***
Хруст проломленных рёбер. С не сходящей ухмылки струится кровь; зубы крепко сжаты — он не позволяет себе закашляться. Единственный глаз теряет свой блеск, зрачок расширяется. Со звоном падают шесть катан*. Хидэёши вынимает руку из тела своего самого упорного врага, и оно тут же падает. Хамбэй не чувствует собственного тела, да и видит это всё с высоты. Тем не менее, он радуется победе своего господина. — Ты видишь лишь то, что хочешь… Голос доносится откуда-то со стороны, но сейчас это не пугает. Стратег не понимает одного, как так: вот же Хидэёши, прямо перед ним. Тело поверженного Масамунэ вдруг растворяется. Хидэёши поворачивается к Хамбэю, точнее к месту, где тот должен быть, и добавляет: — Но готов ли ты увидеть истину? Удивление не позволяет ответить, но, похоже, больше мысли о готовности и не было нужно. Картина перед глазами начала меняться. Масамунэ снова появился, и он лежал так же, как упал, когда его убил Хидэёши; но в этот раз Дракон был цел — наверное, просто истратил все силы и потерял сознание. Хамбэй не хотел смотреть чуть дальше, но что-то заставило его это сделать. Хидэёши лежал на спине и смотрел в небо: так можно было бы сказать, если б глаза не застыли; доспехи потрескались, видно, что тут и там не хватает мяса, грудь не пробита насквозь — из неё словно ёмкость сделали, старательно вычерпав мышцы и органы. Хоть стратег и не чувствовал, что находился в теле, он задрожал. Мгновение, и пространство заполнил звонкий хохот. Хамбэй и сам не сразу понял, что это его смех: надрывистый, обречённый, злобный и молящий. Он не знал, каких чувств было больше. Когда хохот затих, пространство начало меняться. Треск земли под ногами. Небо. Хруст костей. Стратег увидел, как он же упал на скалы. Позвоночник сломан. Тело ещё живо. Хриплое дыхание и вырывающиеся кровавые пузыри изо рта. Но на такой поверхности держаться невозможно. Тело соскальзывает в море. Кровь окутывает его облаком, таким манящим и привлекательным для хищников. Акулы появляются быстро, хватают тонущего за бок, руку, ногу — каждая хочет утащить кусок побольше, — и раздирают. На усилившийся запах крови приплывают ещё морские хищницы: они дерутся за оторванные куски и части тела, тянут, разрывая ещё и ещё, пока куски эти не становятся настолько мелкими, что ими никак не насытиться. Раздосадованные своей жадностью акулы уплывают в поисках новой пищи. — Ты настолько расстроился? Голос выводит из задумчивости. Пространство вновь сменилось: теперь это был вечерний лес, наполненный звуками охоты. Но Хамбэя это не волновало. Его лишь слегка заинтересовало то, что у него появилось тело. — Так ли на самом деле ты хочешь умереть? Стратег уже сомневался, что это говорит его господин. Голос Хидэёши всегда был спокойным, ровным, величественным, а этот — подстрекающий, ироничный. «Что за издевательство? Конечно, я ничего не желаю, кроме смерти! Раз мой господин мёртв, то зачем мне пересиливать смертельную болезнь и цепляться за жизнь?» — возмущался Хамбэй, без интереса ожидая дальнейших событий. Вдалеке послышался вой. Он становился всё громче, с каждым новым ответом кого-то из стаи. У каждой особи был свой голос, его можно было отличить. Но вой всегда был разным. Сердце тревожно забилось, хотя стратег понимал, что всё видимое — сон, и знал, что волков в Японии почти не осталось, а оставшиеся бродили в одиночку. И к тому же, он же был готов к смерти! В чём дело? Искать ответ на этот вопрос Хамбэй не стал. Ноги сами понесли его подальше от нарастающего воя. Он бежал всё быстрее и быстрее, чувствуя себя жертвой, которую загоняют; дыхание сбивалось, виски пульсировали, мозг готов был разорваться от ударяющей в него крови, но останавливаться было нельзя. Вой сопровождался хрустом упавших веток. Довольно мирный, хоть и мрачный ночной лес стал преобразовываться, и теперь казалось, что бежать приходилось по раскалённой лаве, а преследователи — это ободранные дикие собаки, тощие, с торчавшими из боков рёбрами, с вываливающимися длинными языками и с пеной у рта; хрустели уже не ветки, а кости, но был и новый звук, похожий на чавканье, и воображение дорисовало гной, полужидкими кусками валившийся с дворняг. Убежать было невозможно. И Хамбэй позволил себе то, за что сразу же возненавидел себя: по его лицу потекли слёзы, из горла рвался отчаянный крик. Он споткнулся и упал на колени. Слёзы всё ещё текли, но стратег замолк, осознал всю тщетность действий. Понадобилось ещё мгновение, чтобы взять себя в руки, и тут Хамбэй понял, что он уже не в лесу и не в долине вулканов, и ни волки, ни собаки за ним не гонятся. — Не так уж ты и хочешь умереть. Даже совсем наоборот — ты цепляешься за жизнь, как дикое животное, позволяешь инстинктам брать вверх. Слова неприятно ударили по самолюбию, но сил не было. Стратег опрокинулся на спину и провалился в темноту. Но продолжалась умиротворяющая тишина без событий недолго… — Ты ведь думал, что больше ничего не боишься? Думал, что ты достойный человек, что маска — это выход? Но ты никогда не решал проблему: просто заталкивал все свои чувства внутрь. Так не лицемерие ли это? Образ, который ты себе создал, не спасёт: ты пленник своих чувств. Чёрное пространство вокруг казалось совершенным. Хамбэй снова находился в теле, но это его не радовало. По рукам ползли трещины, медленно распространяясь от кончиков пальцев до плеч; затем появлялись новые, и когда их стало слишком много, руки стали ломаться фрагмент за фрагментом. С ногами происходило то же самое. Хоть боль не ощущалась, стратег дёргался: странно было наблюдать, как собственное тело рассыпается, словно поломанная статуя; а внутри ничего — тонкая пустая оболочка, и никакого содержания. — Знаешь, а ведь ты не пустой. Ты хотел таким быть, но не выйдет. Ах, хотя тебя другие так воспринимают. Голос изменился. Теперь Хамбэй слышал в нём себя. — И как бы сильно ты не старался делать вид, что тебе безразличны чужие оценки, на самом деле ты чувствовал боль. Тело стратега продолжало рассыпаться: трещины распространялись от живота к голове. — Я бесконечно сожалею тебе. Никого не должна коснуться такая судьба, которой подвергся ты, Хамбэй… Зрачки стратега расширились. Этот голос он тоже хорошо знал, но услышать такое от его носителя никак не ожидал. Образ недавнего пленника замка Осака сначала был призрачным, но параллельно с разрушением тела стратега становился всё более материальным; а когда от Хамбэя осталось одна голова, Катакура Кодзюро обрёл полноценный облик. Правый Глаз Дракона выглядел точно так, как и запомнил стратег: неизменный коричневый плащ, растрёпанные в ходе битвы чёрные волосы… Только взгляд его был не таким, как прежде: сейчас в глазах застыли не пролитые слёзы — отражение боли за несчастную душу. Кодзюро положил свои руки на щеки Хамбэя. Впервые в жизни стратег Тоётоми улыбнулся кому-то искренне. Лицо Хамбэя потрескалось и развалилось на мелкие осколки. По щеке Кодзюро скатилась слеза. Хамбэй видел это, хоть и потерял тело, — он не понимал, почему тот, кто победил его, плачет, но стратегу и самому захотелось пролить слёзы, вот только сделать это он не мог. Пыль, оставшаяся от тела Хамбэя, поднялась, словно бы здесь был ветер, и, закружившись спиралью, стала исчезать. Кодзюро начал растворяться, но всё это время смотрел вслед удаляющемуся стратегу, и казалось, видел не пыль, а душу — такой умиротворяющей была его улыбка. Хамбэй следил, как силуэт человека, который сумел вызвать у него восхищение, сливался с тьмой, пока это было возможно. Вскоре темнота вновь окутала стратега… Очнулся Хамбэй в своей комнате. Рассветало, через окно пробивались робкие лучи солнца. События до этого наполовину стёрлись, и были отнесены к напрягающим кошмарам, причём чрезмерно чудным: стратег не цеплялся за жизнь, Катакура никогда бы его не пожалел, а господин Хидэёши, наверное, со вчерашнего дня занят административными делами. Хамбэй улыбнулся, отметив, что, несмотря на кошмары, он всё же отдохнул, как и просил Хидэёши. Стратег потянулся, переоделся в повседневную одежду, наскоро убрал футон и отправился получать доклады солдат об успехах объединения Японии. — С кого бы начать? О, сейчас как раз вернулись Мицунари-кун и Иэясу-кун! Хамбэй развернулся и чуть не врезался в вышеупомянутых. На секунду он удивился: как эти двое могли подобраться так близко совершенно бесшумно, да ещё и Мицунари не кричит на Иэясу? Но на смену удивлению пришла радость. — Ох, я собирался искать вас. Хорошо, что вы оба здесь, я хотел узнать о… — Хамбэй-сама, сейчас не время. Вас ищет Хидэёши-сама, — прервал стратега Мицунари. Это уже становилось странным. — Мы тоже к нему идём. Давайте поспешим! — Иэясу казался таким же жизнерадостным. Хамбэй усомнился в реальности происходящего, но ненадолго. Списав странности в поведении подчинённых на трудность сложившейся ситуации и череду быстро сменяющихся событий — всё же Страну Восходящего Солнца требовалось объединить за слишком короткий срок, — стратег мягко улыбнулся, кивнул юношам и последовал за ними… — Хидэёши, что от меня требуется? — спросил Хамбэй, войдя в кабинет без стука. Обстановка напрягала: куча порванных свитков, разлитые чернила, перевёрнутый стол… В общем, всё было слишком необычно — Хидэёши всегда соблюдал порядок. К слову о нём, сейчас он сидел на полу, задрав голову к окну. Лица его было не видно, но Хамбэй готов был поклясться, что тот находится в крайней степени задумчивости, и мысли его далеко не спокойные. Так как ответа всё не следовало, стратегу ничего не оставалось, как подойти к своему господину и обратить на себя его внимание. Пусть это нарушение правил, но в данный момент простительно — Хамбэй мог найти выход из проблемы. — Хидэёши?.. Стратег положил руку на плечо господина и легонько потряс того. Хидэёши резко повернул голову на источник беспокойства, и Хамбэй в ужасе отпрыгнул; ему хотелось крикнуть, но напряжение сковывало горло. На него уставились две пустые глазницы. Попытавшись вдохнуть больше воздуха — это было трудно, и его рот открывался как у рыбы, выброшенной на сушу, — стратег повернулся к подчинённым, ища в них поддержку; те оставались на месте, не желая приходить на выручку. Наконец к Хамбэю вернулась способность говорить: — Что…? — Ты виноват! Ты оставил весь клан на верную гибель. Ты не применил все свои силы, чтобы мы смогли объединить Японию. Предатель! Рука Хидэёши впилась Хамбэю в горло. Стратег инстинктивно схватился за неё, пытаясь ослабить хватку, чтобы вдохнуть. Иэясу и Мицунари медленно подходили, держа оружие наготове. — Ты. Виноват! — в один голос произнесли подчинённые и господин. В следующий момент Иэясу ударом снёс стратегу челюсть, а Мицунари разрубил тело напополам. О пол ударилась нижняя половина туловища, а потом с чавкающим звуком вывалился кишечник. Хамбэй не понимал, в чём его вина и почему он до сих пор жив. Удары сыпались с разных сторон, от тела то и дело отлетали куски мяса, пока наконец Хидэёши не решил прекратить мучения стратега: он сдавил шею так, что позвонки переломались, и голова, отсоединившись, подпрыгнула, пролетела несколько метров и с глухим стуком приземлилась на пол. Снова наступила темнота… Хамбэй всё быстрее понимал, что находится во сне. Сны сохраняли свои основные идеи, всегда шли в одном порядке, но ни разу не повторялись. Слова, которые говорил голос, стратег знал уже наизусть. Единственное, чего он желал больше всего на свете, — выбраться из этого порочного круга. Ему казалось, что ещё чуть-чуть, и он сойдёт с ума. Надежда на пробуждение гасла с каждым новым сном. Так продолжалось бессчётное количество раз, пока наконец Хамбэй, приоткрыв глаза, не осознал, что это место никогда не видел.***
Тёсокабэ Моточика дремал, сидя у стены. Какое-то шуршание разбудило его, и он, поморщившись, открыл единственный глаз; долго искать источник шума не пришлось — человек, которого принесло само море, очнулся и в напряжении оглядывался по сторонам. Моточика улыбнулся и, привлекая к себе внимание, произнёс хрипловатым после дрёмы голосом: — Доброе утро…