Хроники Эхона: Лед и Скалы

      — Быстрее несите его сюда! Осторожнее! Не сделайте ему хуже, слышите?!       Голоса отдающих приказы лекарей и несущих его магов теней сливались в один неясный гул, едва различимый за топотом ног и стуком крови в ушах. Дышать было трудно. Каждый вздох казался ударом в грудь, а выдох сипел и булькал. Переломанные кости ныли. Маг тьмы из Кальсота знал свое дело, это точно.       Но еще сильнее ныла и болела душа. Генрих не смог сделать ничего, чтобы помочь друзьям и напарникам. И даже больше: он сделал то, что обещал Лили не делать никогда — забыл о защите. Как это и должно было случиться, мальчик, воспитанный на бесконечных боях без четких уроков, не смог усвоить простого знания о том, что защита иногда бывает важнее нападения. Это стоило ему слишком многого. И ладно бы только боли, к уколам которой он за множество боев привык настолько, что и сейчас умело отгораживался от них и оставался в сознании несмотря на травмы.       Он не смог спасти их. Он не смог спасти ее. Девушку с волосами цвета солнечного света и глазами, голубыми как небо в холодный день, такую до дрожи дикую и суровую, но в то же время хрупкую и заботливую. Он позволил Кальсотским Зверям забрать и ее, и их напарником. И ничего, совсем ничего не смог сделать, чтобы отбить их.       Как тогда, в день, когда позволил Эдмунду подставиться под удар за него. И до чего же эти дни были схожи — день, когда он потерял друга и день, когда потерял все. Тогда он тоже отдался ярости и не заметил, как за спиной его кальсотские маги приготовились к атаке. Тогда он тоже понял, что попался лишь тогда, когда все загрохотало и затрещало — от огня, а не от движения искаженной темной массы, но легче от того не становилось.       Тогда свою ошибку он тоже понял только в момент, когда исправить ее уже не мог.       И даже взгляды Лили и Эдмунда в эти дни были похожи — ужас и надежда в них сияли так ярко, что запертые Генрихом чувства рвались наружу и мешали думать.       И вот к чему это привело. Его положили на операционный стол, вокруг столпились лекари и маги тьмы и воды. Генрих знал — они спасут его. Может даже поставят на ноги в ближайшие недели, если срастят переломы. Но Генриху уже не было до этого дела.       Он смотрел в белый потолок, а вместо него видел лишь образы элементалей. Они уходили от него. И даже не оборачивались. Их смех становился все тише, фигуры все бледнее... Генрих терял их. И ничего не мог сделать, чтобы вернуться себе их и принесенное ими счастье.       Он выжил. Но спасти никого не сумел. Как тогда, с Эдмундом. Как в пещере.       Горькие слезы защипали глаза. Губы шевельнулись в неслышном:       — Вернитесь...       Но ничего уже нельзя было исправить.

***

      Лили снился прекрасный сон.       Она снова была маленькой девочкой. Вокруг нее болезненно-реально расстилался родной Лахор. Вернее, одно конкретное место — задний двор дома семейства Холоуэй. Сидя на корточках, Лили ковыряла лопаткой влажную после дождя землю, то приминая ее под первыми всходами маминого данпа, то выкапывая сорняки. И не было никаких проблем. Не было ни боли, ни страха, ни воспоминаний о поражениях, ни стремлений уберечь брата и найти счастье, которое все ускользало от нее. В этот момент она была счастлива. Здесь, в своем сне о далеком прошлом, где тревогам и печалям не суждено было появиться еще долго.       Где-то совсем рядом зазвенел смех. Лили не отвлеклась от работы. Она знала, кто смеялся. Только ее братец Эдмунд и его друг Генрих могли смеяться так задорно и звонко. Уже одно звучание этого смеха согревало ее. Даже видеть брата и его друга ей было не нужно. Они ведь были рядом. И никто из них не был ранен, не был потерян, не был убит.       Они были рядом. С ней. В мире ее сладких грез. Так, как и должны были быть. А вскоре она закончит с посадками и они вместе пойдут навестить Эмануэля, Вахора, Бастию, Родерика и Ингрид с Манселем. И все будет хорошо. Как и должно быть.       — Льдинка, мама приготовила чай. Пойдем? — за спиной зажурчал знакомый голос.       Лили подняла голову. Папа улыбнулся ей самой яркой своей улыбкой, а голубые глаза его взглянули на нее тепло и нежно, как смотрели только на нее, маму и Эдмунда. Лили улыбнулась ему в ответ.       — Да! — уверенно выдала она, потянувшись к папе.       Хохотнув, он поднял ее на руки и слегка подбросил. Лили засмеялась, нисколько не испугавшись. Ведь это был папа. Он не мог ее уронить. И не уронил. Руки его поймали ее и прижали к его крепкой груди, в которой размеренно и успокаивающе билось сердце. Он был жив. Мама ждала их дома. Эдмунд и Генрих играли где-то совсем рядом, а за пределами двора их ждали друзья. Все было так хорошо, как и должно.       Слишком хорошо, чтобы быть правдой.       Вот папа поднес ее к дому... И все счастье враз схлопнулось. Секунда — и солнечный весенний день превратился в зимний. Смех оборвался. Ему на смену встал треск пламени, от которого в горле Лили встал ком.       Дом вспыхнул как спичка. А вместе с ним — и все спокойствие, принесенное этой маленькой передышкой. Лили оказалась в снегу — холодном и липком, совсем не таком, как объятия папы. Снова одна, снова беспомощная помочь. Отпустившая, но не забывшая.       Тихий крик превратился в отчаянный визг.       А потом Лилит распахнула глаза. Задыхаясь, она закашлялась и попыталась сесть, даже не осматриваясь.       Когда она дернула правой рукой, что-то громко звякнуло и натянулось, не дав прижать руку к груди. Все еще во власти сна, девушка медленно повернулась на звон, боясь увидеть следы кошмара... Но вместо них взгляд наткнулся на серебряный браслет на запястье и цепь, тянущуюся от него к полу и вбитому в нему стальному кольцу.       «Какого?.. Что происходит?» — нахмурилась девушка, еще раз на пробу дернув рукой. Цепь не поддалась. Ничего не понимая, Лили обвела взглядом комнату. Она была мрачной, темной, и, что самое главное, маленькой. Словно тюремная камера.       Беспокойство зазудело под кожей девушки. «Где я? Не очень похоже на лазарет Фаролинда». Это была и не ее комната — вместо белых стен ее встретили темно-бордовые, истрепанные обои, а вместо балдахина над кроватью — темный потолок, покрытый сетью трещин. В комнате не было ничего, кроме этой кровати, тумбы и полотна на стене.       Лили взглянула на него... И тут же сердце ее ухнуло куда-то в живот, а тело словно оказалось в воздухе, такое сильное чувство полета в бесконечность охватило девушку. Все объяснилось — и незнакомая комната, и цепь на запястье.       На полотне красовалась птица света и Ната, Фэниль, развернувшая крылья над пожирающей свой хвост змеей. Это был флаг Кальсота.       Она была в Кальсоте. И, судя по цепи, отнюдь не как гостья.       Лили попробовала провести движение, но не смогла пробудить магию. Нити забились, вот только волны куда-то ушли. Куда девушка поняла, когда камень в браслете на ее запястье вспыхнул и погас. Страх застучал в голове Лилит, заставив ее до боли в челюсти стиснуть зубы и сжаться в комочек.       Она была в Кальсоте. В браслете, блокирующем магию.       В плену.       Опять слабая, опять давшая себя победить... Но теперь расплатившаяся за это... Только ли свободой? Или частью своей и без того расколотой, так и не успевшей собраться души?        Она осмелилась пройти по краю за друзьями, к свету надежды вдалеке... Но все они сорвались.        Глубоко-глубоко, в пучину неизвестности.        В кандалы и цепи.