому девушка спросила:       — С чего… Ты это взял?       — Пока король Нерон залечивал душевные раны после смерти брата, правила королева Гвинея. Элементали часто приезжали помочь ей с государственными делами, — усмехнулся Генрих. — И твоя мать тоже как-то приезжала. С вами, кстати. Тебе тогда два года была. Вряд ли ты это помнишь. Но мне ваш приезд запомнился.       — И чем же запомнился?       — Тем, как твоя мать умудрялась совмещать помощь мужу, королеве, заботу о вас с Эдмундом и помощь с принцами заодно. И это при том, что у нее уже начинались первые признаки проблем с ногами, а ты была той еще занозой в причинном месте, орущей круглые сутки.       — Эй! — Возмутилась Лили, недовольно глянув на напарника.       Тот только направил затуманенный воспоминаниями взгляд в небо и вздохнул       — Мировая женщина, — грустная улыбка смягчила острые черты его лица, придав ему мечтательного, чуть детского выражения. Сердце Лили словно сжала огромная холодная рука от одного вида этой улыбки. — Я не мог не похоронить ее с честью.       Девушка судорожно вдохнула сквозь стиснутые зубы. Все это время вдали от дома она отчаянно старалась не думать о том, как, где и кем была похоронена Гертруда Холоуэй. Погружалась в заботы о брате, тонула в работе, отдавалась тренировкам так, что руки и ноги судорогами сводило. Одна мысль о том, что матери больше нет и никогда не будет рядом вызывала в девушке противоречия. Что уж говорить о размышлениях о том, как она легла в землю. Однако, позволив себе этот небольшой, почти легкий разговор с Генрихом о мертвой матери, полный приятных моментов из прошлого и уважения к покойной, она почему-то почувствовала себя лучше. Это было правильно. Мать должна была остаться в памяти Лили именно такой — сильной, волевой женщиной, которую не сломили ни проблемы, ни болезнь. Которая всегда находила место и время для улыбки и упрямства. Такой, что плакала на глазах у детей лишь дважды — на похоронах мужа и над привезенным домой без ног Эдмундом. Ведь именно такой она была. Настоящим примером для подражания для дочери, на долгие месяцы погрузившейся в печаль и отчуждение после потери отца, инвалидности брата и… Гибели той, кто могла вразумить ее лишь парой слов, а не долгим путешествием к дружбе.       Едва заметно улыбнувшись, Лили произнесла:       — Спасибо…       Генрих только кивнул. И за это заслужил второе — уже мысленное — «спасибо». Лили нужно было собраться и успокоиться. Болтовню ни о чем она никогда особо не любила, особенно в такие напряженные моменты. «Пусть этот засранец просто будет рядом. Этого хватит». Девушке просто нужно было понимать, что она не одна. А для этого не нужно было без конца говорить.       В Лахор она шагнула первой. Генрих терпеливо дождался, пока девушка успокоилась, и шагнул в остатки деревни только тогда, когда это сделала Лили. Это оказалось оправданно.       Когда Лилит рассмотрела то, что осталось от Лахора, она не смогла удержаться на ногах ровно. И помощь напарника оказалась здесь как нельзя кстати. Его теплые руки помогли Лили удержаться на краю истерики, а тихое дыхание над головой вернуло из водоворота чудовищных воспоминаний. Он ничего не сказал ни про дрожь ее плеч под его ладонями, ни про тяжкое дыхание, сбивающееся на полузадушенные всхлипы.       — Будь осторожнее, — вот все, что он сказал.       — Да. Конечно.       Смущенная, стесняющаяся своей слабости, Лили отстранилась. Ноги ее еще тряслись, но она держалась на них крепко, а спину держала ровно. Она пыталась доказать, что все еще сильна. Что не сломлена. Генриха этим обмануть не удалось.       — Все точно в порядке? Если ты не готова, мы можем еще подождать.       По закону своего характера, Лилит должна была огрызнуться. Или хотя бы пошутить. Но ей хватило сил лишь на то, чтобы сказать:       — Нет. Я не в порядке. Но мы должны идти. Рассиживаться нельзя.       — Как скажешь, — только кивнул Генрих. — Но если что — скажи. Не прячь боль за маской, хорошо?       Лили ничего не сказала. Она не могла обещать, что сможет открыться. Но и отталкивать Генриха сейчас не хотела. Ей все еще хотелось раскрыть загадку его помощи ей. И уж что-что, а грубость в этом деле ей едва ли могла помочь.       Чувствуя на себе внимательный взгляд Генрих, девушка побрела вперед так уверенно, как только могла. И пусть пальцы ее вцепились в рукава кафтана, а дрожь в ногах так и не унялась, она смогла перебороть свои страхи и взглянуть на Лахор широко открытыми глазами.       Все то время, что они шли по улочкам деревни, Лилит не переставала осматриваться. Где-то в глубине души она все еще надеялась, что вот сейчас очертания остовов размоются, а на их место встанут родные ей избы, из которых выскочат ей навстречу односельчане… Но в тоже время прекрасно понимала, что этому не бывать. Чем больше разрушенных, сгоревших домов она видела, тем сильнее в ней крепло то чувство, которого она так искала — смирение.       Она ничего не могла исправить. Лахор был уничтожен вот уже как много месяцев. И даже магия не могла вернуть его ей таким, каким он был раньше — с ее воспоминаниями и теплыми семейными мелочами. Стоя посреди руин, Лили осознала это как никогда ярко. Все то время, что она провела на линии фронта, девушка отчаянно прокручивала в своей голове одну и ту же фразу — «что если». Что если бы она была сильнее? Что если бы она была быстрее? Что если бы она была умнее и способнее? И на все это всегда был один ответ — она спасла бы Лахор и маму. Воспоминания о том дне, когда все рухнуло, никуда не девались из ее головы — наоборот, они были такими же яркими, как если бы все произошло несколько дней назад. Но Лили помнила их выборочно. В них она видела лишь упущенные возможности. И это душило ее. Это не давало ей взглянуть на пример матери и постараться поступить так же — найти силы улыбаться ради того, что осталось, как бы много не потеряла.       Проходя мимо остатков домов, девушка впервые осознала — она на самом деле ничего не могла сделать. Когда она вошла в деревню, все уже горело. Уходя утром из дома, она не могла предсказать того, что случится. Врываясь в родной дом, она не могла исправить ничего… Просто потому, что время неумолимо и бежит куда быстрее нее.       От понимания этого было больно. До искр перед глазами, до першения в горле, до клокотания крика в груди. Но вместе с тем это осознание успокаивало истерзанную виной душу Лили.       «Мой сон — лишь отображение твоих переживаний», — так говорила Бастия. «Это не твоя вина», — уверял ее Эдмунд. И оба они были правы. Лишь замерев посреди опустевшей главной площади Лахора Лилит Холоуэй поняла, какой твердолобой, неисправимой идиоткой была. Что могла сделать маленькая, неопытная девочка против кучи солдат Ланя? Что могла сделать Лилит Холоуэй, не умеющая смотреть в будущее, чтобы помешать самому времени?       Так было предначертано судьбой. И, как бы мучительны не были эти предначертания, они уже свершились. Все. Не сумев их предотвратить, остается лишь смириться с полученными картами. Это был горький, но необходимый урок смирения.       Лахор останется в ее кошмарах навечно, рядом с лицами женщин из Геленделя и кальсотов из Кирзита. Забыть самые страшные моменты своей жизни Лили не удастся никогда. Но, возможно, этой ночью она впервые не проснется с криком и мыслью «это моя вина».       И она не предаст этим мать. Наоборот, очерняя воспоминания о ней видениями того страшного дня она предавала ее. Гертруда всегда любила детей. Единственное, о чем она мечтала — их счастье. Даже потеряв любимого мужа, она не отчаялась и не дала отчаяться детям. Даже увидев сына без ног она отдалась горю и слезам лишь раз — для того, чтобы уже через пару дней найти в себе силы жить дальше и радоваться каждому дню. «Как могла я забыть ее уроки?» — Простонала Лили, стиснув кулаки до боли в ладонях. Именно мать всегда учила дочь переступать через прошлое, уметь учиться на нем, но принимать таким, какое оно есть.       Ее лицо, ее голос, ее руки — все это будет жить в памяти Лили каждый день ее жизни. Черты ее девушка всегда будет находить в себе: в коротких пальцах, в чуть округлом носе, в тонких бровях и чуть пухловатых губах. Изменится лишь одно — девушка позволит ей стать воспоминанием. Еще одним этапом ее жизни, любимым и дорогим, невосполнимым, но утраченным.       Девушка остановилась у остатков молитвенного алтаря Хат, обнимающей Юна. Опаленный камень все еще хранил легкие очертания Богини и ее внука, сидящего у ее ног, но больше не белел маяком посреди деревенской улочки. Чудо, что он вообще устоял — стоящий над ним навес и соседние дома обрушились, словно восковые, а статуя уцелела. Воистину, Божественное чудо. Повинуясь порыву, Лили осторожно коснулась закопченной статуи и склонила к ней голову, почти коснувшись щекой.       — Пора отпустить их, да?       Взгляд глаз Богини был все так же нежен, как и много месяцев назад. Она словно подбадривала Лили. Тонкие руки Хат, распростертые для объятий, как будто тянулись к плечам девушки, чтобы успокоить ее боль. В выражении ее лица — чуть изломанного, потрескавшегося, — она увидела ответ на свой вопрос.       — Да. Пора, — шепнула она самой себе, пальцами сжав складку на каменном платье Богини.       Она сделает это не сегодня и не завтра. На то, чтобы окончательно смириться со случившимся, уйдет еще не одна неделя. Но сегодня, в этот самый миг, Лили хотя бы решилась сделать первый шаг к смирению.       — Лили, — позвал ее Генрих в тот момент, когда девушка попыталась привалиться к статуе.       — Что? — Спросила она, бросив на напарника недовольный взгляд.       — У тебя есть с собой платок?       — Нет. Зачем он мне?       — Затем, что теперь у тебя все лицо в грязи.       Уверенная в том, что Генрих просто глупо пытается отвлечь ее, девушка провела рукавом кафтана по щеке. И не сдержала смешка. На нем и вправду осталась грязно-серая полоса.       — Эй-эй, не пачкай вещи, — хохотнул Генрих, вытянув из кармана какую-то тряпку. — Дай я помогу.       — Я сама могу вытереть себе лицо. Не маленькая уже.       — Не можешь. Ты же не имеешь второй пары глаз, правда же? А нужда в помощи от возраста не зависит.       Едва сдерживая нервный смешок, Лили отрицательно мотнула головой. Ладонь Генриха потянулась к ее лицу.       — Вот. А раз так, дай-ка я все уберу. Не пристало возвращаться домой чумазой.       В груди кольнуло от этой фразы. Возвращение домой… Едва ли ее приезд в Лахор можно было назвать таким теперь, когда она увидела, чем на самом деле стал ее дом. Родная деревня осталась лишь в ее памяти. В настоящем она обратилась в ничто. Однако Генрих был прав. Даже так Лили хотела сохранить достоинство и войти в дом как подобает. Лишь поэтому она позволила мужчине подойти… А может, не только поэтому?       Шершавая тряпка коснулась щеки Лилит. Девушка чуть вздрогнула, ощутив сквозь нее тепло пальцев напарника. Давно о ней не заботились так… Осторожно. Это было на удивление приятно — чувствовать, как Генрих нежно вытирает копоть с ее щеки.       «Почему мне это так приятно?» — Фыркнула про себя девушку. Впервые она не могла понять себя. Когда она вообще допускала парней до заботы о себе? Кроме Эдмунда таких смельчаков не было никогда. Лили было неприятно, когда кто-то ставил ее самостоятельность под сомнение, когда пытался привязать ее к себе. Однако в случае с Генрихом она почему-то не ощущала ни гнева, ни стремления отстраниться. Разве что язык почесывался от желания съязвить, да и только.       На самом деле, Лили, конечно, понимала, что это значит. Не понимала лишь, как ее угораздило попасть в эту ситуацию. И, пытаясь скрыть смущение, все же не удержалась от колкости:       — Кажется, тебя пробило на нежности? С чего бы это? Уж не решил ли ты стать мне мамочкой?       — Мне казалось, все очевиднее некуда, — фыркнул Генрих, чуть отстранившись и довольно рассматривая свою работу.       — Что очевидно? Ты мне прямо так ничего и не сказал. Я дубоголовая, должен понимать. Запутанных объяснений не приемлю.       — А прямо я этого не скажу, — улыбнулся мужчина, убрав тряпку в карман. — Иначе ты меня точно без шанса на потомство оставишь.       — Да ладно тебе. Я могу тебе поклясться, что бить не буду.       — Правда? Хвала Богам!       Смех Генриха отозвался эхом в пустой деревне. Улыбка вновь тронула его губы, а золотые глаза сверкнули смешинками. Тепло разлилось в груди Лили, пронизав ее всю, с головы до ног.       «Да как же так?» — Возмутилась она про себя, не в силах оторвать взгляда от освещенного счастьем лица напарника. — «Как меня угораздило привязаться к этому… К этому?!». Как этот эгоистичный мужчина смог занять такое важное место в ее жизни? Как могла она подпустить его к себе настолько близко — так же, как нежного Эмануэля и доброго Вахора? Лили не знала. Но от улыбки Генриха ей самой хотелось улыбаться, а смех начинал клокотать в горле.       — Не дразни меня. Я ведь сейчас передумаю.       — Я тоже могу передумать.       — Попробуй только!       — Ну-ну, не шипи, — еще раз хохотнул Генрих, заставив Лили вспыхнуть маковым цветом. — Нравишься ты мне. Со всеми своими остротами и грубостями. Довольна?       Что-то в голове Лилит взорвалось с оглушительным грохотом. Лишь огромным усилием воли она удержалась от того, чтобы смущенно завернуться в кафтан. Она все понимала. И этого, собственно, и ожидала. Вот только не представляла себе, что получит признание так — внезапно, резко, совсем без подготовки. Словно ушат воды на голову.       К ее удивлению, она не испытала отвращения. Лишь смущение, от которого щеки и уши заныли от жара. Как ей удалось сохранить самообладание девушка и сама не поняла, но вместо того, чтобы сказать что-нибудь глупое и убежать, она усмехнулась.       — То-то же. Разве это было так трудно?       — Ну, знаешь. Я мальчик домашний, к привязанности не приученный.       — А я думаешь приученная? Ты меня видел вообще?       Лили знала, что такое привязанность. Видела ее в улыбке Эмануэля и его взгляде, направленном на них, его напарников, слышала в подколках Родерика и болтовне Бастии и Ингрид. Чего она не ожидала, так это того, что сможет ощутить что-то подобное к Генриху. Она всегда была злопамятной девчонкой… Но почему-то смогла позабыть все, за что ненавидела генерала, и позволила ему стать настолько же близким, как Эдмунд.       Однако судьба опять решила все за Лили. И показала ей настоящего Генриха — бессовестного эгоиста с самой очаровательной манерой шутить в целом Эхоне.       Как бы Лилит этого не отрицала, она была довольна таким раскладом.       — Сойдемся на том, что мы оба в этом деле не профи, — вздохнул Генрих, наверняка заметив подрагивания ее губ.       — Пожалуй. Давай закончим этот разговор, пока не дошли до совсем уж откровений. Делиться тем, что на душе, я пока не хочу.       — Я этого ожидал, но… Ауч!       — Чего ты айкаешь?! Не прикидывайся обиженным! Сам виноват в том, что мне верить тебе боязно!       — Ау, какая боль!       — Скажи еще, что это несправедливо по отношению к твоей добропорядочной персоне.       — Ничего себе ты закрутила, — хохотнул Генрих, враз перестав прикидываться раненным зверем. — Ладно, ладно, да, сам виноват, признаю, грешен. И очень хочу извиниться перед тобой и постараться исправиться. Позволишь?       — М-м-м, дай-ка подумать… — протянула девушка, приложив ладонь к подбородку.       Генрих виновато сжался. Взгляд его стал таким тоскливым и молящим, словно у ребенка, просящего сладость, что Лили не сдержалась и засмеялась. Сквозь хохот ей едва удалось выдавить:       — Ха-ха… Да ладно тебе! Неужели п-поверил? Аха-ха! Я тебя простила… Еще у Бастии дома… Дурачина.       — Спасибо, — без тени сарказма ответил ей юноша.       Искренняя благодарность в его голосе стала для Лили сногсшибающим открытием. Она так удивилась тому пламени радости, что зажглось в золотых глазах, что запнулась на ровном месте и даже ругнулась себе под нос. Генрих попытался поддержать ее, но девушка отстранилась, мягко покачав головой. Сейчас ей помощь была не нужна.       Напарник отвлек ее от пожирающей душу боли и тоски по прошлому. Его разговор на далекую тему, его шутки, его смех — это на самом деле помогло. Лили сама не поняла, как ей полегчало. Боль от вида такого Лахора все еще была с ней, но теперь хотя бы не душила ее.       Он же потянул ее за собой, навстречу самому тяжкому испытанию. Перед тем, как уйти, Лили оглянулась на статую охранницы деревни. Она провожала ее мягкой улыбкой, а Юн махал ей широкой ладонью и ухмылялся, вечно наслаждаясь своей залихватской банданой и короткой кожаной курткой. Они позаботятся о Лахоре. И останутся с ним до тех пор, пока природа окончательно не сотрет деревню с лица Эхона. Они не оставят души погибших здесь без поддержки. Понимание этого было удивительно успокаивающим.       «Интересно, мама гордилась бы мной? Я смогла перебороть тоску по ним. Это же достижение?» — Подумала девушка, окинув взглядом знакомую улочку. И сама же ответила на свой вопрос — «да». Идя между остовов избушек, Лили вспомнила, как когда-то точно также ходила здесь после смерти папы — зареванная, потерянная, все зовущая его. Кто тогда пытался смешить их с Эдмундом? Мама. Кто, несмотря на собственную боль, просил их улыбаться? Мама. Именно Гертруда говорила, что боли нельзя сдаваться, как бы сильна она ни была. Долгие месяцы Лили не вспоминала ее урок, утопая в боли, которую никто, даже брат, не мог помочь преодолеть. Однако сейчас, когда это было нужно больше всего, она воскресила в памяти эти мамины просьбы… И улыбнулась, несмотря на жгущие глаза слезы.       Впрочем, она не смогла сохранить ее, когда увидела то, что осталось от их дома.       Хижина, в которой девушка выросла, где осталась вся ее жизнь, сохранилась лучше, чем ее соседи. Огонь почти не тронул стены. Дерево почернело лишь рядом с окнами — там из хижины когда-то вырывалось пожирающее все пламя. В остальном оно осталось таким же крепким и лишь чуть более влажным, чем в те годы, когда Лили жила в этом доме. Однако долгие месяцы запустения и пожар пережило не все. Крыша ввалилась внутрь. От нее остался лишь каркас, зловеще чернеющий в свете тусклого северного солнца. Забор разошелся в разные стороны вслед за землей, раскисшей от дождей. Дорожка и небольшой садик густо заросли травой. Из высокой зелени тут и там торчали белые головки одуванчиков и розоватые цветки вьюна, лозы которого плотно опутали стены дома. Запустение чувствовалось в каждой детали этой жуткой картины. От родного Лили образа не осталось и тени. Время стерло все следы пребывания здесь Холоуэев.       Подходя к дому, Лили верила, что сможет справиться с испытанием. Но едва увидев, что оставила от ее прежней жизни война, она вновь замкнулась, пытаясь уберечь от новых трещин и так расколотую душу. Взгляд ее скользнул к крыльцу, полностью скрывшемуся в зеленой траве — именно здесь она оставила маму. Потом перешел на влажно поблескивающие листья вьюна. На мгновение ей показалось, что на бревнах заблестели лед и иней. Поперек горла встал липкий ком.       «Хватит ли мне сил войти туда?» — Засомневалась девушка, неуверенно переступив с одной непослушной ноги на другую. И тут же мотнула головой. «Должно хватить. Я здесь по важному делу. Нюни распускать буду в своей комнате и одна». Но попытка придать себе уверенности оказалась неудачной. Лили сделала лишь один шаг в сторону дома, а ее уже затрясла крупная дрожь. Мурашки холодком пробежались по спине и рукам. Волной накатило желание сбежать, трусливо поджав хвост, и никогда больше сюда не возвращаться.       Этот дом был последним рубежом сопротивления Лили. Воспоминания о нем были самыми сокровенными и самыми важными в ее жизни. В них она спасалась чаще, чем в любых других. И их же боялась оставить в прошлом больше, чем любые другие. Словно маленькая девочка, она много дней и ночей провела в мечтах о том, чтобы вернуться туда — в маленький светлый домик из ее детства, где не было горестей и печалей, где всегда хотелось смеяться и где она еще была открытой и задорной папиной дочкой.       Пришел момент перешагнуть через этот этап. Но как же страшно Лили было выпускать из рук все те счастливые дни… Как же страшно было окончательно признавать настоящее.       Видеть Лахор разрушенным было больно. Отпускать воспоминания о нем — мучительно. Однако прощаться с домом семьи Холоуэй было еще больнее и еще мучительнее.       Наверное, Лили простояла бы у покосившейся калитки родной избушки еще не один час, если бы не Генрих. Он тихо обошел девушку и шагнул по заросшей тропинке к призывно распахнутой двери. Девушка было выдохнула, однако мужчина замер и повернулся к ней. Взгляд его золотых глаз согрел ее теплом поддержки.       — Лили, я не справлюсь без твоих подсказок, — с наигранной усмешкой произнес Генрих. — Прости уж, но, кажется, тебе придется помочь мне.       — Ты признался, что что-то не можешь? Я… Не ослышалась? — Усмехнулась Лили, проглотив дрожь голоса.       — Ха-ха, нет. Мне правда нужна твоя помощь. Так что, покажешь, что да как?       — Да куда я денусь?       «Спасибо, Генрих», — одним лишь взглядом сказала девушка. — «Спасибо, что понял… И что не дал остаться здесь».       Следуя за напарником шаг в шаг, Лили задержала дыхание… И нырнула в полумрак руин.       Омут памяти не поглотил ее. Просто потому, что в этом месте от ее прошлого не осталось ничего. Прихожая не выгорела, но бревна ее потемнели, а пол выгнулся дугой. Дверь в основную часть дома под тяжестью просевшего дверного проема свалилась с оплавившихся петель и распласталась на полу, придавленная обломками балок. Едва Лили и Генрих ступили в прихожую, столп пыли и пепла поднялся в воздух. Девушка закашлялась. Слезы выступили на ее глазах — не столько от защипавшей их пыли, сколько от разочарования.       Лишь очертаниями коридоры и комнаты напомнили ей о том, что когда-то этот разоренный дом был ее. В танце пыли Лили все равно рассмотрела, что рухнувшая крыша погребла под собой всю мебель в коридоре — от тумбочки до висевших на стене шкафчиков. В ярком солнечном свете над этой разрухой кружились пылинки, которые ветер поднимал от угрожающе торчащих балок. Сжавшись, словно дикий зверь, Лилит направилась в гостиную. Взгляд ее блуждал по стенам, пытаясь найти хоть что-то родное. Но все, что она видела, было абсолютно чужим и незнакомым. С одной стороны это было пугающе — до тошноты, сжавшей горло, и боли в желудке. Однако с другой… Лили испытала невероятное облегчение от того, что не увидела в этом месте ничего, что могло бы напомнить ей о доме.       Она правда боялась того, что не сможет отпустить этот дом. Но таким — опустевшим, потерявшим себя — он не смог ухватить ее своими когтями.       До гостиной и погреба Лили добралась первой. Не то чтобы найти его было легко — обвалившиеся балки крест-накрест завалили комнату, оставив для прохода лишь небольшой проем внизу, — но знающему человеку это труда не составило. На пару с Генрихом убрав обломки, Лили с трудом открыла крышку, доски которой напитались влагой и начали разваливаться. Из погреба сразу же дохнуло кисло-тухлой вонью.       — Экх, — сморщилась девушка. — Все заготовки стухли…       — Причем ощутимо, — сморщился Генрих, с кашлем отмахнувшись от люка. — Вонища страшная!       — Эй! Ты говоришь про мои с мамой старые заготовки, между прочим.       — Вот именно, что они старые. Уверен, когда-то они были очень вкусными.       — О, спасибо за комплимент. Когда-нибудь я специально для тебя сготовлю варенье, — усмехнулась Лили, пытаясь отвлечься от заклубившихся в голове неприятных мыслей.       — С радостью стану дегустатором. Если ты пообещаешь, что после я не умру.       — Если будешь так шутить, я специально сделаю варенье из волчьего лыка.       — А оно будет вкусным?       — Возможно.       — Тогда я не против рискнуть.       Смешок получился неуверенным. Только в этот момент Лили на мгновение ощутила себя в доме. Но это было секундное ощущение. Избавиться от него она постаралась, отправившись в погреб.       — Я пойду одна, — произнесла девушка перед тем, как нырнуть в сырую, вонючую тьму. — Там темно и очень много банок. Не хотелось бы своротить что-нибудь, а вдвоем это сделать проще простого. Не отмоемся еще с год. Могу я доверить тебе свою спину?       — Мне будет очень приятно, если ты мне доверишься. И я постараюсь сделать все, что в моих силах.       — Тогда я пошла.       И, наградив удивленно отшатнувшегося и с грохотом врезавшегося макушкой в балки напарника насмешливым взглядом, девушка нырнула в погреб. Зов оружия она почувствовала сразу. Его волны — холодные, но мягкие, так похожие на волны Лильена, — окутывали все пространство погреба. Ухватившись за это ощущение, девушка двинулась вдоль заставленных банками полок. К ее удивлению, погреб уцелел. Он не пострадал от пожара и запустения от слова совсем. И на Лили это не могло не сказаться.       Воспоминания загипнотизировали ее. Позабыв про свет, девушка на ощупь двинулась вперед. Пальцы ее заскользили по пыльным полкам, а сознание окутала шальная фантазия о том, что она просто ищет в погребе еду, которую ее попросила принести мама. Однако она быстро собралась с духом.       «Все кончено. Это больше не мой дом», — повторила про себя Лили. — «Как бы не выглядел погреб, как бы я не мечтала о возвращении домой, сейчас здесь нет ничего от того, что я так любила. Я просто… Просто должна отпустить это».       На ее счастье, ноги быстро вынесли девушку к нужному месту. Это оказалась небольшая пустая ниша в конце одного из коридоров. В самой глубине этой ниши Лили чувствовала тихое биение невероятно мощных волн магии. Опустившись на колени, девушка медленно и осторожно ощупала влажную землю. Ладони ее быстро нашли источник холода. Довольно усмехнувшись, она принялась копать.       Ей потребовалось довольно много времени и сил, чтобы выкопать меч. Он оказался закопан очень глубоко — настолько, что девушке пришлось по пояс влезть в яму, чтобы добраться до вещи. Когда она уже хотела все бросить и позвать Генриха, пальцы ее наткнулись на что-то мягкое. Чтобы вытащить это нечто, Лили потребовалось еще несколько минут. Но за упрямство она была щедро награждена.       Меч, завернутый в истрепанный красный бархат, лег в ее руки. Лили не сумела рассмотреть его в темноте погреба, но прекрасно ощутила, что это то самое, что она искала. Нити магии меча отозвались на ее касания. Холодок пробежал по рукам девушки, однако холодок этот был приятным, почти родным. Как… Касание отца.       Не сдержав всхлипа, девушка прижала клинок к груди. На мгновение ей показалось, что запах Лильена — горькая полынь, смола, дым костра — окутал ее, а его руки с длинными шершавыми пальцами легли на ее голову. Улыбнувшись, девушка выдохнула:       — Спасибо, папа… Спасибо, что помог мне вернуться домой.       Было кое-что еще, в чем девушка хотела поклясться отцу. Что-то, к чему она пообещала стремиться брату. Что-то, что она на мгновение увидела в тот самый миг, когда выглянула из-за тени Лахора.       — Обещаю, я сделаю Эдмунда счастливым. Обещаю, я… Сделаю себя счастливой. Я научусь смотреть в будущее, пап. В будущее, где буду и я тоже.       Лили знала, что Лильен не мог слышать ее, но от самой мысли о его присутствии рядом ощутила легкость и невероятную свободу. Этого хватило, чтобы помочь окончательно сбросить с плеч тяжесть и легко подняться на ноги.       Однако едва она это сделала, из куска бархата с шуршанием что-то выпало. Нахмурившись, девушка нагнулась и на ощупь нашла это нечто. Пальцы Лили нашарили… Бумагу. Ничего не понимая, девушка торопливо дошла до выхода из погреба и подставила находку под тусклый свет, прорывающийся сверху.       Ногти ее до хруста впились в тонкий пергамент, когда она разобрала написанное.       Мелким, изящным почерком Лильена на бумаге было выведено: «Путь к сердцу мира я оставил там, где ты, моя маленькая льдинка, всегда хранишь память обо мне и всех, кто был до меня». Буквы плыли и прыгали, стекали куда-то влево, словно бы писавший их очень торопился. Лили нахмурилась. В груди закопошилось напряжение. Это послание очевидно предполагалось ей — только свою дочурку Лильен называл «маленькой льдинкой». Но… Что оно могло значить?       «Что за сердце мира?» — Непонимающе сморщилась девушка, еще раз перечитав текст, на этот раз еще медленнее, чем до этого. — «И что за загадка с тем, где оно хранится?». Лильен всегда любил загадки. Лили вспомнила, как папа готовил им с братом сюрпризы, как на ходу придумывал загадки в зимние вечера, когда метель захватывала деревню. Редко когда девушка могла найти ответ на эти загадки без помощи. Отец умел делать их действительно запутанными. «Где я могу хранить память о нем? Может, это какой-нибудь из его дневников? Но они все сгорели вместе с домом!». Девушка тяжело вздохнула и замотала головой, словно пытаясь отогнать туман, скрывающий от нее ответы. Конечно, ничего не получилось. «Пап, ну почему нельзя было сказать понятнее?» — Беззлобно прорычала она, возведя глаза к потолку.       Возможно, если бы у нее было время подумать, Лили смогла бы понять послание отца. Однако едва она вновь начала вчитываться в слова, как до нее донесся крик Генриха:       — Лили! Выбирайся оттуда! Здесь солдаты!       «В самое подходящее, побери вас Боги, время!» — Рыкнула девушка, торопливо запихав в карман кафтана пергамент. Из подвала она вылетела стрелой. И тут же чуть не вернулась обратно. Ощущение искаженной магии Кальсотских Зверей обрушилось на нее, словно удар огромным молотом — настолько резко, что в висках загудело, а на языке осел липкий вкус желчи. Лили сразу узнала эти волны. Едва зажившие синяки и ссадины от их касаний вновь заныли, напомнив ей о прошлой встрече с этим человеком.       Но девушка не испугалась. Наоборот — ее захватил гнев. «Значит, Эмануэль и король и в самом деле оказались правы», — зло подумала она. — «Они пришли сюда за оружием. За оружием! Кислый шэлин* вам, а не наследие отца!». Обжигающий гнев и зудящее желание поквитаться за прошлое постыдное поражение погнали ее вперед так быстро, что девушка даже не обратила внимание на то, что плечами и ногами собрала все деревяшки на своем пути. Покрепче перехватив завернутый в тряпку меч, она рванула на грохот. Наверное, именно такая скорость спасла ее.       Лили только выскочила в прихожую — и почувствовала волну трескучего мороза, ударившего ей в спину. Реакция была мгновенной. Вае поглотил большую часть урона — лишь несколько льдинок обдало лицо девушки да холод скользнул по телу. Но следом за льдом последовала волна снега. Она была настолько мощной, что Лили пришлось отступить на улицу, чтобы не примерзнуть к доскам.       Ей хватило мгновения, чтобы понять — их загнали в ловушку. Как только нога ее ступила за порог дома, в ее сторону устремились десятки клинков. Лили только чудом сумела ускользнуть от ятагана особо наглого солдата Ланя — мелкого парня в черных, словно смоль одеждах. Однако ноги ее заскользили по грязи, сердце забилось быстрее, а дыхание сбилось. Перед глазами вновь встал тот день — полыхающий Лахор и черные тени солдат Ланя, мелькающие меж тающих в огне домов. Страх против воли сотряс ее руки.       «Опять они пришли сюда… Опять хотят все разрушить!». Ощерившись, Лилит окинула взглядом выстроившихся полукругом солдат. Их глаза в прорезях масок сверкали азартом боя. Они пришли закончить дело — забрать жизнь одной из последних жительниц деревни, которую они отдали пламени и забвению. А вместе с ними поглумиться над ее слабостью пришел и Кальсотский Зверь. Огонь гнева был силен, но Лилит слишком хорошо знала пределы своих возможностей. Страх, пробудившийся в ней от вида солдат Ланя, стал так силен, что мир на мгновение пошатнулся перед ее глазами — вместе с ней самой.       На краткий миг девушку парализовало. Один из нападающих воспользовался этим. Одним рывком он подскочил к Лили и размахнулся, собираясь снести голову замешкавшейся воительнице.       Темная рука снесла его тонкую фигуру, словно ветер — листок. С омерзительным хрустом и хлюпаньем она сжала его, позволив прожить лишь еще пару секунд, а затем со всего размаху ударила о землю. Кровь брызнула в воздух под крик солдат.       — Лили! — Тепло Генриха и звук его голоса привели девушку в чувство. — Не стой на месте, если жить хочешь!       — Знаю! — Рыкнула она. — Знаю…       Отбросить воспоминания удалось на удивление легко. Лили стоило только схватиться за рукоять отцовского меча, как волна его магии успокоила ее страх и заставила собраться. Но порадоваться победе над собой девушка не успела.       Град ледяных осколков посыпался на них с Генрихом. Словно по чьей-то указке Лилит схватила за меч, сделала хат… И очень удивилась, когда кроме привычной корки льда образовались ледяные пики, стремительно взмывшие в воздух. Взгляд ее метнулся к клинку. И правда — вся кромка стали была покрыта сосульками. Хрустально-голубой, словно кусочек льда, разделенный на две половинки залитой серебром трещиной драгоценный камень на эфесе меча сверкнул, заставив нити магии Лили затрепетать в ожидании удара. Восторг забился в ее горле вместе со смешком.       — Ай-ай, неужели вы меня опередили? — Раздался рядом знакомый голос.       Выставив вперед меч, девушка взглянула вверх — и тут же нашла источник голоса. Светловолосый парень стоял за спинами солдат Ланя. Лед охватывал его ладонь, голубые глаза смотрели насмешливо, а на тонких губах сверкала белозубая улыбка. На этот раз он был в другой одежде — настолько же нелепой, как и у его напарников в первую встречу с Кальсотскими Зверями. Ноги его закрывало что-то вроде доспехов, собранных из осколков льда, а на поясе и шее были надеты серебряные браслеты, между которыми по его груди змеями струились ледяные осколки. Лили хотела было посмеяться, но парень поднял руку… И пугающая волна неестественной магии прошила ее тело с головы до ног, словно десятки иголок. Меч дрогнул в руке.       — Ацтарпа кигале эма, пожалуйста, отдай мне меч. Мне лень с тобой сражаться. Давай закончим это полюбовно, а?       Вместо ответа Лили сделала рюн. И на этот раз он достиг своей цели. Один из воинов Лань упал, не успев даже вскрикнуть.       — Ой, ну и грубый же ответ! А я пытался по хорошему… Не вини меня, когда я превращу вас обоих в отбивные, ладно?       — Попробуй, — рыкнула Лили, выставив вперед клинок.       И первой рванула в бой. Ее целью был совсем не кальсот, а его свита. Руководила девушкой не только какая-то стратегия, но и жажда мести. Больше, чем расправиться с Кальсотским зверем, ей хотелось избавится от его свиты — черных теней, лишивших ее дома. И с парочкой ей это даже удалось. Из десяти оставшихся ланевцев она смогла сразить льдом и неумелыми, но быстрыми взмахами клинка трех — тех, что слишком задержались, наверняка не ожидав от девушки такой прыти и такого гнева. Но оставшаяся семерка оказалась умнее. Они отступили. И отдали все на волю своего господина.       От обжигающего холода и ледяной шрапнели Лили вновь спасли теневые руки Генриха. Поймав осколки, он швырнул их в сторону мага льда. Лилит услышала крик — кого-то из ланевцев задело. Пользуясь случаем, девушка скользнула вправо. Взмахнув клинком снизу вверх в элементе движения анс, она породила целую лавину снега и льда. И вся она устремилась к солдатам в черном. Их крики утонули в белом покрове, а снег быстро пропитался кровью.       Никогда еще анс не получался у Лили настолько хорошо. Обычно ей не хватало сил и уверенности направить достаточно энергии волн во что-то подобное. Но в тот миг гнева было слишком много. Неправильное, мерзкое удовольствие охватило девушку, когда последний стон солдата Ланя затих. «Наслаждайтесь. Это — ваша расплата», — позволила себе усмешку девушку.       И тут же оказалась подхвачена теневой рукой Генриха. Она было вздрогнула, но тень не сжала ее до хруста, а мягко перенесла к напарнику. И вовремя — в то место, где еще пару секунд назад стояла Лили, ударила глыба льда, очень похожая на ту, что вырубила ее в прошлый раз.       — Спасибо, — выдохнула девушка, благодарно взглянув на напарника. — Теневые руки на высоте…       — О, неужели похвала? Хвали меня почаще, пожалуйста, мне это очень нравится.       — Но до Кастея не дотягивают.       — Агх! Вот умеешь ты даже похвалу испортить!       — Эй, голубки, вы там не забыли про меня? — Возмущенно вскрикнул кальсот.       — Завались! — Хором выкрикнули Лили и Генрих.       Переглянувшись, они подарили друг другу по ухмылке. Взгляды встретились, мысли сошлись, движения друг друга встали перед внутренним взором… Мгновение — и напарники рванули в разные стороны. Кальсот попытался ухватиться за Лили — и это была его ошибка.       Стоило ему повернуться следом за обегающей его слева девушкой, как Генрих сформировал из тьмы острый клинок. Со свистом тот стрелой направился к врагу. Кальсот успел отразить его только потому, что обладал невероятной силой и реакцией. Ему потребовалось два рывка, чтобы защититься хат. Но даже его щит затрещал от силы удара тьмы.       А сзади его уже поджидала ледяная леди. И щадить врага она не собиралась. Острые пики, сорвавшиеся с клинка, с оглушительным треском забарабанили о спину кальсота. Его шипение и блеск его крови стали для Лили величайшей наградой. «Вот что значит — быть готовыми!» — Победно засмеялась она.       Да, их застали врасплох. Но в этот миг они не были полусонными и совсем не готовыми к бою. И это сказывалось. Лили буквально чувствовала, как легко ей было следовать за Генрихом и как быстро текли ее мысли.       — Кхе… В этот раз вы сражаетесь лучше. Молодцы… Кажется, все идет по плану.       Лилит едва удержалась от недовольного шипения, когда кальсот выпрямился. Оказалось, ее лед задел его совсем немного — на белоснежной коже появилось лишь несколько небольших царапин. Что-то защитило его от основной массы льда. Но что разбираться времени не было.       — Однако, к вашему несчастья, я не хочу проигрывать.       Мгновение — и буран окутал фигуру кальсота. Снег, повинуясь размашистым движениям его рук, скрыл парня от взгляда Лили и Генриха. Девушка замерла, напряженно выжидая, что будет дальше. Но ничего не произошло. Не веря, что все может закончиться так легко, она задержала дыхание и прислушалась. Дробный стук шагов повел ее за собой — прямо к напарнику.       — Генрих, справа! — Крикнула она, нырнув вперед.       Одним нечеловеческим рывком она подскочила к Генриху и закрыла его голову клинком. Лед затрещал о металл, холодные осколки разлетелись в разные стороны. Оскалившись, девушка взглянула на напарника… Тот словно услышал ее мысли. Не замешкавшись ни на мгновение, он направил в сторону удара темные руки.       Готовая к победе, Лили усмехнулась. А затем услышала за спиной грохот. Краем глаза она успела зацепить произошедшее.       Одна из темных рук Генриха прикрыла ее спину и перехватила огромное ледяное копье — такое, после попадания которого Лили едва ли осталась бы жива.       Второе тут же врезалось в землю рядом с ее ногой. Девушке пришлось отпрыгнуть от напарника, надеясь перевести внимание врага на себя… И за это она в тот же миг поплатилась.       Град льда застучал о ее тело. Девушка прикрылась хат, но один из особо острых осколков сверкнул прямо рядом с ее головой. Лили сразу же почувствовала легкость. Пальцы свободной руки ее потянулись к мочке уха. И правда — сережка упала. Гнев обратился рычанием. Коротко посмотрев на Генриха, Лили в ярости взмахнула клинком. Следом за льдом устремились и темные лезвия, и теневые руки.       Небольшой взрыв рассеял снежную пелену. Лилит едва не закричала от гнева, когда увидела защитившую кальсота стену льда… Но стоило ей присмотреться, как крик обратился насмешливым фырчанием.       Кальсот успел спасти себя, да, но слаженные удары напарников знатно подпортили его личико. «Вот тебе и источник наглых фраз!» — Мысленно рассмеялась девушка. — «А против нас двоих ничего противопоставить не можешь!». И смех ее стал лишь громче, когда она услышала рядом смешок Генриха. Ей не нужно было видеть его, чтобы чувствовать — он рад не меньше нее.       «А еще — он снова не бросил меня. Неужели и вправду исправляется?»       — Ха-ха! Неплохо! Очень неплохо!       К огромному удивлению Лили, кальсот выпрямился. Кровь его закапала в грязь, а странная одежда словно бы замерцала, но он даже не пошатнулся. Только смех его пару раз дрогнул, но взгляд голубых глаз остался таким же довольным и самоуверенным.       — Вы прекрасно сражаетесь! От вас будет так много толку!       Нога кальсота поднялась. Лили только успела вытянуть вперед меч, готовая защищать себя и дальше, а враг раз — и исчез. Девушка не смогла даже проследить за ним взглядом, так быстро он исчез среди темных остовов бывших домов. Все, что осталось напоминанием о нем — боль в новых ссадинах и снег, стремительно тающий под летним солнцем.       Облегченный вдох вырвался из горла Лилит вместе со смешком.       — Ха-ха! Победа за нами! Катись в свой Кальсот, выпендрежник!       Эмоции захлестнули девушку. Заливаясь хохотом, она вонзила меч в землю с глухим хлюпом и откинула голову. Ее победный крик достиг небес. Луч солнца, прорвавшийся сквозь завесу облаков, лег на раскрасневшееся лицо, позолотил растрепавшиеся волосы и заставил Лили развести руки в стороны, наслаждаясь шальной мыслью о том, что сами небеса поздравляют их с победой.       — Никогда не думал, что ты можешь так радоваться чему-то, — усмехнулся Генрих, нагнувшись и начав что-то искать в грязи.       — Сама не думала, — шумно выдохнула девушка и повернулась к напарнику, сверкая широкой улыбкой. — Но дери меня весь Божественный совет, мы его победили! Мы доказали этому засранцу, что сильны и можем задать ему жару!       Не сдерживая себя, девушка подскочила к напарнику и со всего размаху впечатала ладонь в его плечо. Генрих даже не пошатнулся, но довольная усмешка легла на его губы, а золотые глаза блеснули радостью.       — Меня больше радует то, что мы сработались. С тобой приятно иметь дело, леди Лилит. По крайней мере, когда ты не рвешься кому-то что-то доказывать.       — Говорит мне человек, который в двух из четырех боев сбегал от команды на встречу приключениям.       — Ладно, ладно, подловила.       Упоминание прошлых ошибок заставило Генриха помрачнеть. Губы его поджались, а взгляд соскользнул с Лилит на ладонь, которую он сжал в кулак. «Зря я это вспомнила. Такой момент испортила», — мысленно обругала себя девушка, невольно сжав в пальцах ткань гунея. И решила исправить эту досадную оплошность.       Чуть отступив от напарника, девушка без тени сомнений протянула ему правую руку, положив левую на грудь в районе сердца. На севере это был жест благодарности и признания. И редкому человеку доводилось получить его от Лилит Холоуэй. «Не погорячилась ли я?» — Запоздало подумала девушка, увидев, как округлились глаза напарника и как удивление сделало черты его острого лица мягче. Его слова отмели все ее сомнения.       — Л-лили… Правда? Ты правда… Признаешь меня?       От пламени, вспыхнувшего в его глазах, Лили стало жарко. Приятное тепло забилось в ее грудь в ритм биению сердца. Ветер засвистел в голове. Все слова, которые она собиралась произнести, показались глупыми и ничтожными перед этой всепоглощающей радости. Смущенная, она отвернулась и сказала первое, что взбрело ей в голову.       — Да-да, а теперь жми руку. И быстрее, пока я не передумала.       «Надеюсь, он не обиделся», — нервно подумала девушка. Краем глаза она попробовала посмотреть на Генриха, но тут же опять вперила взгляд в чернеющие остовы, не решаясь взглянуть на бледное лицо. «И чего я вообще переживаю?! Это он должен нервничать! Я его столько отталкивала…». Но волновалась почему-то Лили. И объяснить причин этого она не могла даже себе.       Однако Генрих не стал давить на нее. Его ладонь осторожно коснулась ладони Лили. Пальцы скользнули по холодной коже, словно проверяя, не шутит ли она. Почувствовав мозолистую кожу и невероятный жар, девушка было дернула руку назад, но в последний момент передумала. Это было внезапно, но необходимо.       Поездка и бой показали ей — Генрих прекрасный напарник для нее. Он принес в ее жизнь самую страшную боль, но он же исцелил ее израненную душу. Он бросал ее дважды, но он же — спасал.       Он понимал ее лучше, чем кто-либо еще. Она чувствовала его так, как чувствовала лишь себя. И раз это так… Пора было переступить через еще одну часть прошлого.       Генрих сжал ее ладонь. Его пальцы сплелись с ее, принеся с собой тепло и ласку. Ненависть в груди девушки сгорела и осыпалась пеплом в тот миг, когда Генрих улыбнулся — широко и открыто, как могли улыбаться только дети или искренне счастливые люди.       — Спасибо, Лили. Спасибо, что приняла меня.       — Ты единственный, кто по-настоящему понимает меня и может выдержать мой несладкий характер без недовольства. Как я могла не признать такое сокровище? — Неуверенно усмехнулась девушка, пытаясь избавиться от незнакомой доселе робости. — Поздравляю, солдат, теперь моя задница полностью под твоей защитой. Не разочаруешь?       — Обещаю брать тебя с собой в любую битву. С тебя — вразумляющие пендели.       — Только если ты иногда будешь стучать мне по макушке и заставлять напрягать голову.       И снова между ними зазвенел смех. В нем не было ни фальши, ни напряжения — лишь искренняя радость, окончательно переломившая все обиды. То, что было в прошлом, там и осталось. Они изменились. Они изменили друг друга.       Лили почти почувствовала, как лопнула еще одна нить, державшая ее в прошлом.       И только когда восторг свободы чуть схлынул, она ощутила, как что-то колет ей ладонь. Удивленно прищурившись, девушка взглянула на Генриха.       — Что? — Непонимающе склонил голову мужчина. А в следующую секунду просиял. — А! Ты почувствовала наконец?       Он отпустил ее ладонь. Но оставил то, что держал, между ее холодных пальцев. Благодарно кивнув ему, девушка взглянула на то, что он ей передал.       В груди ее тут же вновь зазвенела боль. Это была ее серьга. По поверхности драгоценного камня пробежала трещина. Тонкие серебряные колечки цепочки лопнули от удара льда Кальсотского зверя. С первого взгляда Лили поняла, что починить серьгу так просто не удастся. «Прости, пап. Кажется, последнее, что мне осталось от тебя, я сберечь не смогла», — грустно вздохнула девушка.       Озарение накрыло ее, словно внезапно грянувший ливень. «Путь к сердцу мира я оставил там, где ты, моя маленькая льдинка, всегда хранишь память обо мне и всех, кто был до меня». Там, где она всегда хранила память о нем… «Ну конечно! И как я сразу не догадалась!»       Окрыленная своей догадкой, она коснулась трещины и попыталась раздвинуть ее. Кристалл поддался. Две половинки его раскрылись, но не развалились. Из-под оболочки драгоценного камня желтым пятном показался клочок бумаги.       Лили осторожно вытащила его из кристалла и развернула. Генрих напряженно замер рядом с ней, не давя, но терпеливо ожидая ответов. Однако Лили и сама их не получила.       Очередное послание было вновь написано почерком Лильена. Это было то стихотворение, что девушка нашла в эмблеме, но теперь полное. «Лед и камень, сердце бури, Всплеск воды и тьмы потоки, Пусть пробудится земля. Под огня трескучий стон, Закричи, направив свет, Открывайтесь, ворота!» — Витиеватым мелким почерком струилось по бумаге. «И что мне это дало? Пап, что это?» — Ничего не понимая мысленно воззвала к автору послания Лили. Надеясь найти еще что-нибудь, она перевернула бумажку. Там, к ее удивлению, тоже было что-то написано.       Но лучше бы не было. Потому что от текста, размытого временем и дрожью писавших его пальцев, страх всколыхнулся в груди Лили, а ощущение неправильной, искаженной магии стало так невыносимо сильно, что ее замутило.       «Надеюсь, этим словам никогда не придется вновь прозвучать. Но если тьма совсем завладеет Нероном, пусть они приведут наших наследников к свету».       «Тьма? Нерон? О чем это? Что за тьма может завладеть королем и куда ведет этот стих?» — Вздрогнула Лилит. Она вспомнила черноту в зеленых глазах Нерона. Вспомнила леденящий душу холод, исходивший от него в тот миг в тронном зале. Напряжение стало невыносимым. От него в ушах девушки зазвенело, а поперек горла встал ком.       В тот миг, когда она уже хотела выбросить бумажку, Генрих коснулся ее плеча.       — Лили, все хорошо?       — Да, — выдохнула она, скомкав бумажку и запихав ее в карман кафтана. — Все хорошо. Просто еще одна загадка от моего очень любящего их папы.       Она попыталась улыбнуться. И, кажется, получилось неплохо. По крайней мере, Генрих выдохнул и кивнул. Пытаясь не дать ему усомниться в своих словах, Лили подхватила его под руку и произнесла:       — А теперь пойдем. Помнится, кто-то хотел показать мне, где похоронена моя мать?       — Что? А. Ладно, ладно. Пойдем.       Лили не была готова к этой встрече. Но когда Генрих повел ее, отправилась за ним. Ворох клубящихся темных мыслей последовал за ней, а пугающие слова продолжили жечь сознание клеймом.       Что-то страшное ждало их за горизонтом событий. Что-то, что, Лили чувствовала это, могло разрушить их всех.