Хроники Эхона: Лед и Скалы

      Когда Лилит открыла глаза, ей открылась далеко не самая обычная картина.       Вместо потолка хижины или, на крайний случай, серого неба, она увидела нечто настолько не поддающееся описание, что вздох так и замер в ее горле. Над ней растянулось бледно-голубое полотно водной глади, затянутое зеленоватой ряской и крапинками лилейных листьев. Тусклый свет едва пробивался в подводное царство, отчего все вокруг казалось сероватым и мыльным, лишенным четкости и яркости.       «Какого Темного Измерения?» — пронеслось в голове Лили. Испуганная, она дрогнула — и тут же локоть ее увяз в илистом дне. Только в этот момент до девушки дошло, что она не парит в невесомости, а лежит на чем-то мягком и липком. А еще — что двигаться на удивление легко, даже несмотря на толщу воды, стискивающую тело со всех сторон.       Пытаясь не поддаться панике, девушка собралась с духом и поднялась на ноги. Вырвать себя из плена ила оказалось так же сложно, как и встать на ноги, не погрузившись в мягкую грязь по колени. Но Лили не была бы собой, не прояви поразительно упрямства.       Как она здесь оказалась? Лили нахмурилась и воскресила в памяти облик Бастии, шагающей в ритме водных движений. «Может, она своей магией перенесла меня на дно болота? Умеют ли маги воды даровать способность дышать в реке?» — подумала Лилит, еще раз подняв взгляд к поверхности. — «В любом случае, надо выбираться отсюда».       Напружинив ноги, девушка оттолкнулась от дна. Она взмахнула руками, словно взлетающая птица, и задергала ногами, пытаясь вытолкнуть себя из мутной воды. Однако подняться — да что там говорить, даже прыгнуть, — оказалось ещё труднее, чем подняться на ноги. Странная вода просто не пустила девушку дальше, вмиг застыв, словно кисель, в который пересыпали крахмала.       Лили боролась. Она дергалась, рвалась, крутилась беспокойной рыбкой, но все было без толку. Сколько бы девушка не старалась, вода не пускала ее к манящим солнечным бликам, танцующим на поверхности воды.       Упорство сменилось усталостью. Лили быстро ослабела. Колени ее вновь увязли в иле.       «Вот так попала… Это что-то совсем ненормальное», — вздохнула она, переводя дыхание. — «Ладно, раз так не вышло, придется попробовать другой способ». Пришлось пойти вперёд, прямо по дну водоёма.       Идея была абсурдной, но другой у Лили не осталось. «Может, я найду что-нибудь, что поможет мне выбраться. Или кого-нибудь», — постаралась она успокоить себя. Паниковать в безвыходном положении было бесполезно, это девушка знала прекрасно. Как ей не хотелось закричать и отдаться страху, это не помогло бы ни понять, где она, ни выбраться из воды. Поэтому девушка глубоко вдохнула, выдохнула, приказала мыслям уняться и, окончательно собравшись с силами, двинулась вперед. Конечно, дрожь колотила ее руки, а взгляд беспокойно метался по скудным просторам подводного мира, но Лили старалась держаться.       Стиснув зубы, она воскресила в мыслях образ брата — его улыбку, его добрый взгляд. Поставила рядом с ним образ отца — сильного воина, гордого элементаля, но заботливого родители, всегда старавшегося научить дочь не сдаваться. Это помогло. Ощущение близости отца и Эдмунда чуть развеяло страх и заставило девушку вспомнить о том, к чему она вообще стремилась все эти дни и почему сюда попала. «Я должна вернуться к Эдмунду. А для этого нужно найти выход отсюда», — повторила она самой себе и уже чуть увереннее нырнула за илистый холм. Первый из десятка, испещривших дно водоема.       И тут же оказалась в месте еще более странном, чем дно водоема.       Перед ней раскинулся Лахор. Целый, утопающий в полуденном солнечном свете и счастливый Лахор.       Сердце девушки болезненно сжалось. Воздух с сипением вырвался из горла, а ноги едва не подогнулись. «Что это… Значит?» — зазвенел в ее голове так и не сорвавшийся с губ крик. — «Какого Темного Измерения здесь происходит?! Это что, какая-то шутка?»       Боль на секунду оглушила Лилит. Не желая даже видеть такую обидную насмешку над ее горем, девушка повернулась — и тут же уткнулась в плотную стену тумана. Страх сжал её горло. Лили попыталась пробиться сквозь плотное марево кулаками, однако туман даже не дрогнул, а вся рука девушки после первого же удара заныла так, словно она стукнула по мраморной глыбе.       «Это что-то совсем ненормальное. Может, я сплю? Но что за странные сны после того, как какая-то магичка нас вырубила?» — подумала девушка, потирая ушибленную руку. Губы ее поджались. «Ладно, пока придется принять версию сна. Паниковать нельзя. Надо взять себя в руки, успокоиться и признать, что это всего лишь сон», — вздохнула она, стиснув кулаки покрепче. — «А раз так, выбора не остается…»       Повернуться к видению Лахора оказалось труднее, чем все, что Лили приходилось делать до этого. Она все еще не смирилась до конца с тем, что ее дом погиб. Эта рана в её сердце успела покрыться коркой, но так и не зажила до конца. Видеть такой Лахор — счастливый, светлый, вновь живой, совсем нетронутый войной — казалось настоящей пыткой.       Это было жестоко. Настолько, что Лили едва сдержала крик. И только твердое желание вернуться к Эдмунду все же заставило ее повернуться к призраку прошлого.       Шумный вздох сорвался с губ девушки, когда она ступила в тень первых домов. Здесь все было так же, как и в настоящем Лахоре — низенькие домики с покатыми крышами стояли у ухабистых дорог, снег скрипел под ногами. Людей не было, но деревня не казалась заброшенной. Словно бы жители просто разошлись по домам, оставив улицу солнцу и Лили. И только одно «но» не позволило девушке сорваться на бег и отдаться счастливым воспоминаниям — это все было нереально. Настоящий Лахор лежал в руинах, и она знала это лучше кого бы то ни было.       И все же боль и гнев отступили. Воспоминания затянули Лили в крепкие объятия. Она вновь почувствовала себя в родном Лахоре, так чарующе пахнущем хвоей и растопленными печами. Горькое счастье затопило ее душу, заставив позабыть о возмущениях. И пусть девушка знала, что это только сон, стремящийся задеть ее за живое, она не могла не смаргивать слезы, глядя на такие родные деревенские домики.       Ведомая воспоминаниями, Лилит пришла к единственному месту, где была счастлива — к своему дому. Он был все так же прекрасен, как и раньше. Да, стены его уходили чуть в сторону, а крыша немного просела, но створки окон были все такими же пестрыми, а очертания такими же дорогими сердцу, как и много лет назад.       «Должна ли я зайти туда?» — задумалась девушка. — «Это всего лишь сон. Мне станет лишь больнее, если я позволю бередить эту рану. Да и… Мне нужно поскорее понять, что происходит и как выбраться отсюда». Но, словно не слыша собственных доводов, она сделала первый шаг. А затем еще один, и еще. И так, мелкими шажками, Лили подошла вплотную к двери. «Я не должна этого делать… Но как же хочу!» — мысленно взвыла она и, отринув все доводы сознания, схватилась за ручку двери. — «Будь что будет. Я так долго мечтала вернуться в Лахор… И неужели не позволю себе зайти домой?».       Дверь поддалась легко. Лили проскользнула в родной дом, не веря, что вновь может увидеть его стены изнутри. Тепло тут же окутало ее вместе с запахом любимых пирожков с олениной. На мгновение Лилит зажмурилась и сжалась в комочек. «Боги, как же я скучала… Сколько бы я не старалась забыть Лахор, он все еще со мной. Это сон, это всего лишь сон… Но, Боги, как же теперь не хочется просыпаться. Не нужно было сюда заходить, не нужно было поддаваться себе…» — водоворот мыслей вспенился так сильно, что все предложения в голове потеряли связность.       Лили хотелось уйти. Ей хотелось сбежать от прошлого и вернуться к настоящему, где у нее были обязанности, брат, так и не забытые обиды… Но еще больше хотелось остаться здесь — в сладостном прошлом, где все картины были такими зыбкими и ненормальными, но вместе с тем до боли необходимыми. Как могла она забыть Лахор? Как могла его не забыть?       Совсем растерянная и потерянная, Лили открыла глаза… И первые капли слез наконец покатились по её щекам. В коридоре мыла пол мама. Ее мамочка, ее любимая мамочка, все такая же красивая и совсем не мертвая, позволяющая темным волосам струиться по плечам, а легкой песенке срываться с губ.       Лили дернулась в сторону кухни — и всхлип заскребся в ее горле. Потому что там за столом сидел папа. Высокий, сильный, снова живой и совсем не похожий на изорванный медведем труп, который Лили видела перед похоронами. А рядом с ним, у печки, стоял Эдмунд. Абсолютно счастливый и на своих двоих.       Радость затопила Лили. На секунду все отошло на второй план — и настоящее, и будущее. Ей представился шанс увидеть прекрасную, неисполнимую мечту — семью в сборе, здоровую и целую, еще не потревоженную бедами. Не веря в свое счастье, девушка рванула к отцу.       — Папа! Папочка! — заплакала она, протянув руки к широкой отцовской спине.       Но коснуться отца ей не удалось. Когда руки девушки достигли его тела, они словно коснулись тумана и легко прошли сквозь Лильена. Смех застыл на губах Лили вместе со всхлипом. А в следующее мгновение папа повернулся — и счастье обратилось ужасом.       Обезображенное, изорванное медвежьими когтями лицо оказалось так близко к лицу Лили, что она почувствовала запах гниющей плоти. «Что? П-почему?» — мысленно вскрикнула девушка, отшатнувшись. Она повернулась к брату, пытаясь в его фигуре найти поддержку, но наткнулась на ещё один кошмар.       Эдмунд сидел на полу, и вместо ног у него были культи. Пустой взгляд голубых глаз смотрел в никуда — как в тот день, когда его только привезли в Лахор с войны. Судорожно мотая головой, Лили отступила еще на шаг. «Нет, пожалуйста, нет… Почему, почему мое счастье вновь обращается этим?».       — Лили, — раздался голос матери за спиной девушки.       Держась из последних сил, она медленно подняла голову — и столкнулась со слепым взглядом материнских глаз. Замогильный холод пришел вместе с Гертрудой. Все ее тело было словно лед, а белая кожа лица оказалась подернута инеем. Тем самым, что в своей слепой ярости породила Лили. Вздох встал девушке поперек горла. Мать коснулась ее плеча. Холод обжег кожу даже под одеждой, но Лили так и не смогла перестать смотреть в пустые глаза матери и глухо взывать к Богам.       — Лили, — зашелестели отец и брат в унисон.       — Лили, — повторила мать, едва сумев разомкнуть скованные льдом губы.       — Это твоя вина! — взвыл Эдмунд, закрыв лицо ладонями.       — Твоя вина! Твоя вина! — подхватили родители.       Пальцы матери больно стиснули плечо Лилит. Но слова, протянувшиеся в воздухе между ними, были больнее.       Ее вина. Это ее вина, что мать и отец мертвы, а брат остался инвалидом.       — Нет… Это ведь неправда! — взревела девушка, схватившись за голову. — Это все неправда! Глупый, глупый сон! Просто очередной кошмар! Просыпайся, идиотка, просыпайся!       — Нет, Лили, это не сон, — зашептала мать, нагнувшись к самому уху Лили. — Это реальность, моя дорогая. Страшная, жуткая, несправедливая… Реальность, в который ты убила нас.       — Я не убивала вас! Я просто не успела! — закричала Лили.       Но в глубине души она знала — семья права. Если бы она была настойчивее, папа не пошел бы в лес, а брат — на войну. Если бы она была быстрее, то успела бы спасти маму. Она должна была быть такой — лучше, быстрее, умнее и настойчивее. Но не была. И за это поплатилась ее семья.       Как бы она не старалась казаться ледяной, всемогущей леди, Лили была слабой, хрупкой девочкой, которая не смогла спасти самое ценное в своей жизни. И это была самая страшная ее вина и самое горькое наказание.       — Твоя вина, твоя, — повторил отец, подойдя к Лили вплотную. Запах его крови забил девушке нос и заставил сжаться от тошноты.       — Нет… Я не хотела… Я не хотела! — взвизгнула она, до боли вцепившись в волосы.       — Но твое хотение ничего не меняет, Лили. Если бы ты была сильнее, все было бы хорошо, — шепнула мать, еще сильнее стиснув плечи дочери.       — Я не хотела… Правда не хотела…       Слезы обожгли щеки Лилит. Позорные и жаркие, они потекли по ее коже, но девушка даже не попыталась их стереть. Она так долго держала все в себе, так долго пыталась быть опорой семьи, что, когда эмоции взяли верх, у нее совсем не осталось сил бороться с ними. Хрупкая плотина наигранной холодности проломилась. Горе затопило ее. Слабость сковала тело. Опора наконец надломилась — как надламливается любая вещь, когда основа ее подпилена, а сверху давит тяжесть невыполнимых задач.       Из последних сил Лилит выпуталась из хватки матери и, запинаясь, рванула прочь из дома. В ушах ее вновь и вновь звенело «это твоя вина», а пелена слез застилала глаза. Не сдерживая всхлипов, девушка, пошатываясь, выбралась в прихожую, выскочила за дверь… И тут же рухнула в снег, ободрав колени о мерзлую землю под ним.       Лахор снова горел. Запах паленой плоти плыл по деревни, а дома пылали факелами. Крики умирающих жителей гремели эхом, а между домов сновали черные тени захватчиков. И Лили ничего, совсем ничего не могла с ними сделать.       Лахор снова погибал. А вместе с ним гибла и она.       Протяжный крик взлетел к почерневшим от дыма небесам. И только когда в горле запершило, а в груди стало тяжело, Лили поняла, что кричала она сама.       Сжавшись в комочек на холодном снегу, Лили закрыла голову руками. Слезы застывали на ее щеках, но она не ощущала жгучей боли. Снег забивал горло, но она даже не старалась отплевываться. «Пожалуйста, хватит!» — только и могла умолять она.       А затем сквозь ревущее пламя прорвался до боли знакомый голос.       — Лили! — кричал Генрих, разрушая созданную сном картинку.       Не веря ушам, девушка подняла голову. Крик повторился. А затем еще. И этот голос вернул ее из страны кошмаров. «Генрих зовет меня. Я должна найти его. Я должна… Должна выбраться отсюда», — воцарилась в голове Лили простая мысль.       Как бы она не злилась на Генриха, как бы не проклинала его за то, что произошло в Кирзите, она поднялась на ноги и побрела на его зов. Потому что он, этот мужчина, чей эгоистичный характер так часто раздражал Лилит, почему-то был ей дорог. Потому что он звал ее и мог спасти. Наконец, потому, что у нее была цель ради которой она должна была встать и идти, несмотря на боль. А он… Он мог поделиться с ней силой. И перед такими аргументами отступили даже воспоминания о предательстве.       Сжав кулаки, девушка побежала прочь от жутких видений.       Лахор быстро остался позади. Исчез запах гари, стихли крики и перестал терзать холод. Слезы закончились. Их место заняла страшная пустота. Лили не знала, чему суждено ее заполнить — гневу или прощению. Но она бежала и бежала, не чувствуя усталости и не останавливаясь ни на секунду. И не понимала, что бежит не от кошмара к напарнику, а от прошлого к настоящему.       Она еще не понимала, какой важный выбор сделала в тот момент, когда отринула боль и пошла на зов.       Голос Генриха вывел ее к тонкой речушке. Маленькая, зеленовато-коричневая, она струилась по земле меж барханчиками. Зацепившись за такой яркий ориентир, Лили двинулась по зыбкому берегу. И, к своему удивлению, вышла к озерцу. А еще — к девушке.       Она сразу узнала эту округлую фигуру и русые волосы, струящиеся по узким плечам и пестрому платью. Слишком уж уникальна была внешность ведьмы восточных топей — Бастии. Девушка сидела на небольшом камне и мягко двигала руками и пальцами, словно бы играя на невидимых гуслях или натягивая нити. Лили мгновенно поняла, что она делала. И это понимание окончательно выместило грусть гневом.       Зубы Лилит до боли вцепились в нижнюю губу. Глаза налились кровью. Сжавшись, словно дикий зверь перед прыжком, она в два шага подскочила к ведьме. «Я убью ее», — билось в голове девушки. — «Никто не смеет играть моими чувствами. Никто не смеет одурманивать меня ради такого представления».       Однако подойти ближе ей не удалось.       — Ни шагу больше, дорогая моя, — протянула Бастия за секунду до того, как ладони Лили сомкнулись на ее шее.       Откинувшись чуть назад, она запрокинула голову. Взгляд больших темных глаз остановился на лице Лили — заплаканном, красном, но пышущим гневом. Насмешливая улыбка скользнула по пухлым губам ведьмы, когда она произнесла:       — Понравилась мое представление? Правда моя магия хорошо отразила волны твоего сознания?       — Я прикончу тебя, — рыкнула Лили, оскалив зубы.       — Но-но-но, дорогая моя! Сделаешь это, и из вод Волькры вернешься одна.       Тонкая ладонь ее скользнула к воде. Пальцы коснулись зеленоватой глади едва-едва, но рябь, разошедшаяся по озеру, была такой, словно Бастия кинула в него камень. Когда волны чуть утихли, вода в том месте, где ведьма коснулась ее, стала чище. Крупная дрожь сотрясла тело Лили, когда она увидела, что появилось в водном зеркале.       Там девушка увидела напарников. Но едва ли она обрадовалась этому. Крича и извиваясь, люди, с которыми она стала так близка, корчились в тех же кошмарах, через которые прошла и она. Ингрид сидела в углу какого-то темного, похожего на подвал помещения. Дрожь так сильно сотрясала ее тело, что Лили услышала стук зубов.       Эмануэль бежал по охваченному огнем Шинаену, улицы которого утопали в крови и над которым в небе развевался флаг Кальсота. Его горький плач словно когтями прошелся по и так израненной душе Лили.       Вахор сидел в песках Геленделя и прижимал к груди что-то черное и обугленное. Вхлипы рвались из его горла, магические огни плясали вокруг, обжигая смуглую кожу, но он словно бы не обращал на это внимания. Лили слышала, как он умолял кого-то простить его и клялся никогда больше не использовать магию, лишь бы обугленный труп воскрес. И от этих просьб, произнесённых надломанным голосом, чувство бессилия стиснуло грудь девушки до хрипа.       Родерик стоял где-то в толпе. Лили подумалось сначала, что он просто идет по улице, но потом она увидела сцену и что-то, нацарапаное на бумаге. Это было… Название конюшни семьи Милс и цена за нее. Дом Родерика пускали с молотка. А он просто стоял в толпе, и только глаза и сгорбленная фигура выдавали то, насколько же ему больно.       Но сильнее всего Лили шокировало отражение Генриха. В нем мужчина, всегда холодный и отстраненный, горько плакал. У ног его растянулись на жарком, залитом кровью песке сломанными куклами две фигуры. Губы Лилит задрожали, когда до нее дошло, что этими фигурами были она и Эмануэль. Они очевидно были мертвы — бледная кожа и пустые взгляды сомнений не оставляли. Но последнее, чего Лили ожидала от Генриха — это такой реакции на их с принцем смерть. Он буквально бился в истерике. Плечи дрожали, крупные слезы скатывались по щекам, всхлипы клокотали в горле и обращались криками.       — Лили! Эмануэль… Пожалуйста, ну пожалуйста, очнитесь, прошу! Простите меня… Пожалуйста, не шутите так! Я ведь не хотел. Я ведь… Я ведь просто не услышал! — ладонь Генриха на плече Лилит из отражения задрожали. Пальцами второй руки мужчина зарылся в белые волосы Эмануэля, слипшиеся от крови. Никто не ответил ему. — Это не может закончится так, вы слышите?! Вы не можете умереть! Я просто… Просто не услышал! Вы не можете погибнуть из-за меня! Эмануэль… Лили-и-и!.. Пожалуйста, ну пожалуйста…       Теперь девушка поняла, почему голос Генриха звучал так странно. Он плакал. Лили и подумать не могла, что у Генриха может быть такое лицо — искаженное болью, красное от слез и… Тонкое. Словно у потерянного ребенка. Лили отчего-то захотелось обнять его и успокоить. Только ли потому, что кошмаром Генриха оказалась ее смерть в Кирзите? Нет. Точно нет. Не могла только из-за этого ее душа зайтись в такой ужасной агонии, разрывающей грудь невыразимыми эмоциями.       Эти ребята ведь были ее напарниками. Она должна была помочь им.       Девушка упала на колени. В бездумном порыве рука ее потянулась к воде, стремясь дотянуться до друзей и спасти их от страхов. Но Бастия оказалась быстрее. Ее пальцы в мгновение ока достигли воды и тут же вновь затянули ее зеленоватой ряской — на этот раз не такой густой, но все равно приглушающей голоса напарников Лили.       Уткнувшись ладонью в эту ряску, девушка бессильно зарычала и бросила на ведьму полный ярости взгляд.       — Хватит! Прекрати это немедленно и отпусти их!       — М? С чего это ты защищаешь их? Разве не сама хотела заставить их страдать за предательства?       Лили не дрогнула, хотя в словах Бастии была правда. Девять дней после провального боя, мучаясь от ран и душевной боли, Лилит хотела, чтобы напарники испытали то же, что пережила она. И они страдали. Пять дней в пути Лили наблюдала тоску в глазах Вахора, отчужденность Родерика и Генриха, не знающего, куда деться и что делать теперь. Она пыталась наслаждаться этим, как делала раньше, видя боль обидевших ее. Но вместо этого испытывала гадкое чувство печали. Такой, какая бывает только когда ты сопереживаешь страдающим. Лили не знала, почему не могла обозлиться на напарников. Почему, видя их боль, страдала лишь больше. Но зато она знала, что не могла позволить какой-то там ведьме издеваться над их чувствами.       «Это ли — привязанность?» — подумала Лили. И тут же мысленно подтвердила это. Да. Вот так выглядит ее привязанность. Обида на что-то, но вместе с тем желание защитить. Гнев за непростительную ошибку, но вместе с тем любовь и сопереживание несмотря ни на что.       Бастия не стала дожидаться ответа. Стоило Лили только вжать голову в плечи, придумывая аргументы, как она шумно вздохнула и перестала так активно двигать пальцами правой руки. В зеленоватой воде образы напарников Лили перестали так корчиться. Их крики и слезы затихли. В душе девушки воцарилось хрупкое облегчение, перемешанное со стеснением и легкой злостью на дурочку-себя, так и не сумевшую отпустить предателей. «Но какая к Богам разница уже? Конечно, я не смогу простить их полностью. Но и оставить позади уже не сумею», — про себя вздохнула Лили, вернув лицу строгое выражение.       — Что ты сделала с нами? — рыкнула она, исподлобья взглянув на Бастию.       — О, ничего особенного! Просто напоила снотворным. Знаешь, травы хатгарад* прекрасно навевают сон. Дурман-трава, конечно, немного мутнит разум, а листья сомы вызывают привыкание, но сон после этого такой хороший, что ничто не разбудит!       «Все же сон. Значит, покинуть его будет непросто».       — Я не об этом. Как ты навеваешь кошмары?       — М? А! Да это просто. Смотри, — Бастия обвела пространство вокруг себя рукой. — Видишь, где мы? Понимаешь, что это своего рода водоем? Так вот, это называется Водами Волькры.       Лили ничего не поняла из этого объяснения. Она слышала про Бога Ночного неба — Волькру, одного из всеотцов остальных Богов Эхона. Но вера в него в Фартоне была слаба и стара. О Волькре мало говорили, его почти нигде не упоминали и чествовали очень редко. А уж о его силах и вовсе знали лишь то, что они, скорее всего, были смешением водного и темного элементов. Заметив ее непонимание, Бастия хохотнула.       — Водами Волькры называю пространство, где рождаются сны. Можно сказать, это граница между сном и реальностью. Ну или исходные владения Хат, ее царство до исхода в Темный мир, как тебе будет угодно.       — И что же?       — Ну, скажем так, при определенном зачаровании воды я могу — благослови Боги магию тьмы — переносить своих клиентов в Воды Волькры, отщипывая от них кусочек для манипуляций сознанием и образами в нем. Не скажу, что большой и надолго, но много мне и не надо. Хотя, признаю, было бы приятно отхватить себе полноценную возможность управлять снами… Впрочем, не думаю, что Хат позволила бы мне такое обращение с ее миром без ее способностей к созданию снов, ха-ха!*       Ясности больше не стало. Но Лили решила, что пока важнее другое.       — Зачем ты сделала это? Зачем отправила нас сюда?       — Разве я могла пустить в дом солдат-незнакомцев? Да, вы приехали с Ингрид, но на восточных топях знаешь какая поговорка ходит: гостя со столицы принимай волчьим лыком и беленой. Потому что столичные гости не несут в край изгнанников ничего, кроме смерти.       — Справедливо, — вздохнула Лили. — Теперь ты убедилась, что мы не причиним тебе вреда?       — Теперь да. Кстати, дорогая… Последнее, что нужно делать в твоей ситуации — винить себя. Мы не способны изменить то, что заложено в наших волнах. Ты сделала все, что могла. Отпусти прошлое. Ему нет места в настоящем и уж тем более в будущем.       — Хочешь, чтобы я послушала тебя после всего, что ты сделала?! Да ты с ума сош…       Договорить Лили не успела. Совершенно внезапно щеку ее обожгло жгучей болью, а образ Бастии расплылся. Мгновение — и она с судорожным вздохом вынырнула из сна. И тут же наткнулась взглядом на лицо Генриха. Он нависал над ней, и ладонь его была занесена для следующего удара.       — Слава Богам, ты очнулась, — прошептал он, не дав Лилит опомниться.       И тут же руки его сомкнулись вокруг боков девушки. Генрих прижался к ней, словно ребенок к матери, и на мгновение уткнулся носов в волосы на ее виске. Едва проснувшаяся, еще не понимая, реально ли происходящее, Лили позволила ему это. А когда тихий вздох раздался у нее над ухом — не посмела оттолкнуть. Тепло тела Генриха согрело ее и вернуло к миру. К реальности, где она вновь оказалась в маленьком домике Бастии, далеко от сгоревшего Лахора и невыполненных обещаний. И даже боль в щеке и смущение не заставили ее ощериться.       Ведь Генрих все же спас ее. Он вытащил ее из кошмара. Хотя бы на этот раз он не опоздал.       — Эй, дорогие гости, я вам не мешаю? — и только голос Бастии разбил идиллию.       Стоило ведьме цокнуть каблуками туфель, как Генрих почти что отпрыгнул от Лили. Ловко перекатившись, он одним невероятным прыжком поднялся на ноги и, прикрыв собой закопошившуюся девушку, выступил вперед. Воцарилась напряженная тишина. Лили услышала, как рядом с глухим стоном подняла голову от пола Ингрид. Облегчение заставило ее прикрыть глаза. Впрочем, лишь на секунду. Вместо того, чтобы броситься на помощь напарнице, Лили медленно, чуть покачиваясь на нетвердых ногах, встала, и тут же выступила рядом с Генрихом. Тот грозно глянул на нее, без слов приказав вернуться назад, но девушка и не подумала отступать. Вместо этого она вытянула руку, готовая сделать хат.       Это должно было впечатлить ведьму и заставить ее испугаться. Но она только расхохоталась. Прикрыв губы ладонью, она прищурилась и произнесла сквозь смех:       — Ой, да ладно вам скалиться! Подумаешь, проверила — не велика потеря. Зато теперь я и без долгих разговоров знаю вашу цель. И, кстати, да, вы прибыли по адресу. Я элементаль воды, но…       — Это можно расценивать как нападение на послов империи, — оборвал ее Генрих.       Смех Бастии смолк. Не отняв руку от лица, она чуть опустила голову, взглянув исподлобья на слишком воинственных гостей.       — По хорошему вы не понимаете? Ладно… Поугрожай мне тут еще, мальчик. Обещаю, тот кошмар, что ты уже видел, покажется детским лепетом.       Воздух в комнате стал ощутимо тяжелее. Влага напитала его. Капли воды вмиг осели на волосах Лилит, и от этого мурашки пробежали по ее спине. Бастия явно не шутила, как бы широко не улыбалась.       Бастия знала их души. И могла нажать на болевые точки так, чтобы они больше никогда не поднялись.       — Ваше предложение меня, кстати, мало интересует. Оно слишком опасное. Но если вы предложите мне что-нибудь стоящее, я подумаю.       «Еще одна», — мысленно вздохнула Лилит. Этого стоило ожидать — сходство Бастии с Родериком стало заметно сразу. Вот только предсказуемости и логичности от ведьмы ждать точно не стоило. И Генрих, похоже, тоже подумал об этом. По крайней мере, губы его раздвинулись, обнажив клыки, а в золотых глазах заплясали огоньки такого гнева, который Лилит видеть еще не доводилось. Пришлось девушке взять все в свои руки, пока дело не дошло до драки.       — И что же ты хочешь взамен? — спросила она, настойчиво отпихнув Генриха плечом. — Славу? Богатство? Может, обещание счастливой жизни?       — М-м-м-м, нет, этого всего мне хватает, спасибо. Но предложения хорошие. Мне понравились. Впрочем, если не постараетесь получше, думаю, мы с деревенскими решим, что от вас нужно избавиться.       Хихикнув, Бастия забавно сложила руки на груди. Чем окончательно вывела из себя Генриха. Оглянувшись назад, он осмотрел напарников, все еще лежащих в навеянном травами сне. Нахмурился. Когда он вновь взглянул на ведьму, Лили поняла — сейчас что-то будет.       — Хочу напомнить — вы общаетесь с бывшим генералом первого специального отряда Фартона. А на подушках у вас лежит младший принц империи. Не в вашем положении отказываться от предложений. И не в вашем положении угрожать нам. Если вы хоть пальцем тронете принца, вам же будет хуже. Подумайте, хотите ли вы, чтобы сфабрикованные дела ваших соотечественников стали реальными? Тогда ни у кого из них не останется права на амнистию и пересмотр дела.       Лили удивленно взглянула на Генриха. Откуда он знал о том, что жители восточных топей — политические изгнанники? Он не слышал их с Ингрид разговора, девушка могла в этом поклясться. Так откуда же он узнал об этой постыдной тайне Фартона? Может, догадался? Или знал изначально?       Обдумать это у Лилит времени не нашлось. Слова Генриха достигли цели: Бастия примирительно подняла руки и медленно подошла к завалившемуся на бок столику. Подняв с пола стул, она примостилась на нем и снизу вверх взглянула на гостей. В то же мгновение плечи ее опустились. Улыбка сползла с круглого лица.       — Сама знаю. Боги, почему же вы такие тупоголовые? Ну же, подумайте, что мне может быть нужно. Подскажу — это связано и с тем, что говорила я, и с тем, что говорили вы сами.       — Загадок нам хватило. Завязывай и говори прямо! — рявкнул Генрих, сжав ладони в кулаки.       — А если у меня манера общения такая?! Вот же неотесанный остолоп… А в душе таким милашкой кажешься.       Вздохнув, Бастия нервно заправила за ухо длинную прядку волос. Пальцы ее при этом заметно дрогнули, хотя лицо осталось все так же непроницаемо насмешливо.       — Ладно уж. Раз вы такие тупицы, озвучу свое требование прямо. Коли государство хочет, чтобы я послужила, ему надо послужить мне. Вы можете устроить пересмотр дел всем жителям Тунанея?       Генрих даже чуть пошатнулся от подобной просьбы. По его лицу было видно — он ожидал от ведьмы чего угодно, но точно не такого. Впрочем, Лили удивилась не меньше. «Может, мы ошиблись на ее счет?» — на мгновение подумалось ей. Но разбуженные воспоминания о горящем Лахоре не позволили девушке расслабиться. Бастия была не так проста, и уже показала это. Доверять ее тоскливому личику и грустному голосу точно не стоило. Но кое-что Лилит все же заинтересовало настолько, что она решила спросить:       — Зачем тебе это?       — За надом, — огрызнулась ведьма. — Я живу в этой деревне! Сама как думаешь? Ох… Прости, грубовато вышло.       Лили ничего не ответила. Но слова Бастии ей понравились Не потому, что были какими-то особенными, а потому, что она сама ответила бы примерно так же. «Один балл в плюс. Но этого все равно маловато, чтобы я забыла о её жестоких играх».       — Так что, вы можете это устроить? Можете даже не амнистию, а просто попросить послабление режима. Нам и почтовой станции хватит. У многих здесь родственники по всему Фартону, а связаться с ними без почтовой станции трудно. Они отправляют письма через заезжих торговцев, но это всегда риск, а ответ от родни никогда не приходит. Мы пытались сами это наладить, но из всех жителей Тунанея выездные — я да девушка из мясной лавки. Не очень много работников для почтовой службы, сами понимаете. Но вообще, у нас здесь много преданных короне ребят. Да, их выслали, но они готовы послужить Фартону и очень ждут, что их простят. Поможете?       — Мы постараемся устроить это, — выдохнул Генрих, наконец перестав скалозубить.       — Постараемся — это не ответ! Конкретику, гости дорогие, конкретику!       — Мы сделаем все возможное. Но для большей уверенности в успехе советую обсудить это с принцем Эмануэлем когда он…       — Буэкх!       —… Проснется.       — О, нет, только не на ковер!       «Спасибо, Эмануэль», — благодарно вздохнула Лилит, наконец опустив руку. Напряженная сцена закончилась. Бастия отвлеклась на Эмануэля: подняла его на ноги и потащила куда-то в соседнюю комнату, прося подержать все в себе еще пару шагов. Лили стоило бы пойти за ней. Принцу определенно требовалась поддержка подруги. Но у девушки уже не было сил ни на что, особенно на помощь близким.       Зарывшись ладонью в растрепавшиеся пряди, она прошла до горки подушек и со всего размаху упала на нее, вперив взгляд в потолок. В боку заныло, но девушка даже не дернулась.       Ей тоже нужна была помощь. Очень. И сейчас Лили готова была признать это. Как бы она ни старалась, как бы ни играла, как бы ни пыталась забыть, боль все еще была сильна. Раны прошлого не зажили. Воспоминания не ушли. И Бастия показала ей это как нельзя лучше. Лили ненавидела ведьму за такую игру с ее чувствами, но готова была признать — всё сказанное было правдой. Холоуэй готова была признать: с ней не все в порядке. Сломанная опора не восстановится. Но что она могла с этим сделать? К кому могла обратиться?       Почему-то именно в тот момент в голове девушки всплыли слова Бастии «С чего это ты защищаешь их?» и последовавшие за ними размышления. Могла ли она… Поделиться с напарниками? Лили не хотелось верить в это, но ее душа кричала «да». Она хотела довериться этим людям еще раз, хотя никогда не позволяла себе верить никому, кроме семьи.       — Эй, вы!       Лили с трудом подняла голову. Бастия стояла в дверном проеме, уперев руки в бока, и не без интереса наблюдала за тем, как Генрих пинками поднимает с пола Родерика.       — Ваш друг вышел на улицу, подышать. А я согласна поехать с вами. За… Сто золотых монеток в месяц, скажем. О, и сеанс моральной поддержки вы тоже должны оплатить! Сто тоний с каждого.       — Не давайте ей… и вирсы. Чай — дерьмо.       Покачиваясь, Родерик выбрался из-за стола. Выглядел он при этом слишком решительно для человека, едва стоящего на ногах и выглядящего, как бродяга с этими пятнами от чая на рубашке Но не Лили было его судить. Собравшись с духом, она произнесла:       — Мы и не собирались. Это нам тут за такое платить надо.       — Ой, да ну вас! Ишь ли, собственный купец у них есть, пф…       Продолжая что-то бурчать себе под нос, Бастия побрела прочь из комнаты, наигранно взмахивая руками и тряся головой. Однако перед тем, как совсем раствориться среди множества комнат избушки, она встала в дверном проеме и повернулась к Лили.       — Кстати, малышка, — начала она, мягко улыбаясь, — помни мои слова, хорошо? Это не твоя вина — то, что стало с твоим домом. Не принимай близко к сердцу то, что показали тебе мои кошмары. Я не умею создавать сны как Хат. Только управлять Водами Волькры для воплощения мыслей. То, что ты видела — плод твоей уверенности в своей вине. На самом деле, ты ни в чем не виновата. Не живи прошлым. Оно имеет свойство закрывать будущее.       — Да что ты говоришь? Какая неожиданность…       — Не огрызайся. Признай — ты уже не видишь будущего для себя. Все, что тебя беспокоит — прошлое. Но, моя дорогая, его не исправить. Отпусти и живи дальше. В мире много возможностей, и отказываться от них в угоду лелеянью своих ран — глупо.       Лили хотелось в это верить. Но боль в груди не стихала, а пелена не спадала с глаз. Лилит Холоуэй оставила в прошлом семью — мать, отца, брата на двух ногах, односельчан. И расстаться с прошлым для нее значило расстаться и с ними. А потерять даже их образы она боялась больше всего. Да и… Какой смысл был от ее жизни?       Впрочем, спорить с ведьмой девушка не стала. А та и не попросила ответа. Вместо этого Бастия просто вышла из комнаты. А следом за ней побежала и Ингрид, на ходу поправляя куртку и крича:       — Бастия, какого Темного Измерения ты снова это сделала?! Мне показалось, я еще в прошлый раз сказала тебе, что мне не нравятся такие фокусы.       — Дорогая моя, ты сама виновата, что попалась на это второй раз.       — Ах так…       Их голоса стихли за стеной. А следом за ними отправился и Родерик. Шумно вздохнув, он косо глянул на распластавшуюся на подушках Лили и произнес:       — Пойду поговорю с Эмануэлем. Ему нужна поддержка. А, и еще…       Повернувшись, он со всей дури пнул Генриха в колено. Тот сморщился и зашипел, но стоически стерпел испытание и даже не выдал остроту. Родерик закатил глаза. Никто не засмеялся. На этой ноте элементаль земли и ушел. И Лили осталась один на один с Генрихом и все еще не пришедшем в себя Вахором. С двумя людьми, на которых она была обижена больше всего.       Лили не ожидала слов. Но они прозвучали.       — Прости меня.       Не веря своим ушам, девушка села и взглянула на Генриха. Тот стоял чуть поодаль, потупив взгляд, поджав губы и нервно обхватив одной рукой локоть второй. Снова — словно мальчик. Девушка тепло усмехнулась. Что ж, они нуждались в разговоре. Лили устала. Но на один разговор ее должно было хватить.       — За что?       — За то, что не пришел на помощь в Кирзите. Я… Не услышал тебя.       — Не парься. Бастия уже показала мне твои истинные чувства. Спасибо, что переживаешь за меня. Знаешь, понимать это приятнее, чем думать, что тебя бросили подыхать на поле боя, хотя обещали этого не делать.       Генрих дернулся. В тот же момент светлая кожа на его щеках чуть покраснела. Однако он почти сразу же взял себя в руки и, расправив плечи, надменно поднял голову. Лили чуть не цокнула языком. Такой Генрих — холодный и отстраненный — нравился ей куда меньше. Но сказать ему об этом — значит признать, что что-то в нем ей все же нравилось. К такому Лили была не готова. Поэтому, вместо того, чтобы обмениваться любезностями, она спросила:       — Лучше скажи, ты знал, что все жители Востока — изгнанные маги?       — Конечно знал, — не стал лукавить Генрих. — Я ведь и сам маг. Тем более — высокопоставленный.       — И не жаль тебе их, своих «родственников»? Они ведь наказаны ни за что.       — Мне жаль их. Но еще больше мне жаль Фартон, попавший в ловушку ужаса и бесконечных проблем.       «Опять Фартон». Лили не понимала, за что Генрих так любит эту проклятую Богами страну. Для нее Фартон все еще был выгребной ямой, в которой души сотен людей гнили и разлагались, и где самых лучших могли предать. Лилит не простила Фартон за отца. И не собиралась делать этого.       — Почему ты вообще любишь Фартон? Что в нем хорошего? Неужели у тебя нет ничего другого, что ты мог бы полюбить?       — Нет, — улыбнулся Генрих.       Лили так и подскочила от удивления.       — Чего?! Серьезно?       — Серьезно. Только страна и корона — моя родня. Только они смогли принять нагулянного бастарда.       Девушка захлопала глазами. Рот Лили открылся, но из него не донеслось ни звука. Генрих — бастард? Но как?!       Фартонские аристократы не любили бастардов. Нагуляные дворянские дети не достигали вообще никаких высот — родители от них отказывались, наследства они не получали, титулов не имели. Ребенок-бастард оказывался предоставлен сам себе и обычно не достигал ничего, потому что все в дворянской среде знали, что он — незаконный. А если известности бастард все же заслуживал, он постоянно получал замечания и указания на свое происхождения. «Так какого Темного Измерения я даже подумать не могла, что Генрих — бастард?!» — удивилась Лили. Нет, она, конечно, не интересовалась этим мужчиной и даже сторонилась его в какой-то мере… Но не настолько, чтобы не услышать про его происхождение! Даже Ярлем не упоминал об этом!       — Не делай такое лицо. Я их за свою жизнь порядком перевидал. Лучше, чем моя мать, когда она узнала, кем я стал, ты лицо уже не сделаешь, — фыркнул Генрих, сложив руки на груди.       — Ты шутишь?! Разве может бастард в Фартоне получить такую высокую должность? И при этом еще и не получать укора?       — Может. Если очень постарается. А я постарался. Кстати об укоре… С чего ты взяла, что я его не получаю? Еще с три года назад я чуть ли не каждый день слышал, что я — сын шлюхи и тупее всех вокруг. А потом заслужил свой титул и право быть гордостью Фартона. И больше никто не смеет называть меня, как раньше.       — Постой… Сын шлюхи?       — Ну да. Я сын своей матери, но не сын отца. Эмансипация-эмансипацией, а изменяющая женщина все еще считается шлюхой. Никогда не думала, почему у меня двойное имя? Это старая традиция Фартонских дворянских семейств — давать бастарду второе имя в честь его предполагаемого отца или матери.       — Честно, такого я не ожидала…       — Теперь ты знаешь о моем происхождении. Поздравляю. Ты вторая после Эмануэля в команде, кто это знает.       — О, то есть, ты мне оказываешь почет? — не сдержала смешка Лили. — Я могу гордиться этим?       — Все, что бы загладить вину. Так что, ты прощаешь меня за то, что произошло в Кирзите?       Лицо Генриха осталось спокойным, но глаза его как-то странно заблестели, а плечи дернулись и опали, словно на них обрушилась огромная тяжесть. Лили вздохнула и потерла висок.       Злопамятность требовала от нее не прощать и не забывать. Но разум напоминал: Генрих не хотел этого. Он просто не услышал ее. С другой стороны, он так же не услышал ее брата. И что стало с Эдмундом? Плохое с ним стало. Генрих был ужасным командным игроком и доказывал это уже дважды. И этого было не исправить. Но ведь это не главное, правда? Было в нем и что-то хорошее. «Еще бы понять, что», — вздохнула девушка про себя.       Стоило ли Лили прощать его? Ей хотелось бы сказать нет. Но она не могла. Стоило вспомнить заплаканное лицо Генриха из ее сна и услышать его чуть дрожащий голос, произносящий «бастард», как все обиды отступали.       Но отпускать его так просто она тоже не собиралась.       Лили медленно поднялась. Ноги тут же отозвались ноющей болью.       — Что ты делаешь? — спросил Генрих, выгнув бровь.       — Собираюсь сделать кое-что перед тем, как сказать итог. Стой и не двигайся.       Мужчина недоверчиво окинул ее взглядом, но с места действительно не сдвинулся. Сделав пару неуверенных шагов, Лили остановилась перед Генрихом и примерилась. Ей не хотелось его покалечить. Ее лицо явно не внушило солдату доверия. Но спросить у нее что-либо он не успел.       Дернувшись, Лили впечатала колено в пах Генриха.       — Кх…       К ее уважению, это было единственным, что Генрих сказал. Закусив губу, он согнулся и зажмурился, но даже не пикнул. И только когда девушка отошла на шаг назад что бы полюбоваться на согнувшегося мужчину, он просипел:       — Ладно, я заслужил это… Но колени у тебя, конечно, каменные.       — Еще бы! У меня было время отточить мастерство бить в пах на парнях из Лахора. Никто не смел мне предложение делать.       — Боюсь, я теперь тоже не смогу.       — А кто бы тебе позволил?! Не для тебя мой цветочек цвел! А, и кстати, это еще не все.       Размахнувшись, Лили стремительно вдарила Генриху по щеке. Не сильно, но ощутимо.       — Все. Прощен. Но, заруби себе на носу, это последний раз, когда я прощаю тебя. Еще раз разочаруешь меня, и я не позволю себе такой милости.       — Я постараюсь сделать все, чтобы больше не предавать тебя. Спасибо, что простила.       Лили вздохнула. Она не должна была быть слабой. Но, Боги, каким же счастьем просияли глаза Генриха, когда она простила его! На его губах даже на секунду появилась улыбка, когда он выпрямился. И эта улыбка была настолько очаровательна, что Лили на секунду захотелось всегда видеть ее на остром лице Генриха. Однако она тут же отбросила эту мысль. Такого Вайсе еще не заслужи…       — У-а-а-ха-а… — жалобный плачь Эмануэля глухо зазвучал в комнате.       И Генрих, и Лили тут же напряглись. А поняв, что сделали это синхронно, смущенно кашлянули и отступили чуть назад друг от друга.       — Пойду к нему, — выдохнул Генрих.       — А надо? Ты сможешь ему помочь?       — Я его нянчил с детства. Уж кому как не мне знать, как успокаивать истерики Эми… Принца.       — Тогда иди. Если что, я буду здесь, отдыхать.       — Отдыхать? Не думаю.       В тот же момент, как Генрих сказал это, сзади на Лили налетел ураган рыжих волос и слез. «Вахор! Как я не заметила что он проснулся?!» — удивленно воскликнула про себя девушка. В реальности же она глухо вскрикнула, когда огромный юноша стиснул ее в объятиях и легко, словно пушинку оторвал от пола, прижав к своей могучей груди.       — Ох, Боги, Вахор…       — Удачно вам поговорить.       Гаденько захихикав, Генрих помахал им рукой и вышел из комнаты. «Надо было бить сильнее», — с легким смешком подумала девушка. Впрочем, тут же отбросила эту мысль. Вахор уткнулся в волосы на ее макушке и хрипло выдохнул. Лили осталось только обмякнуть в крепкой хватке чужих рук. Бороться ей не хотелось от слова совсем. Она знала — пора было разобраться с этой ситуацией окончательно. Если Генрих заслужил ее прощения, пора было дать его и Вахору.       Она ожидала извинений и смеха. Но получила жалобный всхлип и судорожный шепот:       — Ты в порядке… Боги, ты в порядке…       — Живее всех живых. Но если ты меня не отпустишь, боюсь, это исправится.       Вахор тут же послушно отпустил ее, но даже и не подумал отстраниться. Руки его так и продолжили сжимать рубаху Лили на спине. Девушка вздохнула. Кажется, на Вахора видения Бастии оказали тот же эффект, что и на Эмануэля. Только если первый ушел плакать на улицу, то второй обратился к ней. Почему? Лили надеялась это услышать.       Чуть успокоившись, Вахор поднял голову. Взглядом Лили нашла его зеленые глаза. В них было столько боли и тоски, что ей невольно стало неуютно. Все эти дни взгляд Вахора прожигал ее спину, но она подавляла всякие порывы простить его гневом. Однако сегодня, после этих чертовых снов, она не сдержалась.       Она простила его. Еще до того, как слова извинения сорвались с дрожащих губ южанина. Просто потому, что раскаяния в зеленых глазах хватило бы на десяток извинений. Но Вахор не ограничился одним взглядом.       — Прости меня, пожалуйста. Я… В Кирзите я просто… Просто не мог сражаться.       Лицо его сморщилось. На глазах блеснули слезы, а в голос прорвались нотки плаксивости. Лили вспомнила то, что показала ей Бастия — Вахора посреди горящего южного города, сжимающего в руках что-то черное и обугленное, по форме напоминающее человека. Она не знала, что или кто это был. Но прекрасно понимала, что этот сон — такое же видение прошлого, как и у нее.       «Что же произошло с этим дурачиной?» Лили хотелось спросить его. Узнать, какую боль несет он в своей душе. Но следующие слова Вахора заставили ее смолчать.       — Я не могу рассказать тебе, почему, но… Я не могу сражаться. Просто не могу. Даже в Геленделе я… Я сделал то, что сделал просто для того, чтобы защитить сестру. Но… Мой огонь… Он опасен. И я боюсь его использовать, понимаешь? Я… Я не могу сражаться. Мне страшно. Мне и в Кирзите было очень, очень страшно. Поэтому я и сбежал. Я испугался. Но… Я не хотел, правда не хотел, чтобы так получилось с тобой и Эмануэлем. Пожалуйста, прости меня. Когда-нибудь я обязательно расскажу, почему не могу сражаться, но пока… Дай мне еще один шанс, прошу, я…       — Все в порядке, Вахор. Я простила тебя.       Услышав это, южанин прекратил свою отрывистую, дрожащую речь. Взгляд его остановился на Лили. И девушка улыбнулась ему. В то же мгновение слезы потекли по щекам Вахора. С глухим всхлипом он прижался к подруге и разрыдался.       И Лили не отстранила его. Просто обняла и мягко похлопала по спине.       Она не могла не простить этих дураков. Они стали ей слишком близки. Возможно, привязываться к ним было опасно. Но Лили не могла не сделать этого. Ее одинокая душа требовала покоя… И нашла его рядом с этими людьми.       — Ладно, Вахор. Отпусти меня. Пойду проверю Эмануэля.       Щеки Лили слегка покраснели, но она постаралась скрыть это за завесой волос. Вахор не стал ее держать. Вместо этого он спокойно отпустил подругу и позволил ей отправиться на плач принца. Сам южанин остался в доме. Перед тем, как выйти, Лили услышала его надрывный выдох. От него ее собственное дыхание дрогнуло. Но она сдержала порыв вернуться и все же отправилась к Эмануэлю.       Мальчика она нашла на улице. Он сидел прямо на земле, заливаясь горькими слезами и мечась в истерике. Родерик стоял рядом, беспокойно воркуя что-то принцу и пытаясь поймать его. Однако всякий раз Эмануэль отмахивался от него.       Но больше всего Лили удивилась, когда поняла — Эмануэль сидел в объятиях Генриха. Поэтому он так рвался и поэтому всхлипывал. Но Генрих не отпускал принца. Он крепко прижимал его к груди и что-то бесконечно нашептывал, пытаясь его поддержать. Помогало не очень. «Им явно нужна помощь», — вздохнула девушка. Не могла она оставить принца вот так… А потому решительно опустилась рядом с ним на колени.       — Эмануэль…       Шальной взгляд голубых глаз скользнул по ее лицу. От пустоты в нем Лили затрясло. Однако она задавила боль и, мягко стиснув плечо принца, продолжила говорить:       — Все хорошо. Все закончилось. Мы больше не на юге.       — Лили… Лили!       Девушка ласково провела по спутавшимся белым волосам.       — Ну же, не плач. Смотри, все же хорошо. Мы в безопасности. Ребята с нами.       От этих слов Эмануэль заплакал еще громче. «Так вот в чем проблема…»       — Эй, Эмануэль, ну, посмотри на них. Видишь, как они волнуются? Да, эти двое засранцы еще те, но они… Раскаиваются.       Девушке хотелось в это верить.       — Я не хочу… Не хочу! Мне страшно!       — Понимаю. Но нам всем страшно. Особенно — за тебя. Эмануэль, мы не в Кирзите. Это в прошлом. Давай, выдохни…       Эмануэль наконец выпутался из крепкой хватки Генриха. И в ту же секунду нос его уткнулся в грудь Лили, а горькие слезы обожгли уже ее рубашку.       Вздохнув, девушка ласково прижала к себе мальчика и принялась покачиваться вместе с ним. Что ещё она могла сделать? Это был единственный доступный ей способ успокоить кого-то. Не сказать, что это помогло.       Напряженная, она взглянула на Генриха… И поймала в его глазах такое отчаяние, что грудь ее кольнуло болью. Генрих смотрел на принца еще более отчаянно, чем на нее. Боль заполняла его взгляд, отражалась в каждой черточке лица. Ему было стыдно. И очень, очень грустно от того, что Эмануэль разочаровался в нем.       Не менее печальным казался и Родерик. Он старался строить из себя отстраненного и незаинтересованного, но Лили видела, насколько же сильно дрожали его руки. Настолько же сильно, как и во сне.       Она качала принца и качала, словно дитя, до тех пор, пока не стихли всхлипы и его тонкое тело не замерло в ее объятих.       — Ох, Эмануэль… — тихо выдохнула она.       Это было ужасно — видеть такую боль маленького друга. Но вместе с тем… От чего-то Лили было так спокойно чувствовать, что он рядом. Что он жив и здоров, что он верит ей.       Она взглянула на Родерика и Генриха. Элементаль земли смотрел на нее с надеждой — так, словно только она могла решить, жить ему или умереть. Второй же беспокойно покусывал губу, не отводя взгляда от Эмануэля.       — С ним все будет в порядке. Ему просто нужно успокоится.       — Правда?       Родерик подался чуть вперед. Надежда в его глазах сменилась легким раздражением. Лили почти слышала его «почему ты, а не я». Но Родерик был достаточно умен, чтобы понимать, почему. А потому вместо того, чтобы что-то говорить, он встал на колени рядом с Лили и осторожно коснулся головы Эмануэля. Девушка отметила только, что тот не вздрогнул. Лишь жалобный всхлип потонул в складках ее рубахи.       Это было странно и неестественно. Лили никогда не приходилось успокаивать истерики. Даже мама ни разу не показывала ей слез — ни после смерти отца, ни после возвращения Эдмунда с войны. Но… Лили хотелось помочь принцу. Ей хотелось видеть его улыбку, а не слышать плач. Наконец, ей хотелось, чтобы и Генрих с Родериком улыбались. Желательно, вновь перешучиваясь с ней и Эмануэлем.       Это было странно. Ненормально даже. Она не должна была отпускать ситуация в Кирзите так быстро. Не должна была подпускать этих двоих к себе. Однако девушка чувствовала, что не будет счастлива, пока они все не будут вместе и счастливы.       Будущее сверкнуло ей из-за тени прошлого. Оно было в них — в этих странных, непостоянных, но таких необходимых отношениях с напарниками.