***
Моточика был рад, что подарок вызвал положительные эмоции. К тому же он был уверен, что Мотоясу, хоть и никак не намекнул на это, понял, почему получил такой подарок. Сам пират, конечно, не мог назвать розу подарком — знак внимания и способ выразить чувства, не более. Так как Ясуда всё ещё настаивал на сопровождении гостя — из «вредности», как сказал бы пират, — у Моточики не было другого выбора, кроме как снова привести альбиноса смотреть на восстановление Фугаку, которая, в прочем, уже через два-три дня будет полностью закончена и спущена на воду в первое плавание. Демон западных морей думал, насколько Мотоясу понравится идея поплавать на Фугаку и устроить военные учения с ним и нормально ли он переносит качку: хоть на морской крепости она почти не ощущалась, особенно чувствительные мучились от неё. И ещё Моточика заметил, что, хоть Ясуда и всеми силами показывает своё недоверие к гостю, он проникся к нему. Пират посчитал, что это вызвано схожестью лекаря и альбиноса: оба скрывают часть информации о себе и умны. Как-то он даже намекнул советнику «по вопросам душ людей» — как мысленно окрестил Ясуду, — что раз уж он чувствует схожесть с гостем, то почему бы не относиться к нему с меньшим подозрением, за что был награждён суровым взглядом и не менее устрашающим молчанием. Больше эта тема не поднималась. Из-за событий утра Моточика всю дорогу думал о лекаре, чья личность осталась до сих пор не раскрыта, и о том, что может ещё связывать Мотоясу с ним, кроме схожести характеров. А вот мысли Ясуды были всецело заняты альбиносом. Когда он проснулся, имя прозвучало в голове, будто нашёптанное. Но имя это было детское — Сигэхару**. Местность, в которой родился Сигэхару, была под контролем клана Ода, а в своё время Тоётоми служил ему. Болезнь давала больше: чахоткой мог болеть один человек в армии Тоётоми, остальных выбраковывали. Подозрения подкрепляли и сны, рассказанные этим молодым человеком; Ясуда считал, что такое сильное горе может испытывать только приближённый, который поставил на кон всё ради достижения цели своего господина, но отчасти это мнение было переносом собственного опыта, как и вчерашние слова о вине за гибель господина и крах клана. Только по одной причине лекарь не рассказал то, что ему удалось вспомнить, своему господину. И она сводилась всё к тем же снам. Раз молодой человек доверился, быть может, он хочет начать жить заново? Сомнения насчёт намерений «Мотоясу» привели к решению поговорить с ним один на один. — И всё же я хочу верить, что он скрывает своё настоящее имя только потому, что боится реакции господина… — пробормотал Ясуда и принялся готовиться к работе. Помолившись за Моточику, он отправился проведать ребёнка, которого обследовал вчера, — будто по иронии судьбы были подозрения на чахотку, что и способствовало вместе с впечатлением о вечерней беседе восстановлению воспоминания…***
Произошло это лет двадцать назад. Погода была ужасной — гроза и сильный ветер. Ясуде, тогда ещё Мэзэо, не посчастливилось оказаться в такое время под открытым небом; он спешно продвигался к виднеющейся деревне, надеясь найти там укрытие. Люди оказались подозрительные, и только в четвёртом доме мужчине разрешили войти, но и то пришлось давить на совесть. Хозяева были молчаливыми: имени не спросили, сразу позаботились о том, чтобы гостю дали сухую одежду и чай. Так как Мэзэо не понимал, куда его занесло, пришлось занять немного времени служанки. Та тоже была немногословна, сказала, что он сейчас находится в провинции Мино: об именах хозяев не поведала, хотя было понятно, что глава семейства — самурай. И раз уж говорить тут никто не собирался, Мэзэо стал сопоставлять те немногие детали, что у него имелись. Во-первых, дом был небольшой, но в нём имелись слуги. Как раз поэтому странник и заключил, что хозяин — самурай, но средней руки. Во-вторых, люди в деревне осторожные. Оценить состояние деревни не было времени, да и беспокоить бедных крестьян не хотелось — потому что те, понимая, как тяжело другому, могли отдать последнюю еду в доме, — но скорее всего, на неё недавно нападали. Мэзэо предположил, что это были всё же разбойники: люди просто боятся впускать других. В-третьих, за стеной раздавались слабые болезненные стоны. Похоже, ребёнок. Похоже, его лихорадит. А странник путешествовал, чтобы помогать людям, и боль ребёнка оставить без внимания не мог. Поэтому Мэзэо отправился на поиски главы этой семьи. — Что Вам ещё нужно? — грубо кинул этот с виду благородный человек, чего лекарь никак не ожидал. — Я… всего лишь искал Вас, чтобы выразить свою признательность… — растерянно ответил Мэзэо, кланяясь. — Но я привык благодарить делом. Может быть, есть то, что я могу сделать? Забыл сказать, я лекарь. — Достаточно будет и того, что Вы покинете нас сразу, как гроза уйдёт, — отрезал самурай. Говорить дальше было бессмысленно. Мэзэо поклонился ещё раз и оставил этого человека в покое. Но сдаваться он не собирался. Считая, что женское сердце мягче, странник стал искать хозяйку. И действительно — та сдалась после вопроса: «может, из-за непогоды кто-то подхватил болезнь?» — Виной тому не погода… — тихим голосом, но не переходя на шёпот, объясняла женщина по пути в комнату. — Он с рождения вялый и слабый. А жар у него третью неделю. Сёдзи она раздвинула не полностью — лишь настолько, чтобы туда можно было пройти боком. Сама осталась у них, видимо, чтобы отслеживать передвижения мужа и слуг и чтобы успеть вовремя их задвинуть. Но на дитя она украдкой посматривала***. Мэзэо ужаснулся увиденному: мальчик метался в полубреду, одеяло промокло от пота, рядом не стояло воды — похоже, больного оставили на произвол судьбы. Догадка у лекаря на этот счёт возникла, как только тот увидел волосы ребёнка; белые, словно снег, они были контрастом цвету волос отца. Если матерью этого мальчика была жена, то это бы вызвало у самурая подозрения об измене, — волосы её были каштановыми. Только Мэзэо понимал, что это влияние особого рода болезни. Альбиносы были довольно редким явлением, и в Японии их приравнивали к появлению близнецов: и тех, и других считали демоническим знаком, и обычно убивали. Но похоже, других детей в этой семье не было, поэтому мальчика оставили в живых. А когда поняли, что он слишком слабый, решили не заботиться о нём. Присев около футона, Мэзэо положил ладонь на лоб ребёнку, больше стараясь утешить, чем понять, насколько силён жар — то было и так видно. — Ма… ма? Женщина вздрогнула и сделала шаг в сторону мальчика, но усилием воли вернула себя на прежнюю позицию. Лекарь чувствовал своё бессилие в сложившейся ситуации. Горло сводило, из-за чего голос отдавал скрежетанием металла: — Неужели нельзя принести воды: для питья и для повязки на лоб — и сухие одеяла с одеждой? Разве это невозможно? Прикусив губу, женщина наказала ни коем образом не выказывать своего присутствия и ушла. Через некоторое время она вернулась со служанкой. В молчании расстелили новый футон, протёрли влажным полотенцем и переодели мальчика, укутали его и положили ему на лоб смоченное полотенце. Мэзэо уловил момент, когда тот ненадолго пришёл в себя, и напоил его. — Послушайте… — обратился лекарь к матери ребёнка — в этом он уже был уверен, — когда служанка ушла. — Если у него так долго жар, это может быть сигналом к очень серьёзной болезни. Лучше, если он будет оставаться дома и в тепле. Мне нужно говорить о том, какой ему требуется уход? Женщина стойко выдержала невысказанный напрямую упрёк и решилась: — С этого дня я сделаю всё ради блага Сигэхару, чего бы мне это не стоило. Прошу Вас, говорите! Мэзэо рассказал о том, какие условия и питания нужны мальчику, чего от него не стоит ждать и как развивать его ум и тело в домашних условиях. Не сказал он только о том, какая болезнь у Сигэхару — точно определить было нельзя, а интуитивное предположение могло огорчить мать мыслью, что это уже ничем не исправить. На утро гроза прекратилась, и Мэзэо покинул этот дом.***
Одно из самых неприятных воспоминаний сейчас показалось не таким уж плохим: судя по всему женщина выполняла все инструкции, и Сигэхару выздоровел. Вот только жизнь этого ребёнка сложилась так, что он заболел повторно — Ясуда понимал это по некоторым привычкам «Мотоясу», — и болезнь развилась до ужасающей степени. Лекарь хотел узнать, как вышло, что чахотка из острой стадии вдруг перешла на спокойную, если и вовсе не сошла на нет. — А возможно, я вижу в нём того несчастного мальчика… — сказал себе под нос Ясуда, когда остался один в комнате со спящим больным ребёнком.***
— А может, махнём на рыбалку? — услышав предложение Хикодзи, все недоумённо уставились на него. — А что? Крепость не сегодня, да-к завтра достроим — можно и немножко отдохнуть. Эта идея понравилась Моточике: — Хорошо! Вы и так работали как проклятые — заслужили! Но! Только не на территорию Мори за легендарным тунцом. Кое-кто горестно вздохнул: байки про неимоверно огромного тунца, который облюбовал глубокую заводь у берегов Аки, будоражили умы многих пиратов, что искали скорее не хороший улов, а приключений и повода похвастаться. В прочем, двоим это удалось, когда они приплыли с полуживым Хамбэем вместо улова. Стратег быстро сообразил, что его одного не оставят и кроме Ясуды и себя Моточика никому не доверит, а значит, ему придётся участвовать в этом мало интересном занятии. — В чём дело? — спросил Демон западных морей, заметив, что альбинос изменился в лице. — Мне не приходилось плавать на корабле… — «А ещё я не хочу участвовать в этом глупом занятии с этими людьми, делать вид, что это забавно, а ты продвигаешься на шаг к завоеванию меня, и вообще я терпеть не могу всё покрытое чешуёй!» Моточика положил ему руку на плечо: — Не волнуйся! Если уж тебя совсем укачивать будет, полежишь в трюме. Ты ведь сам понимаешь, что оставить тебя здесь я не могу? Сохраняя задумчиво-скорбный вид, Хамбэй кивнул. На самом деле он был рад, что не придётся проводить с мужланами на палубе всё это время и можно потратить его на пользу, для чего нужно просто сделать вид, будто теряешь равновесие. К тому же было о чём думать: как добраться до Мицунари, не попадаясь бывшим солдатам Тоётоми, которые уже вернулись в свои деревни, где найти инженеров для проектирования крепости — сам он немногое понял, — и как незаметно построить эту крепость, чтобы пойти против Датэ, а потом и остальных, воплощая мечту господина об объединении Японии. Но важнее всего было подобрать нужный момент, когда можно покинуть Сюкоку. Однако когда корабль отчалил, Хамбэй изменил свои планы. Действительно, продумать это можно было и ночью, тем более тогда его никто не караулит. А сейчас можно переключиться на ощущение свежего ветра, треплющего волосы, и наслаждаться шумом волн и видом простирающегося на мили моря. Погода была отличной — судно почти не качало. Идиллия. И её даже не нарушали громкие разговоры пиратов и пристальный взгляд Моточики. Но всё хорошее, когда-нибудь заканчивается… — Эй, Мотоясу, хочешь порыбачить? Этот вопрос вернул альбиноса с небес на землю. Хоть спрашивал и не Моточика, Хамбэй решил не игнорировать и вежливо отказаться; но только он захотел привести весомые доводы, как его подхватили за руки с двух сторон и потащили к противоположному борту, где другие уже возились с приманкой. Почти не слушая, как рыбачить здорово и что стеснятся тут не надо, стратег смотрел с немой мольбой на Демона западных морей, который для него подтвердил своё прозвище, крикнув вдогонку, что «всё путём». Бессильно вздохнув, Хамбэй принялся постигать азы рыбной ловли. — Братишка Мотоясу, а ты сильнее, чем выглядишь! — восхитился Хиятаро. К подобному роду заявлениям стратег давно привык, поэтому не выразил никакого недовольства. В прочем, ему двадцать минут назад пришлось пережить одну из самых омерзительных вещей, именуемой насаживанием приманки; самым тяжёлым было сохранять внешнюю невозмутимость при внутреннем отвращении. Зато никто не придирался к выражению его лица, считая застывшую эмоцию сосредоточенностью. — Ой, эта, похоже, куда больше! — крикнул уже Хикодзи. — Может, помочь? — Не стоит… беспокоиться… Я сам… в состоянии справиться… — отказывался Хамбэй, напрягая все мышцы, чтобы вытянуть рыбину. На удивление, рыба не сорвалась — что было возможно при таком её выведении — и была успешно поднята на палубу совместными усилиями стратега и пиратов. Она действительно была намного крупнее предыдущей, и было странным, как такой худосочный человек смог её подвести к борту и поднять до его середины. — Ну ты даёшь, она же с половину тебя весит! — восхитился Хикодзи, держа тунца за жабры. Похоже, с этого дня Хамбэй заслужил особое уважение всех пиратов. Моточика и сам немного погодя присоединился к процессу. Пираты окружали рыбаков и подбадривали их выкриками; позже количество ловящих рыбу свелось к Демону западных морей и Хамбэю, а остальные делали ставки на то, кто поймает больше или у кого общий улов будет тяжелее. Стратегу удавалось не отставать — клёв был отличный, — хотя усилия он прилагал для этого колоссальные, но усилившийся ветер создал такую тряску, что у него помутнело в глазах и от соревнования пришлось отказаться. Остаток плавания он провёл в трюме в компании Моточики, который отказался продолжать рыбачить под предлогом честности поединка. Пираты считали улов — слышались радостные вопли и огорчённые стоны — очевидно, он был не равным. Хамбэй тихо стонал от неприятных ощущений, и, похоже, дело было не только в усилившейся качке; из-за своих особенностей он не мог долго находиться под солнцем, и сейчас, скорее всего, получил солнечный удар. Но всё время Моточика сидел рядом с ним, моментально реагируя на просьбы и принося то воды, то смоченное в холодной воде полотенце — благо о пресной воде никто не забыл. «Да уж… Это небольшое путешествие я запомню надолго…» Дурно Хамбэю было и тогда, когда они уже причалили. Идти без поддержки он не мог, поэтому Моточика перекинул его руку себе через плечо и приобнял, чтобы тому было на что опереться. Мокрое полотенце было накинуто на голову альбиносу — защита от, пусть и уходящих, солнечных лучей. Пираты пытались извиниться перед Хамбэем, но тот отвечал, что это только его ошибка и они не могли знать, как на него повлияет солнце. Так, нестройным рядом, эта процессия возвращалась домой. — Тёсокабэ-доно! — окрикнула правителя Сюкоку какая-то женщина. Хамбэй посмотрел в её сторону, насколько позволяло полотенце: женщина, на вид крестьянка, была не одна — её окружали другие женщины, старики и дети, и все со своими пожитками. Женщина подошла к Демону западных морей: — Вы и Ваши подчинённые были заняты, и мы всё оттягивали этот момент. Но теперь мы готовы вернуться домой. — Понимаю, родная земля сердцу милее… — кивнул Моточика. — Но если вам ещё нужно время — можете оставаться, вы нас нисколько не стесняете своим присутствием, — говорил он на редкость серьёзно, как и подобало ситуации. — Благодарим Вас за предложение, но мы уже всё решили. Но… — голос женщины повеселел. — Так как просто так уходить нам было неудобно, мы решили сделать то, что нам по силам. Мы приготовили как можно больше всего, так как узнали, что Вы сегодня не так заняты. Мы будем очень рады, если Вы и Ваши подчинённые примете нашу скромную благодарность. Моточика усмехнулся и обратился к своим ребятам: — Ну что, продолжаем отдых?! Идите за нашими уходящими гостями, а я доведу Мотоясу до комнаты — ему нужен отдых. От гула радостных голосов голова Хамбэя наполнилась трескучей болью, словно в неё вбили железный кол, а потом разок долбанули молнией. Боль сосредоточилась во лбу, и он чуть не потерял сознание и упал бы, если бы его не поддерживал Моточика. Крестьяне, похоже, рады были не меньше пиратов; они о чём-то переговаривались по дороге, а потом стратег перестал их слышать. Демон западных морей проводил их взглядом и, приобняв альбиноса покрепче, продолжил путь в замок. У комнаты Хамбэя уже ждал Ясуда. Как только он увидел, в каком состоянии стратег, без слов раздвинул сёдзи и, кивнув своему господину, пропустил их. — А я-то пришёл поговорить об обещанном… Похоже сегодня не выйдет. Солнечный удар? — обращался и к господину, и к Хамбэю лекарь. Моточика пожал плечами, а стратег вяло протянул что-то вроде «похоже на то», и пожилой мужчина продолжил: — Что ж, посижу немного с Вами — возможно, дело не только в солнце. Услышав это, забеспокоился Моточика. Он хотел было остаться и помочь, чем только сможет, но Ясуда встал на позицию, что присматривать за больным — дело лекаря, а правителю сейчас нужно быть вместе со своими людьми и отдыхать. Как ни пытался настоять на своём Демон западных морей, всё разбивалось о стальной взгляд. Пришлось согласиться. К тому же он считал, что оставлять своих «бездельников» одних было неправильным — даже если причина серьёзная, господин должен быть вместе со своими подчинёнными в моменты радости и печали. Поэтому, бросив «я скоро вернусь», Моточика покинул Хамбэя. — Похоже, у Вас жар, — отметил лекарь, когда они остались со стратегом одни. Альбиносу было всё равно, жар ли у него или что ещё, — сейчас ему больше всего хотелось спать. Однако Ясуда не спешил позволять ему провалиться в сон; он долго что-то подготавливал прямо в комнате, всё время разговаривая, пока не закончил. — Замучил я Вас своим пустым разговором, но оно было нужно, — Ясуда подошёл к больному с миской какой-то непонятной жидкости. — Вот, выпейте. Сейчас Хамбэй был готов на всё, лишь бы ему дали спокойно поспать. Он выпил этот отвар и с наслаждением откинулся на подушку. Мешать больше лекарь не собирался, поэтому сон пришёл быстро. Проснулся стратег через час и обнаружил, что в комнате всё ещё сидит Ясуда. — Вам уже лучше? — тут же спросил пожилой мужчина. — Господин ещё не вернулся, поэтому мы можем спокойно обсудить один момент. Хоть Хамбэй и чувствовал себя отдохнувшим, голова после пробуждения отказывалась соображать. Только через время удалось понять, что кажется подозрительным, но когда пришло осознание, возвратилась и ясность ума. — Я вспомнил Ваше детское имя и то, где и при каких обстоятельствах Вас видел. Впервые Хамбэй ощутил чувство, когда земля уходит из-под ног. Он понимал, что это даже не его ошибка, что рано или поздно этот человек бы вспомнил, раз у него такая замечательная память. Но то, что можно было раньше начать втираться в доверие, ударяло по сознанию. Стратег бессильно сидел на футоне. Выражение лица было спокойным, маска не спадала даже при таких обстоятельствах, но эмоции, казалось, сжигали душу. «Всё кончено…»