репка

Про купе Тимур спиздел, конечно; в Москву они возвращались в плацкарте, как и всегда. Не потому, что денег не хватало: Саня им заплатил достаточно, чтобы они могли позволить себе немного комфорта, но было что-то неправильное в том, чтобы лечь на нижние полки, застеленные свежим бельем, и спокойно уснуть. Нет, они взяли одними из последних билеты в плацкартный вагон, разумеется — возле туалета, разумеется — две боковушки, и сидели теперь в темном проходе на разложенной полке-лавке, и на них уставились, как дула ружей, чужие пятки. Сереже стало смешно, будто они вдвоем против всего мира, вооруженного грязноватыми ступнями ног, и он только тогда он понял, как же все-таки пьян. Прозвучал чей-то всхрап. Тимур тоже был пьян и беспредельно, бесстыдно счастлив. Непривычно тих, только глаза в слабом свете сверкали, и улыбка ширила губы. Сережа поглядывал на него искоса, то и дело покачивая головой. В семнашке, после своих безумных раундов Тимур замкнулся и ни разу не улыбнулся, зато потом, стоило ее покинуть и глотнуть свежего воздуха, не прекращал светиться от радости. Сережа ощущал себя странно — до сих пор странно. Впервые он вышел в круг, не выстроив десятки предполагаемых ответов противнику. Не разбирал оппонента, а искал способы раскрыться перед ним, разоружиться, выставить открытую грудную клетку с торчащими ребрами, чтобы этим показать: вот как ты для меня важен. Вот как я тебя ценю. И все равно, все равно… не получилось так, как он хотел. Он попросту не смог перед алчущей толпой быть искренним до оголенных нервов, потому что все это обсудили бы, обсосали и тысячу раз испортили. А Тимур — смог. Видимо, эта запредельная честность и сделала его счастливым. Все то, что он мог бы сказать наедине, он произнес в кругу, глядя в глаза. Сережа почти испугался, когда увидел в его лице эту решимость, эту уязвимость, когда слетели на пол все маски, насмешки и вся бравада. Он осознал, что сейчас произойдет что-то страшное, что-то чересчур личное, и хотел пожать другу руку, молча предупредить: не надо, пусть оно останется между нами, в темноте, в закрытой комнате, не вытаскивай на свет то, что у тебя внутри… И понял, что все тщетно, потому что Тимур непринужденно взял его протянутую для пожатия руку в свои ладони. Они были горячими, влажными. От волнения? От обжигающих софитов, поджаривавших их целый час? Размышлять об этом не хотелось. Тимур сказал, что любит его, и это было давно всем известно. Тимур сказал, что любим им в ответ, — и это тоже все знали. Тимур сказал, что отдал бы ему все, и Сережа знал это тоже, и он готов был отдать ему все в ответ, бросить все ради друга, черт, да не произнес он ничего такого, что стало бы новостью! Но важно то, как он это сказал и где. Как спала его расслабленная улыбка, как испарилось равнодушие, и голос его зазвучал взволнованно, торопливо, дрогнул в конце. Он и раньше, бывало, сбивался, но тут же сбрасывал напряжение, точно воду стряхивал с кончиков пальцев, и продолжал. А сегодня все стало по-другому. Сегодня он давил дрожь в голосе, выскочившую так некстати, и смотрел в глаза, не моргая, и сжимал ладонь Сережи в своих. Молчание Тимура уже пугало, он в жизни так долго не держал рот закрытым. Осязаемую тишину, протянутую между ними, нужно было чем-то разрушить, встроить в перестук колес по рельсам их голоса, и Сережа, склонившись к Тимуру, прошептал, толкнув его локтем в бок: — Мой хуй и твой рот, а? Тимур повернул к нему голову, и улыбка его стала еще шире, озарила все лицо. — Смешно получилось, да? — До слез, — сказал Сережа. — Ага, — выдохнул Тимур. Он откинулся спиной на неудобную стенку и прикрыл глаза. Говорить ему, судя по всему, не хотелось, и Сережа замолк. Подумал, что больше всего сейчас хочет посмотреть видео их баттла. Ему жизненно необходимо знать, как камера считала лицо Тимура в последние минуты раунда. Ему нужно подтверждение, что зрителям на потеху не досталось того интимного, что Сережа услышал и увидел. Это принадлежало лишь им, и не имело никакого значения, насколько это по-гейски, и не имело никакой разницы, какой ярлык висит на том, что между ними. Но посвящать в это толпу, как Тимур, он не мог. Духа не хватало. — Спасибо, — сказал Сережа. — И тебе, — отозвался Тимур. Он привалился к плечу Сережи — неловко, словно хотел склонить голову, но не решился. И Сережа остался тоже в вынужденной позе — будто собирался обеими руками обнять Тимура за талию, но струсил. По-дурацки они сделали: разобрали нижнюю боковушку, точно кто-то собирался лечь, и Сережа сел в самый угол, устроившись почти удобно, а Тимур вместо того, чтобы забраться с ногами на узкую койку, как он любит, остался посередине, делая вид, что не замечает, как в спину тычется жесткий угол подоконника. Так они и сидели под мерный перестук колес. Сережа закрыл глаза. Изредка под веками вспыхивал свет, когда в окне мелькали фонари. Он потерял счет времени. Голова немного кружилась, все-таки ему не стоило на радостях заливать в себя пиво, водку со шнапсом и ром, но что сделано… Он скорее ощутил, чем услышал вздох Тимура. — Спишь, Серый?.. — едва слышно прошептал он. И Сережа так и не понял, почему не ответил. Он порой себя спрашивал потом: а что случилось бы, как пошла бы история, если бы он в ту минуту открыл глаза и сказал с напускной бодростью, что у него ни в одном глазу? Он почти уверен, что тогда они пошли бы по вагонам искать ресторан, смотреть в окна, наливать горячую воду из бойлера. Они бы смеялись, давили сонливость и вернулись окончательно вымотавшиеся, грохнулись бы на полки и заснули. Так оно и было бы, наверное. Но он не ответил. И тогда он почувствовал, как Тимур чуть повернул голову, и его дыхание коснулось скулы. Пару секунд ничего не происходило. Сережа почти уже встрепенулся, почти выдал неудачную шутку про сомнофилию, но Тимур поцеловал его в висок. Так же, как на баттле, в кругу, — в щеку. Коротко, но не дежурно, а — нежно. Он всегда любил прикосновения, хватал за руки, лез обниматься, задевал губами, точно птичка клювом, но последние два раза были совсем другими. И что-то перемкнуло, что-то вспыхнуло, в висках застучала кровь. Сережа резко обхватил руками талию Тимура, прижал к себе, ткнулся губами наугад, не открывал глаз, так сильно, что даже почувствовал привкус крови на зубах, словно ему кулаком дали в челюсть. Тимур ответил ему таким же отчаянным, нервным объятием, обжигающие ладони — между лопаток и чуть выше поясницы, впечатались так, что показалось, следы останутся, ожоги. Губами Сережа соскользнул по щеке Тимура, нос заныл от резкого столкновения с его скулой, и спустя бесконечный миг он сделал то, о чем никогда не задумывался и не хотел, но теперь — так нуждался: поцеловал. Поцеловал в его бесстыдный, уже не улыбающийся рот. Они разомкнули объятия так же быстро, как и бросились друг другу в руки. Оказались на безопасном расстоянии — взбудораженные, с бешено стучавшими сердцами. Сережа оглянулся почти неосознанно, проверил — видел ли кто?.. Нет, вагон спит. Тимур наклонился к нему, положил ладонь на затылок, заставляя посмотреть на себя, и прижался лбом ко лбу. Сережа все ждал каких-то слов, но их не было. — Извини, — наконец пробормотал Сережа и отстранился. Тимур откинулся спиной на противоположную стенку, сбросил кроссовки и поставил ноги на полку. — За что? — спросил он — может быть, чуть громче, чем следовало бы. Пролетевший мимо фонарь выхватил на миг его лицо: внимательные глаза, полуулыбку. Нежность. Так они и заснули: Сережа сидя, привалившись плечом к стене, засунув ладони под мышки, Тимур — с куда большим комфортом, вытянув ноги и уложив их к Сереже на колени. Так же, как им частенько приходилось засыпать, и обоим было хорошо. * В полутемной комнате, развалившись на диване, они в очередной раз смотрели баттл. Точнее, это Сережа смотрел: опять отмотал в начало и беззвучно рассмеялся, когда Тимур пропустил первый раунд, а Ресторатор, приняв все за чистую монету, нахмурился и занервничал. — Хватит уже, — пробормотал Тимур. — Ты будто порнуху смотришь, хотя телка у тебя под боком. Он натянул плед до подбородка, завернулся в него и сонно потянулся за пепельницей. Щелкнул зажигалкой, раскурил косяк и протянул Сереже. — Последний раз, — пообещал Сережа. Свои раунды он промотал, хватит и одного просмотра, а вдохновенные поэмы Тимура слушал внимательно, давя смех в горле. Он уже не понимал, смеется от косяка или шуток. В потолок поднялся тяжелый дым. Тимур душераздирающе вздохнул и привалился к Сереже, положив голову ему на плечо. — Это ведь все графомания, — сказал Тимур. — Шелуха. Тупо чтобы время забить. Хочешь, я тебе еще тысячу таких од напишу? Что угодно сделаю, только выключили. Сережа обнял его за плечи, но на паузу баттл не поставил. Тимур завтра уедет на три месяца. Останутся только звонки и мессенджеры, жизнь потечет по-прежнему, словно и не было этого баттла, словно и не было поцелуя в поезде. Все поблекнет и пропадет. Сережа склонил голову и дотронулся губами до макушки Тимура, крепче прижал к себе. Та поездка в плацкарте немного изменила их. Они не обсуждали ее, избегали разговоров, но стало так легко и естественно целоваться: при встрече, на ночь, утром. Словно всегда так было. Тимур каждый раз начинал первым, иногда просто ловил за руку, притягивал к себе и быстро, словно вор — кошелька, касался губ. А если рядом были люди, то шептал на ухо какую-нибудь ерунду, которую можно было бы произнести вслух, и отстранялся с загадочным видом, заставляя окружающих гадать, что у него в голове творится. И все это — с насмешливой улыбкой. А Сережа краснел, понимая: еще чуть-чуть — и они бы засосались в десна на глазах у посторонних. Абсурд какой-то. Баттл подходил к концу. Тимур не то спал, не то просто лежал с закрытыми глазами. Из динамиков ноутбука шел его голос: — И может, это будет смотреться наивно… Сережа, придержав Тимура за плечо, потянулся к ноутбуку и остановил видео. Помедлил и закрыл крышку. Стало темно. В груди что-то щемило, стягивалось от последних слов Тимура, словно он каждый раз слышал их впервые. Он начал было приподниматься с дивана, но остановился: Тимур завозился, удерживая его. — Забей, — тихо пробормотал Тимур ему куда-то в шею. — Не раскладывай. — Ты будильник поставил? — вполголоса спросил Сережа, мельком подумав, что они уместятся на диване, но завтра кто-то проснется с намертво затекшей рукой и зажатой мышцей в шее. — Не. Нашарив на полу смартфон, Сережа завел сразу три будильника. Проспят ведь. Обязательно проспят, будут в спешке собираться, и, влетев на вокзал, Сережа не успеет даже обнять его на прощание: Тимур вскочит на подножку поезда в последнюю минуту, взмахнет паспортом и уедет на целую вечность. Сережа подтолкнул Тимура, заставляя подвинуться, и соскользнул по спинке дивана вниз. Сунул под щеку колючую подушку. Глаза слипались. Тимур опять завозился, пытаясь выпутаться из пледа. Когда это наконец удалось, он накинул один его край на Сережу и навалился сверху, придавив руку и бок. Уткнулся носом в шею под подбородок. Шумно выдохнул. — Серег, — позвал он. — Я все тебе сказать хотел… — он смолк. Его ладонь потянулась к Сереже, но замерла в миллиметрах над грудью, словно он собирался коснуться, но не решился. Поколебавшись, он все же провел рукой ему по плечу. — Что ты сказать хотел? — напомнил Сережа. Тимур ничего не ответил. Может, задремал. Совсем как в поезде, подумалось Сереже. Тимур точно так же спал — или притворялся — и, усыпив бдительность, воровато поцеловал в висок. Может, это все трава виновата, недосып, туман в голове, а может, и что-то другое, более весомое и важное, но Сережа осознал, что до боли хочет снова первым притянуть его к себе и поцеловать — глубоко, крепко, и долго, а не так, как в плацкартном вагоне, когда один лишь мимолетный ожог от щетины остался напоминанием о случившемся. Тимур, должно быть, что-то ощутил, потому что приподнял голову, стукнувшись носом о подбородок, и Сережа только тогда заметил, что комкает плед вместе с футболкой Тимура на спине. Тимур лишь чуть подался ближе — и этого хватило, чтобы вывернуть шею, впиться губами в губы. Ощутить горьковатый запах от его волос. В тишине, только шорох ткани, Сережа целовал его, как в последний раз, как еще ни разу они не целовались — до боли в груди, до нехватки воздуха. Всерьез. Надо остановиться, стучало в голове. Надо остановиться — перестуком колес по рельсам. Пересилив то, что горело внутри, Сережа откинул голову на подушку, приоткрыл рот, дыша. Тимур лег щекой ему на грудь. Вот и все, подумалось с оттенком той тоски, от которой на стену лезут. Сейчас мы заснем, а завтра вечером его здесь уже не будет. И все растворится, как дым. Ладонь Тимура скользнула по груди вниз, к животу. Сережа машинально, не отдавая себе отчета, поймал его запястье и стиснул, будто сломать хотел. — Ты ебнулся? — отчего-то севшим голосом спросил он. — Меня три месяца не будет, — просто ответил Тимур, ничуть не смущенный отпором. Рука его не дрогнула даже, он не пытался вырвать ее из пальцев Сережи, словно бесконечно верил и знал, что будет так, как нужно ему. — Ты забудешь. — Не забуду, — пробормотал Сережа. Он медленно расслабил пальцы. Нет, это он ебанулся, а Тимур всегда был ебанутым. За это он и любил его. Господи, дрочка другу… Тимур накрыл его пах ладонью. Нервная дрожь всколыхнула все тело, лицо вспыхнуло, и ему стало так стыдно, и так захлестнуло ощущением, что он делает что-то не то, о чем пожалеет… И он бы обвинил в этом Тимура, ей-богу, обвинил бы его в том, что он распускает руки. Но разве он смог бы отрицать, что у него каждый раз вставал от коротких поцелуев, и именно поэтому они молчали о происходящем, даже самим себе ничего мысленно не говорили? Как хорошо, что Тимур смелее, чем он сам… — Я никогда не хотел тебя выебать, — зачем-то сказал Сережа. — Так ведь и я тебя тоже, — на удивление спокойно ответил Тимур. Он наконец кончиками пальцев подцепил пояс треников, потянул их вниз, и Сережа стиснул его плечо, до сих пор не веря, что с ним это происходит. Потому что — никогда. Ни снов, ни желаний, никогда и ничего он не чувствовал по отношению к парню. По отношению к Тимуру. Это попросту нелепо. И все же член стоял, и больше всего тело хотело именно Тимура, именно его, и разум не подсовывал картинки с девушками. Тимур вдруг резко сел на пятки, разом оказавшись далеко. — Черт, — он потер костяшками глаза. — Я, наверно, и вправду не в себе. Это уже был зашквар, или еще нет, не в курсе? — нервно хохотнул он. — На полу посплю. Не ебни только меня, ладно? Завтра я уже… — он не закончил, только помотал головой, словно пытаясь скинуть морок. Сережа ощутил: момент — переломный. Либо они забудут это и спишут на временное помешательство по накурке, и все будет как раньше, либо… Он не знал, что случится, если он выберет второй вариант. И плевать. Он рывком сел, сгреб Тимура — теплого, смущенного, такого близкого — в грубоватые объятия, почувствовал бедром его член, прижался ко лбу и прошептал: — Зашквар. Но я никому не солью эту инфу. Тимур на миг положил ладонь ему на загривок, а потом толкнул в грудь. — Ты уже передумал? — После такого признания? — хмыкнул Тимур. — Ляг, Серый. Что ты как не родной… Сережа откинулся на спину, и Тимур вклинился между его коленями так естественно, будто всегда так делал. Его рука вновь оказалась внизу. Он сдернул треники и трусы быстро, словно боялся, что Сережа передумает, и от прикосновения его пальцев к голой коже прошило током. Подавившись воздухом, Сережа притянул обеими руками голову Тимура ближе, жадно, мокро поцеловал в губы, засунул язык ему в рот — чтобы чувствовать его всеми рецепторами, обладать им и отдавать себя ему. Тимур торопливо обхватил его член, обернул ладонью, и ничего больше не осталось, кроме них двоих, и мерещился перестук колес, и хотелось сказать — черт, не уезжай, нахуя тебе эти вахты сдались? Оставайся, живи здесь, со мной, в тусовке никто и не догадается, что между нами, почему у нас глаза по пять рублей счастливые… Сережа положил руки ему на пояс, стащил пониже одежду, выпутал локоть из намотавшегося в горячке пледа. Все никак не мог коснуться чужого тела — обнаженного, хотя столько раз тянул к нему руки, гладил и трогал, пока они оставались в одежде. Тимур не загонялся. Он навалился на грудь, перехватил инициативу в поцелуе — втолкнул свой острый язык между губ и не дал больше ничего сделать, не дал ни отстраниться, ни вдохнуть. Его ладонь не совершала ничего такого, что Сережа не мог бы сделать сам, но именно от его руки было запредельно хорошо, погранично кайфово. Подумалось — и все же трава виновата… Нет, не трава. Тимур. Сережа почувствовал, как губы Тимура почти изгибаются в улыбке. Пальцы его коснулись виска, волос, и во всем, что он делал, засквозила такая неизбывная, невысказанная нежность, ласка, что захотелось взвыть. Сережа простонал бы ему в рот, прорычал бы, но затолкал все свои никчемные вскрики поглубже, ведь какой в них смысл, если он не скажет так же честно и искренне, как Тимур, просто не сможет так сказать — я люблю тебя? Он зажмурился, от быстрых движений Тимура разум затуманивался, и сдерживаться было невозможно. Он дрогнул, кончая. Отстраненно подумал: кончил в руку друга. Охуенный панчлайн можно было бы завернуть. Тимур лег на него всем телом. Мягко отстранился от его губ. Он поцеловал — в щеку, шею, подбородок — тысячей мелких, как укусы, поцелуев, смешных, щекотных, но таких ему, должно быть, нужных. Сережа провел ладонями по его спине, но так и не смог выдавить ни единой банальности типа: сейчас, подожди, передохну — и моя очередь поработать. Не смог, потому что до сих пор в голове не укладывалось, как он дотронется, как он почувствует, как он увидит лицо Тимура, когда тот кончает. Я не могу, подумал он. Не могу себя пересилить. Хочу — но не могу. — Тим, — тихо начал он. Что-то в его голосе сказало больше, чем он собирался. — Т-ш-ш. — Тимур приложил к его губам палец. — Хуйня какая, забей, — ответил он на то, что Сережа так и не произнес. И Тимур, приподнявшись на локте, чмокнул его в кончик носа и пружинисто встал. Он скрылся в ванной. Зашумела вода. Натянув треники, Сережа уставился в потолок. Сердце гулко стучало, пульс отдавался в висках. Вскоре вернулся Тимур, забрался под бок, завернулся в плед. Сережа повернулся и обнял его. — Не провожай меня завтра, — пробормотал Тимур. — Видеть мою небритую рожу не хочешь? — попытался усмехнуться Сережа. — Так ты ее три месяца потом не увидишь, потерпи еще немного. — Все это пиздец как странно, — невпопад сказал Тимур. — Ты, я, обнимашки, блядь. — А ты действовал как профессионал, думал, тебе привычно, — поддел Сережа и ему вдруг самому стало противно от своих неудачных подколов, от попыток сделать вид, что ничего не было. Он выдохнул, взял затылок Тимура в ладонь, как в чашу, и сказал: — Ты собрался один ехать, потому что думаешь, что я тебя засосу на перроне, что ли? Я побегу завтра с тобой до вагона, и брошу тебе в спину чемодан, и помашу рукой, и крикну, что люблю тебя, пиздюка. Окей? А теперь спи. — Серег, ты ебанутый, — сказал Тимур. Он закрыл глаза. Сережа обнял его. Было хорошо и правильно.