Дар моря

      Свою бледность Хамбэй объяснил усталостью. Моточика отнёсся к этому серьёзно и оставил гостя. Однако стратег не собирался спать, точнее он не надеялся, что сможет провалиться в сон; свечу всё же погасил, чтобы не вызывать лишних подозрений.       Как только источник света исчез, Хамбэй увидел мертвенно бледное лицо своего господина; сначала оно мелькало перед глазами, когда стратег моргал, но сейчас не исчезало, что бы тот ни делал. Сердце Хамбэя ударялось о рёбра с такой силой, что казалось, вот-вот пробьёт их. Дыхание участилось. По спине струился холодный пот. Стратег понимал, что это плод его воображения и так придётся провести всю ночь. Поэтому он и не пытался сопротивляться: просто смотрел в потолок и ждал, когда начнёт проясняться.       Напряжение возрастало: Хамбэй отмечал, как лицо Хидэёши стало синеть и ссыхаться, как глазные яблоки выкатывались из глазниц, как из приоткрытого рта выползали трупные черви, как эти мерзкие создания сжирали оставшуюся плоть. Стратега мутило от этого видения, но он терпел. А потом сознание отключилось.       На этот раз понимание, что всё происходящее — сон, сохранилось.       Хамбэй прогуливался по полю брани. Сражение уже завершилось. Повсюду валялись тела убитых солдат. Кто-то ещё был жив и пытался уползти, но отсутствие или ног, или рук не позволяло это сделать, и вскоре от потери крови умирали и они. По доспехам было не понятно, чьи это солдаты, — всё измазано в грязи, которая образовалась от обильных дождей; в прочем, небо и сейчас было хмурое, поэтому было бы не удивительно, если б с него рухнул ливень.       Останавливаться и разглядывать тела, чтобы понять, кому служили эти люди, стратег не собирался. Он вообще не очень-то хотел видеть вывалившиеся внутренности, отрубленные головы и конечности. Но на одного человека посмотреть пришлось. Хамбэй споткнулся о чью-то руку и свалился в неглубокий ров. Скривившись, он скинул с себя излишки грязи и осмотрелся в поисках пути подъёма. Тут его ногу сдавило, и стратег от неожиданности зашёлся в кашле; сквозь пальцы просачивалась кровь, а ладони наполнялись кусками лёгких, и интерес к объекту, причиняющему боль, пропал. Хамбэй посмотрел на ногу случайно, когда склизкие ошмётки стали выпадать из рук в грязь. Его ногу схватила чья-то рука. Стратег медленно повернул голову, чтобы увидеть того, кто так сильно цеплялся за него.       — По… моги… Под… нять… ся… — прохрипел солдат.       Хамбэй всмотрелся в его лицо и понял, какой клан пострадал в бойне. В человеке, который, казалось, уже пытался оставить его без ноги, стратег узнал одного из подчинённых Датэ.       — Прости. Тебе уже не помочь, — ответил Хамбэй и вырвал ногу из слабеющих пальцев.       Так как стратег не знал даже имени этого человека, говорить ему что-то ещё не собирался. Он пошёл к более пологому склону, не оглядываясь на половину тела, которое ещё тянулось к нему и что-то хрипело вслед.       Подниматься было тяжело: руки соскальзывали с выступов, ноги и вовсе не держались. Но Хамбэй не сдался, и ему удалось подняться вверх практически с помощью одних рук; держась за край склона, он отдышался, собрал последние силы и, резво перебирая ногами, чтобы подтолкнуть своё тело выше, перевалился за него. Вновь начался приступ кашля. Сил перевернуться хотя бы на бок не было, и лежащий на спине стратег стал захлёбываться собственной кровью. Решив, что так глупо он не умрёт, даже если это сон, Хамбэй, превозмогая себя, перевернулся на живот и опёрся на локти. С кровью и кусками лёгких вываливались сгустки гноя. Если бы был небольшой промежуток времени, стратег бы рассмеялся — уж слишком реалистично всё выглядело. Но приступ кашля резко оборвался, и Хамбэй стал жадно глотать воздух.       Через некоторое время стратег смог встать на ноги. Колени подрагивали, а боль в груди отдавалась в животе и горле и заставляла сгибаться, но что-то вынуждало идти. Хамбэй не противился этой силе.       «Раз уж здесь мертвецы — солдаты клана Датэ, то стоит взглянуть на их господина».       Вскоре показался силуэт. Из-за того, что он был короче тела в полный рост, стратег подумал, что это очередной мертвец, которого разрубили напополам и что держался так благодаря ровному разрезу. Но по мере приближения становилось понятно, что этот человек жив. Хамбэй не понимал только то, что приближённый Датэ делает, потому что видел его со спины. Когда до цели осталось пять метров, стратег начал различать бормотание.       — Ни о чём не беспокойтесь. Вот так. Сейчас я соберу Ваши волосы в хвост.       Кодзюро сидел прямо на земле и не обращал внимания на шаги позади. Это насторожило Хамбэя, но интерес был сильнее нарастающего чувства страха, и он стал обходить Правого Глаза Дракона, не сводя с него глаз. Нога стратега куда-то погрузилась, и от падения спасло только то, что он передвигался маленькими шагами. Оторвав взгляд от не реагирующего даже на такой шум Кодзюро, Хамбэй посмотрел вниз. Оказалось, что нога погрузилась в разодранное горло никого иного, как Датэ Масамунэ. Головы не было. Опознать тело удалось только по шести обломкам катан, зажатых между пальцами. С ужасом осознавая, что увидит, Хамбэй подбегает к Кодзюро.       Правый Глаз Дракона продолжает что-то бормотать, не отрывая взгляд от головы на коленях. Он старательно расчёсывает гребнем спутанные, грязные от запёкшейся крови волосы, пытаясь собрать их в обещанный хвост.       — Эй… Катакура-кун… Ты не видишь, что происходит? Твой господин мёртв. Что же ты делаешь? — спрашивает ошарашенный, несмотря на свою готовность это увидеть, Хамбэй.       Ответа не следует. Стратег прислушивается к словам Правого Глаза Дракона и понимает, что тот поёт колыбельную. Усмехнувшись, Хамбэй теряет способность стоять на ногах и плюхается напротив Кодзюро.       — Подходящая песня…       Приступ кашля вновь накатывает на стратега, но теперь кажется, что наружу просятся все внутренности. Изо рта вываливается всё больше кровавых ошмётков, и понять, что это было раньше, уже невозможно. Кровь смешивается с грязью, но новая не даёт пропасть красному цвету в сером. Кодзюро не реагирует даже на это, продолжая убаюкивать своего мёртвого господина.       — Эй! Как так… получилось, что… ты остался… один? — спрашивает Хамбэй, когда кашель прекращается.       Ответа снова нет.       «Что ж. Он сейчас видит события прошлого. Те счастливые дни, когда его господин был ещё ребёнком и когда он оставался рядом с ним на ночь, чтобы тому не было страшно. Стоит ли его вырывать из этого состояния?»       Глаза Хамбэя слезятся. Кодзюро с головой на коленях отдаляется, а пространство вокруг смешивается, образуя тоннель. Становится светлее.       Резкий вздох. Хамбэй распахивает глаза. Резкий луч света пробивается через щель и доходит лишь до его макушки. Комната кажется уютной, хотя стратег помнит, что находится на чужой территории. Хамбэй тянется ко лбу, чтобы сбросить непонятно откуда взявшуюся ткань.       — Доброе утро.       Только сейчас стратег замечает, что находится в комнате не один. Позади, загораживая солнечный свет, сидит Моточика.       — Что… — Хамбэй осекается, вспоминая, что правитель Сюкоку не любит, когда к нему обращаются на «Вы». — Ты? Что ты здесь делаешь? Я разбудил тебя своим криком или стенанием?       — На самом деле — смехом. Но ты не волнуйся, — Моточика приободряюще улыбнулся.

***

      Спать Моточика отправился в соседнюю комнату. Ясуда пытался отговорить своего господина, но тот сказал, что очень устал и если уж его и попытаются убить, пока он спит, то сможет вовремя проснуться и защититься. Лекарь предпринял ещё попытку, но, когда понял, что Моточика уже принял решение, отступил. Пожелав друг другу хорошей ночи, они разошлись.       Уснул пират сразу. Ему приходилось засыпать и при качке, и в грозу, так что проблем с этим у него не было. Более того, Моточика привык засыпать, как только ложился. Снов своих он часто не запоминал — так было и в этот раз.       Пробудило Моточику вовсе не солнце — бьющие в глаза лучи ему не мешали. Он и сам сначала не понял, что его обеспокоило, но по привычке подскочил. Странный звук казался неуместным, словно бы появился из другого мира. Пришлось достаточное время прислушаться, чтобы понять, что это смех. Дикий, словно смесь лисьего лая с громом, смех*. Такого повидавшему многое в этой жизни — потому что стремился искать новое — пирату не доводилось слышать. Он даже нервно сглотнул перед тем, как отправиться к источнику звука. Однако свой якорь Моточика оставил — уже подозревал, что происходит.       Предположение подтвердилось — Мотоясу извивался на футоне и смеялся. Моточика осторожно приблизился к спящему и положил свою ладонь ему на лоб. Движения альбиноса становились всё менее резкими, смех стихал; вскоре он успокоился, и пират убрал ладонь. Тело Мотоясу начало подрагивать. Моточика, опасаясь нового припадка, сообразил, что можно положить спящему на лоб ткань, смоченную в холодной воде — чтобы не получилось случайно его разбудить. Так и поступил. Только по пути правителю Сюкоку встретился Ясуда, поэтому пришлось наскоро объяснять ситуацию. Лекарь выслушал, задал всего один вопрос, помолчал, определяя степень серьёзности проблемы, и согласился с решением Моточики, но попросил на время пустить к гостю, чтобы проследить за его состоянием. Объяснения не потребовались — пират кивнул и продолжил свои поиски. Ясуда же отправился к Мотоясу.       На удивление лекаря, способ успокоить Мотоясу сработал. Пожилой мужчина считал, что спящему требуется поддержка, похожая на материнскую, и, чем помогала ткань, смоченная в холодной воде, он не понимал. Так как нового припадка не было, лекарь ушёл, оставив альбиноса на Моточику — сразу после того, как убедил того звать его при малейших изменениях поведения спящего. Пират кивал, и когда сёдзи закрылись, сел так, чтобы удобнее было снимать ткань со лба Мотоясу, чтобы смочить её вновь. Но спал альбинос не долго — Моточика даже подумал, что причиной пробуждения стал он. Разговор выявил такое же беспокойство у Мотоясу, что развеселило пирата.       — Так я разбудил тебя своим смехом? — удивлялся альбинос. — Но во сне, я его очень хорошо помню, повода для смеха не было. Да и напряжение не требовалось снимать таким образом…       — Ну, об этом лучше поговорить с Ясудой-саном: он начал интересоваться снами ещё в молодости. Хоть он и говорит, что мало знает на этот счёт, человека, который бы разбирался лучше, ты не найдёшь. Может, и смех как-нибудь объяснится. А я могу сказать, что в тебя будто демон вселился — так говорят торговцы из других стран, — Моточика почесал щёку, подумав, что последнего не следовало бы говорить. — Но нужно собираться. Ясуда-сан сейчас занят, поэтому придётся скрашивать время общением со мной. А так как дела имеются и у меня, мы пойдём туда вместе.       — А куда именно? — поинтересовался Мотоясу.       — Увидишь!       Моточика хотел впечатлить такого необычного человека, поэтому сохранял таинственное молчание на всём протяжении пути. Тот самый необычный человек, Мотоясу, представлял разные, но довольно предсказуемые вещи, от которых его напряжение росло, заставляя вновь и вновь просить намекнуть на конечную цель прогулки.       Увиденное не входило в перечень возможных событий, который составил альбинос, и потому тот немало удивился; Моточика улыбался, довольный реакцией своего гостя, и не без гордости взирал на стройку новой крепости. Воскрешение Фугаку началось ещё до прибытия правителя Сюкоку. Его подчинённые получили наскоро набросанное письмо, которое принесла диковинная птица, купленная Моточикой несколько лет назад; от торговца удалось узнать лишь только то, что это нечто зовётся попугаем и что его можно научить говорить некоторые фразы. Уже по любимому питомцу Демона западных морей его подчинённые поняли, что он жив, а когда прочли письмо, которое правильнее было бы назвать запиской, живо кинулись выполнять поручения. И теперь основная часть крепости была готова и радовала глаз Моточики.       — Бэкиноскэ, где чертежи?! — выкрикнул пират, всё ещё косящий на Мотоясу: тот с любопытством пробегал взглядом по крепости.       Послышались гул голосов, передающих команду, и смачный звук удара — кому-то прилетел подзатыльник, — а потом топот бегущего через всю Фугаку человека. Он нёс какие-то замазанные машинным маслом бумаги, очевидно — чертежи, и не видел дороги, из-за чего-то и дело спотыкался и выслушивал недовольные возгласы со стороны товарищей. Моточика сам двинулся ему навстречу, чтобы забрать у него часть бумаг.       — Фух, спасибо, братан! — поблагодарил Бэкиноскэ, поправляя освободившейся рукой бандану. — Как видишь, мы уже успели восстановить основу. Ждём твоих изменений в чертежах, братан!       — Отличная работа! Пройдём, что ли, к столу.       Благо стол был близко — всего в десяти метрах, — и бумаги не успели вывалиться в масле, разлитом и перенесённом ногами снующих туда-сюда пиратов. Демон западных морей быстро нашёл пару нужных чертежей и расправил их, используя в качестве веса различные предметы, которые в хаосе были разброшены по рабочему месту. Указывая пером на части первого чертежа, он продолжил:       — Прелесть в том, что многое менять не нужно: добавить парочку пушек, увеличить количество домов… Но и для этого некоторые детали придётся пересмотреть. Мотоясу, ты взглянуть хочешь? — неожиданно перешёл от перечислений задач к интересу гостя Моточика.       Мотоясу выглядел неуверенным. Он помолчал, а потом робко сказал:       — Если это не вызовет затруднений и не скажется на работе, то мне бы очень хотелось…       — Да брось ты! Подходи! — прервал его Демон западных морей.       Бэкиноскэ чуть поклонился и отодвинулся от Моточики, оставляя место для гостя. Альбинос, не думая о том, что этот жест значил, занял предоставленное место и взглянул на чертежи.

***

      То, что Ясуда не может наблюдать за ним из-за дел, было Хамбэю на руку. Он пока не имел представления, как вести себя с этим прозорливым лекарем. Одно стратег знал точно: смерть этого человека, даже если её можно будет списать на естественную, сейчас приведёт к подозрениям, а в сложившейся ситуации это равносильно поражению. Иными словами, требовалось заработать доверие Ясуды. Если лекарь поверит в то, что «гость» не представляет опасности, в это поверят и остальные. Однако был ещё Моточика. Пират проявлял повышенное внимание к Хамбэю, отчего последний испытывал постоянное напряжение. Стратег был уверен, что правитель Сюкоку верит ему больше, чем Ясуда, но опасался, что эта доброжелательность раскроет правду; одна ошибка в утверждении приведёт к сомнениям, а уж если несовпадение заметит лекарь, смерть неизбежна. Поэтому Хамбэй радовался возможности отдохнуть от зорких глаз Ясуды и продумать стратегию поведения.       Поводом к сближению с лекарем для установления доверия могли стать кошмары стратега. Хоть Хамбэй и спал не многим больше четырёх часов, сон он запомнил отлично. И без помощи Ясуды мог объяснить причину смеха — безумная радость. Весь сон был для него не кошмаром, а восстановлением справедливости: человек, который убил того, кто поддерживал в Хамбэе желание бороться с болезнью и двигаться к цели, был сам мёртв. Но стратег прекрасно понимал, что если он скажет что-то лишнее про сон, лекарь начнёт подозревать его ещё больше; а потому ему нужно было время, чтобы продумать, что и как выставлять на свет.       Однако заявление Моточики заставило думать о другом. Хамбэй опасался, что прогулка закончится его или смертью, или попаданием в ловушку, которое, скорей всего, тоже приведёт к смерти, или изнасилованием. Первый вариант был бы верным, если бы Тёсокабэ удалось добыть информацию о его личности. Второй — самый логичный, и к нему и готовился стратег, настраивая себя на восприятие всех мелочей, чтобы не допустить ошибку. Ну, а третий оказался бы верным, если бы интерес Моточики заключался в плотском желании. Из-за опасений Хамбэй всё время пути был настороже и незаметно смотрел по сторонам, прикидывая, куда было бы можно убежать; умирать сейчас, когда судьба подарила ему шанс отомстить за смерть своего господина, было бы глупо, поэтому он был готов цепляться за всё, что сможет обеспечить сохранность жизни.       Поэтому к тому, что предстояло увидеть, Хамбэй не был готов. Почти не скрывая творение — только надстроенная крыша защищала сооружение от дождя, — подчинённые Тёсокабэ восстанавливали крепость Фугаку. Стратег даже не понимал, что его удивляет больше: беспечность, с которой крепость восстанавливали почти на виду всех, в том числе и возможных шпионов, желание Моточики впечатлить его, когда сомнение насчёт личности ещё не разрешилось, или же столы с различными принадлежностями, которые были защищены от дождя, но не от ветра. От такой организации работы Хамбэю становилось беспокойно, будто бы он за всё отвечал, но чувство это было недолгим.       Когда стратег понял, что Моточика по каким-то причинам разрешает ему оценивать результат работы, он решил максимально воспользоваться этой возможностью. Чертежи могли бы пригодиться для построения собственного оружия против Датэ, но требовалось понять, как их читать. Хамбэй внимательно слушал, что говорит правитель Сюкоку, пока тот вдруг не предложил взглянуть на чертежи. Обдумав ситуацию и составив самый уместный ответ, стратег рискнул.       Хамбэй склонился над чертежом и понял, почему Моточика так спокойно допустил его до плана строения крепости. Куча деталей мешали восприятию целого объекта, изображение на плоскости создавало трудности в понимании того, что и где находится, и самое неприятное — запечатлеть это в памяти было невозможно.       «Похоже, я рано обрадовался. Мне потребуется больше времени, чтобы прочесть эти чертежи и запомнить их…»       Склоняясь над чертежом, Хамбэй думал, что Моточика сейчас посмеивается над ним. Однако признавать свою неспособность понять, что изображено на этой замаранной машинным маслом бумаге, стратег не собирался.       «Желаете играть по своим правилам? Отлично, я их изменю и выйду из игры победителем!»