Дар моря

      Пространство смешалось, закружив в водовороте событий последних месяцев: последние дни на службе Тоётоми и дни на Сюкоку картинками пробегали перед глазами. Хамбэй чувствовал, что падал. Эти ощущения были знакомы, поэтому разум приготовился к тому, что будет дальше.       Однако пейзаж был новым. Бескрайнее голубое небо с застывшими облаками, и куда ни погляди, нет солнца, над таким же продолжительным полем, с короткой, но свежей травой. Это место дарило спокойствие, и даже искать выход отсюда не хотелось. Зачем куда-то идти, когда трава так и манит опуститься на неё, прикрыть глаза и уснуть? Противиться этому желанию не было сил, и Хамбэй начал опускаться.       — Вот тебе и раз!       А вот это уже было совсем необычно. В месте, где не должно быть никого другого, оказался старый знакомый.       — Признаться, не ожидал! Я, конечно, знаю, насколько это место капризное, но такое… Интересно, ты тут после сражения с Кодзюро? Или же это было когда-то давно? А может, всё-таки позже? — ухмылялся Одноглазый Дракон. — Погоди, ты же здесь умирать не собрался?       Хамбэй ничего не понимал, а всё, что мог делать, — безмолвно смотреть на Масамунэ, который упорно просил его подняться.       — Пойдёшь, и я тебя всё расскажу, — стратег всё же поднялся и сократил расстояние между ними. — Так-то лучше! Здесь останавливаться надолго нельзя, иначе умрёшь, — начал объяснять Одноглазый Дракон. — Это место между жизнью и смертью, и здесь переплетаются времена. Иногда можно встретить кого-то, пока ищешь свой путь, но чаще гуляешь в полном одиночестве. Раз ты не сильно удивлён, то не в первый раз тут, да?       Эта информация не противоречила тому, что говорил Ясуда, но настолько будоражила, что Хамбэй не сразу понял вопрос. К счастью, отвечать на него не требовалось. Удивляло одно — откуда Масамунэ столько знает об этом месте. Однако ответ пришёл сразу: он тут частый гость.       — То есть тебя не беспокоит, что ты здесь с врагом? — вместо дальнейших уточнений спросил стратег.       — Ха! Это беспокоит только тебя! — тут же отрезал Масамунэ. — Мне побоку, жив ты или нет, если не встаёшь на моём пути, так что расслабься. А если и это тебя не убеждает, то мы не вспомним, что видели друг друга, когда выберемся. Вспомним, когда вновь будем в этом же месте. А вообще только первое попадание хорошо запоминается.       Небо вдруг разделилось напополам, как и поле. Наблюдать переход из одного состояния в другое было необычно, но уже так не удивляло. Масамунэ свернул в грозу, и Хамбэй было последовал за ним, но тот остановил:       — Тебе в другую сторону. И мой тебе совет: с этого момента старайся запомнить всё, что увидишь. Удачи!       И Одноглазый Дракон исчез.       Причина вернуться в мир живых у Хамбэя была, поэтому он продолжил идти. Степь была та же, но на небе появилась плавно переходящая в темень, алая полоса заката. Ему казалось, что и идти пришлось как в прошлый раз. Всё то же дерево. Только оно уже не кричит, и изнутри проросло хиганбанами*. Хамбэй усмехнулся. Спрашивать что-либо не хотелось, поэтому он просто прикоснулся к наполненному цветами дереву.       — Куда же ты хочешь отправиться?       Вопрос удивил. Из-за рассказов Масамунэ стратег думал, что в мир мёртвых попасть можно только остановившись. Если же в мир мёртвых, как и в мир живых, можно попасть от цели пути, то что же происходит, если этой цели ты не достигаешь? Но Хамбэй быстро потерял интерес к этому вопросу.       — У меня есть незаконченное дело, — ответил он, и пространство перед его глазами начало плыть.

***

      Очнулся Хамбэй в уже привычной комнате. Лучи начинали пробираться внутрь, царила умиротворяющая тишина, по чему можно заключить — было раннее утро. Приподнявшись на локтях, стратег огляделся: в углу, как обычно, дремал Моточика, который, услышав шорох, приоткрыл глаз. Сонная атмосфера создавала ощущение какой-то нереальности происходящего. Вот и пират некоторое время всматривался в альбиноса, стараясь понять, сон это или явь.       — Ты очнулся… — слабым хрипловатым голосом отозвался Моточика. — Я почти не надеялся, что это произойдёт…       Только сейчас Хамбэй заметил, как похудел Демон западных морей: щеки начинали впадать, нижние рёбра проступали. Однако в целом он сохранял здоровье и массу, почему стратег и решил, что не питается тот где-то три дня.       — Не стоило сидеть со мной почти неотрывно. Ты же всё-таки правитель Сюкоку — заботься о себе и о народе, — улыбнулся Хамбэй.       — Как можно?.. — Моточика поднялся и подошёл к стратегу. — Как можно оставлять кого-то в таком состоянии одного? А если бы ты очнулся, а рядом никого нет и некого попросить воды? Ясуда-сан, останься он жив, выгнал бы меня, но на всё это время остался бы сам. Это долг лекаря. И это долг каждого, кто называет себя человеком.       — Но это не повод отказываться от еды, — возразил Хамбэй.       Моточика улыбнулся и, положив свою ладонь ему на щёку, стал поглаживать большим пальцем кожу стратега:       — Как мог я спокойно есть?       Такое проявление нежности вновь пробудило в Хамбэе непонятные чувства: сердце бабочкой трепыхалось в груди, дыхание на мгновение сбилось, а потом стало реже. Он решил, что сегодня можно задержать это чувство, и, прикрыв глаза, чуть подался в сторону ладони. Моточика, почувствовав ответную реакцию, сел ближе и обнял альбиноса.       К сожалению, долго так продолжаться не могло. Первым зашевелился Хамбэй, желая размять затёкшие ноги. Только он дёрнулся, пират тут же разомкнул объятья. Чтобы замять возникшую неловкость, стратег предложил прогуляться по пирсу. Моточика не хотел соглашаться, беспокоясь за ранение альбиноса, но сдался, когда тот стал приводить аргументы вроде пользы свежего воздуха, особенно морского, и утверждения, что не бегать же он собрался. Но согласился Демон западных морей при одном условии: он будет поддерживать стратега на всякий случай.       — Значит, Ясуда-сан получил удар в лёгкое… — повторил Хамбэй, прикрыв глаза. Встречный ветер вздымал волнистые волосы и охлаждал кожу. — И это только потому, что Мацунага его отвлёк, — продолжил он.       — Погоди! Почему ты считаешь, что это единственная причина? — не понял Моточика.       — Я не всё понял, и у меня мало достоверной информации, чтобы утверждать, но… — стратег повернулся к пирату. — Точно могу сказать, что ты многого не знал. Я не имею в виду, что Ясуда-сан плохой человек, — опередив реакцию, сказал он. — Но его прошлое было тайной. Да и до сих пор остаётся. Есть только предположения. И я предполагаю, что когда-то он был шиноби и скрывал своё лицо.       Заявление было серьёзное. Моточика хотел спросить, почему Хамбэй так думает, но тот, зная, что у него хотят спросить, сам начал объяснять:       — Это единственное разумное объяснение. Ясуда-сан скитался по стране около тридцати лет, и его никто не узнал, а значит, лица его ни разу не видели. Другим логичным объяснением было бы то, что он иностранец. Но он точно японец. Однако меня убедило другое: его навыки. Ты и сам видел, как Ясуда-сан сражался. Мне же посчастливилось узнать, что он может незаметно перемещаться по знакомой местности. И самое простое, что растворяется в его деятельности. Ты никогда не замечал, что он готовит лекарства необычно? Может, я заметил, потому что сам и готовил, и пил их**.       — Тогда почему он решил жить так? — спросил поражённый Моточика.       На этот вопрос Хамбэй не мог дать вразумительного ответа. Он не знал, что было на самом деле, и мог только предлагать варианты.       — Я даже не знаю, под каким именем он был известен, когда работал как шиноби. И мы не знаем, как живут шиноби. Говорят, у них свои деревни, и каждый, кто там рождается, не имеет другой судьбы. Может, Ясуда-сан не был согласен со своей судьбой, и когда его посчитали мёртвым, начал новую жизнь.       Хоть стратег и гадал, но это больше всего походило на правду, которую мог принять Демон западных морей, и объясняло поведение погибшего лекаря. К тому же это соотносилось с тем, что Хамбэй от него слышал, но приводить эти слова в качестве доказательства альбинос не хотел: привык не верить тому, что говорят другие, и держать сомнительное в тайне до последнего.       — А ты понял, что сказал Ясуда-сан? — Моточика не понял вопроса, и Хамбэю пришлось его изменить: — Какими были его последние слова?       — Не разобрал. Но кажется, он пытался сказать, что ты ранен.       У стратега на этот счёт было другое мнение. Он подозревал, что, умирая, Ясуда может открыть его личность, чтобы защитить Моточику. На переносице альбиноса проступила складка — он не любил, когда успех зависел только от благоприятных стечений обстоятельств, и, возможно, в этом была заслуга Масамунэ, который, на его взгляд, был самым удачливым человеком.       — Ты не виноват в том, что так вышло, — по-своему истолковал изменившееся выражение лица стратега Моточика. — Мацунага подлый человек. Хорошо, что вы его остановили.       «Остановили?»       Хамбэй сохранял спокойствие и не подавал виду, что не знал. Лихорадочно перебирая минувшие события, он искал ответ и нашёл. Если Мацунагу удалось лишь задеть, но Моточика, видевший того с расстояния семи метров, говорит, что с ним покончено — стратег был уверен, что пират это имеет в виду, — значит, имел место яд. Но Хамбэй решил это проверить:       — Интересно, какого пришлось Мацунаге…       — Не знаю, но покинуть Сюкоку он не успел. Клинок, однако, пропал, да и чёрт с ним — Мацунага больше не будет приносить вред ни за что!       Воцарилось молчание. Моточика, выпустив пар, не знал, что говорить, а Хамбэй не хотел. Ветер обволакивал их фигуры и иногда приносил солёные капли. Что-то подсказывало стратегу, что сейчас переломный момент.       — Слушай… — неловко начал Моточика, почёсывая затылок. — Не мог раньше затронуть эту тему, но уже пора. — Хамбэй внимательно смотрел на него и слушал. — Ты не должен заставлять себя. Не важно, чего это касается. Теперь ты свободен и можешь поступать так, как считаешь нужным, а не так, как должен. Больше нет твоего господина — не знаю, что ты чувствуешь на этот счёт, — и можно сомневаться в правильности его взглядов. Хоть я тебя почти не знаю, но вижу, что ты жил не ради себя, воплощал не свою мечту. Пора вспомнить о себе.       Вспомнить о себе? Но стратег не знал, когда перестал идти за своими желаниями. Кажется, это было давно и тогда он сказал себе, что в этой воюющей стране нет ни одного человека, который бы следовал за своей мечтой. А потом встретил Хидэёши.       «Может, поэтому я и пошёл за ним?»       Ветер ударил в воду, подняв особенно большую волну. Всплеск походил на удар грома. Хамбэй посчитал это знаком, на секунду прикрыл глаза, вдохнул морской воздух, как в последний раз, и спросил:       — Значит ли это, что я могу покинуть это место?       Моточика грустно улыбнулся — всё ещё странно было видеть такое проявление эмоций, стратег почему-то считал, что лицо пирата должно иметь только два выражения: раздражения и превосходства. И каждый раз, когда видел задумчивость, нежность или грусть у пирата, он удивлялся настолько, что забывал эти моменты и в следующий раз вновь испытывал недоумение.       — Да, ты можешь уйти, если хочешь. Но я бы хотел узнать причину.       Он не требовал причину, чтобы поймать на лжи или выявить угрозу, — Хамбэй это понимал, как и то, что нужно просто не оскорбить чувства.       — Я хочу уйти не потому, что мне здесь не нравится или не нравишься ты. Но думаю, это и не долг. Я просто хочу вытащить из тьмы одного человека, а уж что он будет дальше делать с остатками Тоётоми — его дело, — стратег и сам не знал, где он лгал, а где говорил правду, но весь этот фарс нужно было заканчивать. — Когда закончу, возможно, захочу вернуться…       — Конечно, ты можешь вернуться… — выдавил улыбку Моточика.       Оба понимали, что видятся в последний раз. Демон западных морей чувствовал, что его сердце разрывается на волокна. Хамбэй не знал, что он чувствовал.       Хикодзи и Хиятаро вызвались довести стратега до того места, где нашли его. Никто не возражал. Решили отправиться на закате, чтобы альбиноса не поймали подчинённые Мори, и только солнце коснулось моря, Хиятаро оттолкнулся веслом от пирса. Провожать Хамбэя пришли все подчинённые Тёсокабэ и сам Моточика. Вслед летели пожелания удачного пути и просьбы вернуться, но стратег пропускал их мимо ушей: он погрузился в свои мысли и чувствовал на своей спине только один взгляд, который пронзал грустью, пока лодка не отплыла достаточно далеко. Хикодзи пару раз спросил, точно ли нужно продолжать плыть или, может, стоит вернуться, но Хамбэй всегда отвечал одним словом и не менял интонацию: «плывём».       Когда стратег встал на берег, Хиятаро предложил подождать его до того, как совсем не стемнеет, но тот сказал, что это их дело, а он не вернётся сейчас, скрылся среди деревьев. Пираты всё же ждали, а когда поняли, что альбинос действительно не собирается возвращаться, вздохнули и отправились назад.       Хамбэй знал, куда идти и где переночует. На него постепенно накатывала усталость, поэтому, ускорив шаг, он пристальнее всматривался в темноту, выискивая разрушенную деревню. Дыхание сбилось, но осталось немного пройти. Выбрав наиболее надёжный дом, который был почти не тронут пожаром, Хамбэй вошёл внутрь и сел на грязный пол. Перед глазами всё двоилось, и стратег осознал, что дело не только в усталости. Раз за разом он убивал своё здоровье, которое кое-как поддерживали Ясуда и Моточика. Теперь это делать некому — альбинос один. Дышать было трудно, горло будто сжимали, и Хамбэй впервые за последнее время начал надрывно кашлять. Облегчения это не приносило, но остановиться он не мог. Сначала появились кровавые брызги, моросью осевшие на ладонях, потом пятна… Стратег продолжал заходиться в кашле, и крови становилось больше, словно сдерживающую болезнь плотину прорвало. Обессилив, он упал в образовавшуюся лужу. Пытаясь бороться, Хамбэй держал глаза открытыми: над ним склонился силуэт и, кажется, говорил что-то, но это была лишь иллюзия умирающего сознания.       Солнечные лучи не могли проникнуть в дом полностью, но одному удалось высветить половину лица человека, лежащего в нём. Кожа слегка посинела, губы выделялись лишь благодаря засохшей крови, белые волосы пропитались той же кровью и прилипли к полу. Но взгляд цепляли глаза, потерявшие свою яркость, но сохранившие эмоции. Глаза несли в себе столько боли, что человек на мгновение мог показаться живым. Однако солнечному лучу, победившему своих сородичей, было всё равно.