шесть вечеров

when we met my life began, soon afterward, yours ended.

— It is a truth universally acknowledged that Alexander Pushkin will never be in want of a wife*. Сестра невесты в этот вечер — без сомнения правительница торжества. На фоне Катерины Орловой прочие члены её шумного, беспокойного, по преимуществу бестолкового семейства неизменно отступали в тень — такова была неодолимая, гравитационная, физиологическая мощь её обаяния, обаяния того свойства, что позволяло её отцу некогда продолжительно и очень успешно распоряжаться целыми армиями, обаяния, которым он щедро одарил старшую дочь — и больше ни одного из своих детей. А потому неудивительно, что всё внимание приковано в эти минуты к их столику; неудивительно, что каждое произнесенное в их кругу слово ловят с обостренным вниманием, каждую произнесенную ими шутку запоминают, чтобы затем повторить в обществе поскучнее и победнее, иной раз с восхищением, иной — со злорадством. Александр, в последние недели замерший где-то на грани былого восхищения Орловой и неизбежного расставания с этой непростительной, небывалой иллюзией её возможной благосклонности, с доброй улыбкой салютует сказанному бокалом. — Never say never, ma chère Catherine*. Иные образцы семейного счастья вызывают и у меня желание поскорее остепениться. — Вряд ли он имеет в виду нас, моя дорогая, — Михаил Орлов, по-хозяйски положив руку на спинку стула жены, по-прежнему не пропускает такта, отвечает всё время впопад, хоть и кажется отвлеченным, всё время выискивающим кого-то — или что-то — в неподвластной даже его цепкому взгляду разрозненности толпы. — True, true*, — искренне кивает Александр. — Любезный Михаил Федорович, ни для кого не секрет, как я люблю ваш дом и ценю ваше гостеприимство. Но если уж и обзаводится семейным очагом — бесспорно, Рылеевы здесь всем нам подают пример непостижимой идиллии. — Идиллий не бывает, Александр, — с довольной от подобной бесхитростной похвалы ленцой парирует Кондратий, пока Наташа прячет смущение за упавшими на лицо прядями волос. Катерина тянется к ней, заводит локон за ухо, улыбается твердо, совсем чуть-чуть снисходительно, с едва ощутимой завистью. Верно, их с Михаилом счастье — другого толка. А впрочем, воздастся каждому по делам — и по желаниям — их. Не лучший ли пример тому — Мэри. Что за комиссия, создатель, быть старшей сестрой таких невыносимых, неспособных устроить судьбу свою братьев и сестер. Благодарение Богу, что у Мэри в самый нужный момент все-таки проступил характер — дождалась, добилась своего, и не уберегли от решительного шага ни материнские слезы, ни мягкие отцовские нотации. Бесспорно — он князь, для них, всеобщих бедных родственников, партия даже чересчур удачная, герой войны, и близок императору, но — ведь взрослее чуть ли не в два раза, да и мало им, что ли, было одного бунтаря, Орлова, в зятьях — Волконский всегда дружбу водил с кем ни попадя. Об этом в обществе знали все, и не проходило ни дня их с Мэри затянувшегося обручения, чтобы к ней в дом не обращались озабоченные судьбой несчастной девочки родственники или знакомые с дружеским советом — отступить, немедленно отступить, помолвку расторгнуть и от дома отказать. А Мэри — справилась. — И все же — женюсь, — решительно заключает Александр. — Кондратий, вот моя рука. Клянусь, что не позже чем через год будем гулять на моей свадьбе. — Что Александр? — на свободный стул рядом с Катериной присаживается Пущин, — снова замечен в матримониальных наклонностях? — Мы с тобой знаем, к чему это обычно приводит, — Катерина позволяет ему подлить себе в бокал красного вина. — К новым увлечениям… — … и новым стихам. — За стихи Александра Сергеевича, — Михаил поднимается, шутливо кланяется поэту, — троекратное — ура! — Полно, господа, полно, — отмахивается Александр, когда примеру Орлова следуют и другие. — Выпьем лучше ещё за прекрасную невесту. Ведь до чего хороша сегодня Марья Николаевна. — Да, — с родственной гордостью, словно старший брат нареченной, соглашается Михаил. — Serge — настоящий баловень судьбы. — Вы ведь учились вместе? — Я, Serge, Тургенев, — перечисляет Михаил, припоминая, кого еще стоит назвать. — Но если вы думаете, что я хотя бы одним словом поспособствовал этому браку — увольте, это было бы уж вопиющей наглостью. Да, они виделись в нашем доме, но ведь у нас каждый день бывает чуть ли не весь Петербург. — Всё верно, — соглашается Катерина. — Хотелось бы похвастаться, да нечем. Не понимаю, с чего им вообще взбрела в голову это благословенная мысль — обвенчаться, да ещё и друг с другом. Новая вспышка смеха, новый тост. В конце концов, Катерина отправляется танцевать по приглашению Рылеева — Михаил благосклонно кивает головой, наблюдает за ними рассеянно, почти не уделяя внимания. — Я был удивлен встретить здесь Пестеля, — признается Кондратий, когда она делает замечание о том, что поздравить новоявленных жениха с невестой пришло, кажется, больше людей, чем было приглашено изначально. — Не знаю, отчего Serge захотел его видеть. Он неприятный человек? — Вы спрашиваете, или все-таки утверждаете? — Скорее, советуюсь. — Он удивительно умен. Многие бы даже сказали, гениален — но гениальностью совсем иного толка, — Кондратий чуть заметно кивает в сторону их столика, и Катерина понимает, что он имеет в виду Александра. — Честолюбив. Всеобъемлющ. Но отчего-то мне кажется, что он из тех людей, кто, единожды потеряв над собой контроль, никогда не сможет вновь его обрести. — Значит, он страшен. — Катерина Николаевна, вы дочь своего отца и не способны испытывать страха. Это известно каждому. — Это не значит, что я не умею быть осторожной. Особенно если дело касается моей семьи, — от подобного замечания Кондратий смотрит на неё как-то по-новому, оценивающе, и потому Катерина переспрашивает нетерпеливо: — О чем вы задумались? — Думаю, Сергею действительно повезло стать частью вашей семьи. Он неосмотрительный человек. Во всех смыслах этого слова. Легко внушаем, свободно очаровывается чужими словами. Ему не знакомы доводы рассудка. — Удивительно, что вы, поэт, способны так здраво рассуждать о преимуществах рассудка. — Моя дорогая Катерина Николаевна, каждый, кто знает меня достаточно близко, скажет вам, что во мне гораздо больше от бухгалтера, чем от поэта, — улыбается Кондратий. — Да и сам я прекрасно осведомлен, что природа одарила меня многими талантами в ничтожной степени. По мере сил, я стремлюсь использовать каждый — от того часто многим кажусь смешным. — Никто никогда не смеется над вами, Кондратий Федорович, — расстроившись, со всей строгостью, на какую способна, поправляет его Катерина, но Рылеев лишь смеется сильнее — но не над ней, а по-прежнему только над самим собой. — Добрая, добрая вы душа, — произносит он, будто по секрету, понизив голос. Музыка заканчивается, и Кондратий отступает на шаг, целует её ладонь. — До чего все-таки повезло этому вашему генералу Орлову. Он уходит на улицу — вслед за Пушкиным и Пущиным, выкурить сигарету и наверняка — поговорить о чем-нибудь бесспорно важном и бесспорно неподходящем для обсуждения на свадьбе. Катерина же, пройдясь по залу, спотыкается глазами о незнакомую фигуру, кажется, так давно подпирающую мало освещенный угол комнаты, что почти уже слившуюся с поверхностью стены. — До чего же неприятно — не узнавать ни единого лица на свадьбе, куда тебя даже не приглашали, — подает голос фигура, когда замечает слишком уж пристальный взгляд Катерины. Он говорит с отчетливым французским акцентом, чуть затягивая паузы между словами, подобно человеку, не привыкшему изъясняться на русском языке. — А вы, должно быть, близкий друг или родственница жениха или невесты? — Чем я себя выдала? — Просто вы держитесь хозяйкой положения, — фигура протягивает тонкую, прохладную ладонь, по-дружески жмет Катерине руку, — но ведь я вас совершенно не знаю. Быть может, это ваше естественное свойство? Михаил Бестужев-Рюмин. — Катерина Орлова. Невеста — моя сестра. А вас, должно быть, привела Элен? — Моя кузина, — соглашается Михаил. — Утверждала, что это будет полезно для моего знакомства с Петербургским обществом. Я предполагал, ей просто будет скучно, ведь семьи сейчас нет в городе, а теперь, вот, она меня попросту бросила. И что за преступная, неотвратимая связь существует у юных девушек и быстрых танцев? — А что на счет юных мужчин? — Катерина берет его под руку, решительно настроившись довершить то, что забросила Элен. — Расскажите, какого это — быть молодым, потому как мы с мужем давно о таком и не вспоминаем. — Вы не можете быть старше меня. — Вы любезничаете, и это вам не к лицу. — Мадам, разумеется, простит меня, — Михаил улыбается, чуть актерствуя, но не от желания понравиться, а от того, что это, кажется, попросту черта его характера, не хорошая и не дурная, а такая, какая есть. — В конце концов, я был воспитан французами. — При должной работе над собой, уверена, вы сможете избавиться от недостатков, заложенных в вас дурным воспитанием. — Мадам не любит французов? — Мой муж воевал против них. — Как и многие присутствующие в этом зале, я полагаю. И все же французскую речь я слышу здесь так же часто, как и русскую. — Разве ваша кузина вас не предупредила? У нас полно и своих недостатков. — И как вы от них избавляетесь? — По большей части, мы предпочитаем ими наслаждаться. — … способен всем этим наслаждаться, — вторит за её спиной знакомый голос, и, обернувшись, Катерина находит за опустевшим столом Сергея Муравьева-Апостола с кузеном. — И как, позволь спросить, ты предпочитаешь проводить часы в своем добровольном изгнании? Удишь рыбу? Играешь в карты? — Плачу, смеюсь и сержусь, — обезоруживающе соглашается Никита, лучше многих зная, как Сергей не любит подобной формы нападения. — Мне жаль, что ты пока никак не можешь меня понять. — И не смогу, — Сергей решительно откидывается на спинку стула. — Ведь это настоящее преступление. С твоим умом, и зарывать его в землю, прятаться за юбкой — из-за чего? От того лишь, что ты чувствуешь себя проигравшим? — А за победителя ты, значит, почитаешь Павла Ивановича? Мы, может, и не соглашались друг с другом во всех основополагающих вопросах, но никогда, кажется, не соревновались по-настоящему — да и зачем нам это. А что до моей семейной жизни… — На свадьбе только и разговоров, что о свадьбах, — замечает вполголоса Катерина, но этого достаточно, чтобы оба Муравьевых обратили, наконец, на неё внимание. — Позвольте представить — Никита Муравьев, не далее как три месяца назад мы вот так же отмечали его венчание. — С гораздо меньшим размахом, — замечает Никита. — Капитан Муравьев, к вашим услугам. — Скорее, помещик, — сердито, с презрением поправляет Сергей, но, как и следует поступать в приличном обществе, все старательно не обращают на сказанное внимание. — Михаил Бестужев-Рюмин. — Сергей Муравьев-Апостол, кузен недавнего жениха, — сказано скупо, почти с вызовом. Катерине хорошо знакома эта интонация беспочвенной, ничем не мотивированной горделивости — подобная всегда была свойственна и её мужу. В случае Михаила это было естественным следствием его происхождения и воспитания, в случае Сергея — пока что безуспешной попыткой доказать окружающим и, разумеется, самому себе, что он чего-то да стоил. — И, видимо, противник семейных уз? — поддевает Михаил. — Всего, что отвлекает от дел, Сергей попросту не приемлет, — соглашается Никита. — Если будете говорить о делах — увольте, не при мне, — возражает Катерина. — Не в такой день. — Сергей, ты забываешься, — Никита протягивает ей руку — с предложением оливковой ветви, обернутой в приглашение на танец. — Мы здесь не агитаторы, а гости, и если ты продолжишь в том же духе, мы всё чаще будем становиться гостями, которых мало кто хочет видеть на своем празднике. Отходя, они слышат, как Михаил подает, наконец, реплику, достаточную, чтобы увлечь Сергея в разговор: — А ведь я вас знаю. Читал ваше интервью в L’Aurore. — Вы были во Франции? — Только что вернулся. Я рос в Париже. — Как думаете, он справится? — заговорщицки понизив голос, интересуется Катерина. Никита оглядывается со скепсисом, свойственным ему в последнее время всё меньше и меньше — сказывается благотворное влияние супруги. Схожие по характеру, они с Сергеем никогда не были близки — и с годами их духовный разрыв проступал всё отчетливее. Никиту всегда больше тянуло к Лунину — еще одному кузену, человеку необъяснимого образа мысли и необъяснимой, почти что мученической, силы духа. Ни одного подобного ему Катерина никогда не встречала, и не полагала повстречать. Сергей же витал в облаках только лишь своего честолюбия. Окружающих он очаровывал обычно тем, что всё ему удавалось лучше, чем удавалось им. Но из-за того, что в их среде талант к успеху был до крайности редок, Сергей словно бы терялся в глубинах собственной незаурядности, отчего в свои годы он не достиг и половины того, на что указывала его блестящая юность. — Лишь бы наш голову ему не заморочил, — заключает Никита со вздохом, будто может еще что-то поделать, чтобы спасти Бестужева-Рюмина от такой незавидной участи, может — но не станет, потому что умом уже достаточно далеко, чтобы оставить складывающеюся ситуацию без собственного внимания. Полька — не тот танец, к которому у Катерины лежит душа, да и Никите он, кажется, дается с трудом. Их вежливые мучения прерывает Мэри — она вцепляется сестре в локоть, будто хочет вырваться из бесконечного круговорота лиц и смены движений. — Император уже подъезжает, — объявляет новоиспеченная княгиня Волконская. — Сергей встречает его у входа. В глазах своего партнера Катерина видит ту же мысль, которая посещает и её. — Я их найду, — обещает она, и Никита отвечает: — А я предупрежу остальных. На улице, кажется, еще более оживленно, чем на самом празднике. Не прекращающаяся музыка, которую хорошо слышно и за пределами бального зала, казалось бы, должна скрывать от любопытных ушей содержание разговора, вот только Катерине достаточно остановиться у угла и прислушаться, чтобы обрывки фраз начали складываться в оформленные предложения. — … и дальше следовать плану, шаг за шагом, — это, разумеется, Пестель. Манера говорить у него отличается от большинства её знакомых — есть в ней одновременно что-то властное и услужливое, звериное и человеческое, будто он сам до конца не может определиться, какую из своих ипостасей полезнее будет принять, а от какой пора бы уже отказаться. — Значит, все-таки убийство? — Глинка — спокойствие, взвешенная размеренность в интонациях и паузах. От того, с каким аналитическим хладнокровием произносятся эти слова, Катерину бросает в жар. — Вряд ли хоть один из вас захочет войти в историю с клеймом цареубийцы, — не страшась быть опровергнутым — Пушкин. Его запальчивая строгость сбивает с Катерины оцепенение. Необходимо остановить их — и остановить немедленно. Она делает несколько нарочито громких шагов — лишь бы не задавались вопросом, сколько она успела услышать. — Император будет здесь через несколько минут, — объясняет она свое появление, дождавшись, когда её, наконец, заметят. Орлов — первый, кого она видит — по-настоящему видит — в этом кругу. Выдержать это становится слишком сложно. — И не приведи Бог, если вас слышала Мэри, — выдает она себя с головой. Никто не решается ответить — никто не решается ей соврать. — Михаил, но ты… И тогда Катерина понимает, что сказать ей собственному мужу больше нечего. Пусть определяет сам — не для того ли они давали обещание быть вместе в радости и в горе, чтобы с годами начать понимать мысли друг друга? Кто-то следует за ней в зал — но это, разумеется, Александр. Михаил не решился бы. Не при всех. — Не сердитесь на него, Катерина Николаевна, — просит он, и так это по-детски, и искренне, что хочется расплакаться, но только не здесь, не сейчас. Воспринимая её молчание как признак раздражения, Александр продолжает оправдывать: — Он привязан к вам сильнее, чем вы думаете. Оставит всё это, не задумываясь, вы только его попросите. — Нет, — возражает Катерина. Она и вправду раздражена, даже рассержена. Но точно — не из-за Михаила. — Нет, этого я делать не стану. Это всё, кажется, для него важно, хоть мне и не дано понять, почему. Но вы, с вашим талантом, с вашим духом, — чтобы удостовериться, что он хорошо слышит её слова, она берет Александра за руку. — Не вздумайте себя губить. Александр смеется. Он берет её ладонь в свои, подносит к губам. Было время, когда этот жест означал бы для них всё — но теперь она знает, как ничтожна стала её власть над этим человеком. Она не может ни приказывать ему, ни требовать от него. Только просить. И надеяться быть услышанной. — Наши дороги расходятся, — обещает Александр, — и они это знают так же, как и я. Да и что я, в сущности, такое? Только лишь журналист, поэт, мелкий издатель. Вечный должник, грустный шут, и вдобавок ко всему — болезненно честен. Хитрецы и безумцы — вот кто творит историю. Меня нельзя отнести ни ко вторым… Но он уже не обращает внимание на неё; смотрит куда-то поверх головы, на автомате заканчивает: — … ни к первым. Значит, правду говорят, что император теперь всюду ходит в сопровождении младшего брата. И точно знает, в каком выгодном свете он предстаёт при их неизбежном сравнении, знает — и не отказывает себе в удовольствии этим пользоваться. Ведь разве не в этом преимущество сильных мира сего — лишать других возможности создавать себе преимущества? Однажды её муж сравнил выход императора в свет с выездом на поле сражения. И то, и другое, говорил Михаил, для него всё равно, что шахматная партия. И не так уж важно, вынужден ли такой опытный игрок, как Александр Павлович, ходить белыми или черными. И все-таки, фигур на доске становится слишком много — за всеми не уследишь. Великий князь Николай Павлович — человек, почти никем не любимый за пределами своего близкого круга, тем не менее, внутри него упорно и, кажется, без усилий поддерживал безупречную репутацию — семьянина, офицера, интеллектуала. Свою пользу приносил и удачный брак — хрупкое, изящное создание, спасенное из Пруссии, третья важнейшая победа над французами после оставления Москвы и капитуляции Парижа, Александра Фёдоровна исправно служила наилучшим доказательством тому, что у возможного — если верны слухи — преемника императора есть не только ум, но и все-таки сердце. Когда очередь царского внимания доходит до них с Пушкиным, Александр кланяется — императору почти развязно, великому князю с чуть большим достоинством. Они обмениваются взглядами, за которыми — Катерина знает наверняка, ведь ей так хорошо известно подобное выражение лица у Пушкина — скрывается большее, нежели просто оценивающее молчание двух мало знающих друг друга людей. Нет, дело не в том, что они с Александром не могли бы сойтись только лишь потому, что он был вечным должником, грустным шутом, журналистом, мнящим себя поэтом, и поэтом, вынужденным выдавать себя за журналиста. Просто он всегда вел игру слишком необъятную и слишком тонкую, чтобы кому-то другому было доступно хотя бы охватить её взглядом. Чтобы ему соответствовать, нужна была женщина или слишком умная, или чуть более глупая, — и ни в один из этих параметров Катерина, к счастью своему, никогда не вписывалась. Не вписывалась — и первая понимала это про себя. — Не безумец и не хитрец, — соглашается Катерина, когда император отходит, чтобы поприветствовать её мужа. — А все-таки, когда сотворится история, единственным из нас в ней останетесь вы. Александр отмахивается одним движением головы — поразительно, как в этом человеке убежденность в собственной гениальности способна уживаться с неверием в собственный успех. — Грустно, Нина, — обращается он к ней, используя её детское семейное прозвище, — путь мой скучен. — Это из недописанного? — Допишется ли только? — Всему своё время, — обещает Катерина; чувствует тяжелый взгляд, и, чуть обернувшись, встречается глазами с Михаилом. Часы бьют одиннадцать. Декабрь 2024-го подходит к концу. * Всем известно, что Александр Пушкин никогда не станет подыскивать себе жену. ** Никогда не говорите никогда, моя дорогая Катерина. *** Верно, верно.