репка

Темноту режут неоновые розовые огни, а Андрей кладет ладонь ему на щеку, и Серафим машинально склоняет голову, целует в самый центр, в треугольник между линиями; но Андрей вдруг крепко берет его за челюсть двумя пальцами и смотрит прямо в глаза. Серафим может переебать ему прямо сейчас, в первое мгновение даже напрягаются мышцы — рефлекторно хочет влезть в драку. Но тут же расслабляется, потому что — Андрей. Раз держит, раз смотрит в глаза, значит, так надо. Только, может, не при всех? Последнее он произносит вслух. Андрей улыбается и говорит, отстраняясь: — Ты первый начал. Он выпрямляется на высоком барном стуле и сжимает ладонь в кулак, словно сохраняя поцелуй. Они возвращаются домой — к Серафиму, сегодня до него ближе. Андрей ухитряется бесшумно сбросить куртку и разуться в темноте, а Серафим роняет две вешалки с крючков, неловко взмахнув руками. Его тут же пригвождает ладонь к стене. — Слон, — шепчет Андрей и упирается ему в плечи. Серафим вжимается в стену лопатками, вынуждая Андрея наклониться ближе. Дыхание на губах. Ну, давай, поцелуй. Давай. Пальцами Андрей зачесывает ему непослушные кудрявые волосы со лба вверх. Серафим не выдерживает, ему вечно не хватает терпения узнать, как закончит играть с ним Андрей; притягивает к себе за талию, подается к губам. Колено Андрея — между ног, давит бедром на ширинку. Серафиму надо больше. Он подставляет шею под укус, язык Андрея скользит, слизывая соль и остатки одеколона, и наконец кромка зубов чуть повыше ворота кожанки смыкается на коже до боли. Андрей глубоко втягивает воздух. Отпускает. Касается ладонью паха, и Серафим толкается ему в руку членом. Хочет эту руку у себя в штанах, сначала через белье, а потом — к оголенной плоти. Сам он — шарит по телу Андрея беспорядочно. Лезет под бомбер, комкает белую футболку. В темноте, конечно, не видно ее цвета, но Серафим знает, знает его от и до. Потом спускает ладони под резинку штанов, оставляет на ягодицах. Торопиться им некуда, впереди целая ночь, но медлить он попросту не умеет. — Раздену тебя прям здесь, — вполголоса говорит Серафим. Всего лишь предупреждает. Дает возможность выбрать: набить себе синяков в возне на жестком полу, рискуя нарваться на привычное “заебали, кролики, бля” соседей по квартире — или добраться до продавленного дивана. — Иди в душ раздеваться, — отвечает Андрей тихо. — А ты? — Я сразу за тобой. Иди, пожалуйста. Я хочу… — он запинается. Скрывает это за поцелуем, лезет языком в рот. Прикусывает губу. Серафим его не торопит, охотно дает ему вести. Но все же хрипло уточняет, стоит только Андрею переключиться на его щеки, челюсть, на шею и мочку уха (ай, опять укусил): — Хочешь сегодня меня? — Всегда хочу тебя. — Меня выебать. — Да. Андрей выдыхает это “да” жарко и влажно прямо в ушную раковину, и Серафим воском плавится. Андрей не гладит, не ласкает — а щупает, деловито мнет пальцами живот, бедра, задницу. Серафима потряхивает от того, как он сегодня командует. Как он хозяйничает. Не валится спиной на диван, томно раздвигая ноги, позволяя любить себя, принимая, отдаваясь. Это Серафим тоже любит. Может, даже больше. Но как редко Андрей берет. Как редко Андрей требует и приказывает. Может быть, подчинение в крови у Серафима, раз он добровольно ушел служить; может быть, это просто Андрей — с которым заводит все. Андрей отстраняется от него всем телом, уходит в комнату. А Серафиму остается только снять куртку, разуться наконец и выполнить то, что сказал Андрей. Он встает голым под лейку душа. Намыливает ладони, скользит по телу. Подмышки. Пах. Готовит себя, заводя руку за спину. Он весь обращается в ожидание. Прислушивается: идет ли Андрей? Он обещал. С ним вдвоем в душе по-особенному нежно, когда влажные тела касаются друг друга. Он прикрывает глаза и подставляет лицо воде. Дверь приоткрывается. Андрей, отодвинув шторку, смотрит на него, а Серафим — в ответ. Наблюдает, как Андрей снимает трусы и, перешагнув через бортик, встает рядом с ним. Берет в ладони лицо и целует, а Серафим в отместку за то, что так долго ждать пришлось, направляет душ на него, льет на голову, и вода стекает по лицам, по губам, попадая в рот. Беспорядочно — шампунь, мыло, гель, все пенится и скользит. Серафим смывает пену с шерсти на груди Андрея, а тот в ответ гладит его, почти безволосого, прикрыв глаза. Кайфует в воде. Пора его вытаскивать. — Ты обещал выебать, — напоминает Серафим, прижавшись к Андрею вплотную. Уже стоит. Членом провозит по бедру Андрея в одном плавном движении снизу вверх. — Вылезай. До кровати доходят в одном полотенце. Серафим ныряет под одеяло, по-собачьи трясет головой, брызги летят во все стороны. Андрей рушится рядом, горячий в холодной комнате, и тут же — руки на талии, колено между ног. Переворачивает на спину. Серафим едва успевает выдохнуть, а под яйцами уже скользят пальцы Андрея. Тот шепчет: — Расслабься, солнышко. Он касается отверстия, надавливает еще сухими подушечками указательного и среднего. Серафим цепляет его нижнюю губу своими и требовательно тянет за плечи — ляг на меня, хочу всем телом тебя чувствовать внутри и снаружи. И Андрей ему поддается едва ли не впервые за весь вечер, за всю ночь. Он шарит по кровати, ищет смазку и целует почти как обычно, но все равно не дает хозяйничать языком в его рту. Серафим упивается мокрым поцелуем, облизывает его челюсть, пока Андрей, отвлекшись, поворачивает голову в сторону. Нет, это Серафим отвлекается — потому что почти пропускает момент, когда в него въезжают скользкие пальцы. Он машинально ерзает, трется задницей о жесткую простынь, всегда непривычно, всегда на грани с неправильностью, и все равно — к-к-кайфово, когда он вот так, по вторую фалангу, и проворачивает, словно ключ в замке зажигания, и воздух выходит из легких неровными порциями. Серафим дрожит и растекается по дивану, уже не пытается переиграть и перехватить инициативу. Андрей, облокотившись рядом с его головой, погружает в него пальцы короткими четкими движениями и смотрит прямо в глаза, пока Серафим вспоминает, как нужно дышать. — Всегда напряженный, — тихо говорит Андрей. — Перестать? — Н-нет, — еле говорит Серафим. Пальцы задевают внутри струны, от них приятно, от них почти стыдно, от них неебически хорошо, и он до сих пор не привык, но ему так хочется. — Хочешь стонать в подушку? — шепчет Андрей, и Серафим с благодарностью кивает. Он переворачивается на живот в одно мгновение, отклячивает жопу и утыкается лицом в подушку, обняв ее. Ждет. Андрей отбрасывает одеяло, и обнаженные горящие ягодицы обдает потоком воздуха. Щелкает крышечка смазки, и скользкая тягучая жидкость льется ему прямо на кожу, прямо в расселину, и это щекотно. Самыми кончиками пальцев Андрей скользит между ягодицами. Серафим жмурится, выдыхает. Ждет. Андрей укладывается сбоку от него, облокачивается. Склоняет к нему голову и, водя по заднице, задевая напряженную дырочку, говорит удивительно серьезно: — Меня заводит, как ты волнуешься. Каждый раз. И каждый раз просишь еще. Серафиму жарко, лицо горит, но оторвать голову от подушки он не может. Дышать трудно. Еще труднее молчать. Он не просит, он умоляет. Он умоляет прекратить дразнить его и уже вставить, он умоляет об этом безмолвно, а иногда — криком. Между лопаток проступает пот, мышцы рук дубеют от напряжения — так сильно стиснул подушку. Андрей наконец проникает в него пальцами — до самых костяшек. Серафим глушит стон подушкой, прикусывает ее. Трясется. Ноги разъезжаются в стороны, ляжки вспотели. Хочется глубже, хочется больше. Андрей разводит пальцы ножницами — внутри, прямо в нем, и вынимает их, растягивая кольцо мышц. С ним так правильно-неправильно. Никогда бы и ни с кем так, как с ним, не стал. Он обводит кругом, прежде чем снова вставить, а затем лижет плечо кончиком языка. Серафим поворачивает к нему лицо и шепчет: — Выеби. — Выебу, — отвечает Андрей, подперев щеку кулаком. — Но сначала хочу помучить. Тебе же нравится. Серафим выдыхает: — Да, — и снова утыкается в подушку. В нем уже три, три пальца, и он всхлипывает-стонет, он весь полыхает от того, как Андрей растягивает его — медленно, спокойно, будто проводит эксперимент, такой непривычный в эти моменты, почти отрешенный. Серафим снова чувствует его язык на плече, тут же — в ухе. Резко поворачивается, едва не стукнув лбом Андрея, и ловит его губы. Тот въезжает почти всей ладонью, сложив ее лодочкой, втискивает свои длинные пальцы. Подло — знает, что Серафим не может быть тихим в такие моменты, что Серафима всего перекручивает, из глубины грудной клетки всегда вырывается не то крик, не то стон; и Серафим снова падает головой в подушку, кричит, кусает ее, дрожит на пальцах Андрея. Член стоит так, что почти больно. Все звенит от напряжения. А Андрей, подливая масла в огонь, томно вполголоса говорит: — Такой чувствительный. Люблю раскрывать тебя. Люблю быть в тебе. Покричи для меня. И Серафим воет в подушку, пока Андрей касается — \так\, что дыхание вышибает, как от удара в грудь, пока Андрей находит его уязвимости, пока Андрей не наиграется с ним. Он почти ничего не замечает в своем темном жарком мире, ограниченном подушкой у лица; но пропадают пальцы, а значит, уже скоро Андрей войдет в него. И да: ладони деловито берут за бока, ставят на колени. Серафим подчиняется, как сомнамбула. Прикасается обжигающий член, по заднице — легкий шлепок. Серафим вжимается в подушку. Вот головка давит на пылающие, пульсирующие мышцы… и входит, распирая. Он тяжело дышит, весь уже мокрый от пота, даже виски ломит, но ему хочется до смерти быть заполненным до самой глотки. И наконец Андрей прижимается к его ягодицам лобком. Весь — внутри. Серафим наконец со всхлипом выдыхает — оказалось, дыхание задержал, пока Андрей входил. Между лопаток касается ладонь — ласково гладит. И одновременно Андрей начинает двигаться. Сдержанно, неторопливо, и Серафиму крышу срывает от его заботы. Он замечает, как Андрею хочется, по сжатым пальцам на бедре Серафима — одну руку Андрей еще контролирует и нежничает, а второй уже стиснул до боли, контрасты захлестывают. Серафим приподнимает голову над подушкой и хрипло говорит: — Жестче. Меня каждый раз, долбоеба, мажет… Не жалей. Андрей звонко ударяет его ладонью по ягодице и наклоняется, ложится грудью на вспотевшую спину. Обхватывает рукой за талию и говорит, прижимаясь щекой повыше лопаток: — Я улетаю, когда ты такой. Он толкается бедрами — понемногу, но быстро, и дыхание его горячее, громкое. Для Серафима — все равно что музыка. Он прикусывает губу, чтобы не кричать, не стонать. У Андрея длинный, почти даже больно, и Серафим обхватывает свой член, хочет кончить первым, пока задница заполнена. И все равно сбивается с ритма, останавливается, остается только Андрей, стонущий ему в спину, и его тихие выдохи почти музыкальны, Серафим кайфует с них, с этого прерывистого — ах, ах, мм… Он берет руку Андрея, так и обнимающую талию, и направляет ладонь ниже — если не подрочишь, хотя бы подержи его, хочу чувствовать тебя. Андрей наваливается на него всем весом, давит. Свободной рукой опирается о постель. Его мягкая ладонь, его аккуратные пальцы обхватили член, и он так глубоко внутри, он весь ощущается всем телом так, что Серафиму хочется кричать от этой запредельной близости, и он прикусывает подушку, чтобы не заорать на всю квартиру. Никогда не шумит — только когда Андрей сверху. Андрей все быстрее, бьется в него, вбивается, и Серафим легко угадывает — он близко, он пиздец как близко, так и не подрочил, так и не кончишь, пока он внутри. Серафим выгибает поясницу как может, чтобы под нужным углом вошел, чтобы искры из глаз, и на миг удается. Он мычит, а Андрей шепчет: — Хочу тебя слышать. И Серафим позволяет себе стон — низкий, вибрирующий, идущий из самой груди. Андрей блаженно растягивается на нем, в последний раз дернув бедрами. Колени Серафима разъезжаются в стороны под его весом, его вдавливает в диван сколькими-то там пышущими жаром килограммами — Андрей совсем не в состоянии думать о чем-то после оргазма, лежит, блаженный, и дышит. Серафим возится — член так и стоит, теперь зажатый между ладонью Андрея и простыней. — Не вытаскивай, — говорит он, шевелясь. Андрей, придерживая его за бедро, чуть приподнимается. Серафиму этого хватает. Достаточно ощущать, как плотно прижимается к заднице Андрей, как подрагивают его ноги; Серафим дрочит себе остервенело, аж запястье ломит от неудобного положения, но Андрей проводит языком по позвоночнику — совсем немного, возле шеи, и от этого перемыкает, от его языка, от его обмякшего члена внутри, от того, что он кончил внутрь, и скоро не удержится, погрузит пальцы по собственной сперме, прошепчет, что его это заводит, и раздвинет ноги. Серафим скользит кулаком по члену, всем телом ощущая Андрея, его горьковатый запах, слыша его дыхание и тихое: — Красивые руки. Бицепс как надулся… Так стараешься. Хочу, чтобы ты мне потом так же подрочил. И взял в рот… И Серафим улетает — кончает в сладкой судороге, сжимается. Андрей ахает, наконец замолчав. ...Валяются, склеившись, сдвинув одеяло в ноги. На этот раз — Серафим просунул колено между ног Андрея. Задница немного ноет. Серафим шепчет, касаясь губами шеи Андрея: — И почему я, блядь, тебе позволяю со мной делать все, абсолютно — нахуй — все? — Потому что ты влюблен, солнышко, — отвечает Андрей. И не поспоришь, думает Серафим. Он влюблен, Андрей влюблен, и любить его хочется ночами напролет без остановки.