Рингиль

      — Я не собираюсь с тобой драться, — ворчливо сказали из комнаты. — Проходи.       — Как будто у тебя получилось бы, — невольно усмехнулась Даннафэль, делая шаг вперед. И вздрогнула, когда в косяк возле ее уха впилась длинная спица, которой Литиэль подкалывала волосы. Тихий стук и осиный звон стальной иглы.       — Убить — вполне, — ответила старая женщина, сидящая в кресле у окна. — Но зачем? Мы не враги. Правда, пока и не союзники, но это исправимо.       — Это ты так считаешь.       — А разве это не так? — Литиэль поднялась, вертя в пальцах вторую спицу. — Ты бродила по улицам всю ночь, а на рассвете корабль твоих сородичей уходил в Серебристую Гавань… ты долго стояла там, но ушла раньше, чем отвязали канаты. И направилась сюда, а не в Эльдалондэ.       Многих бы такое начало взбесило. Но принцесса неожиданно успокоилась.       — Ты читаешь мои мысли?       — Нет. Я могу с высокой точностью предполагать, о чем ты думаешь — причем, это становится доступным мне только в момент решения. Так, например… ты бродила по улицам, размышляя о собственном промахе — ты не узнала во мне черную, и это раздосадовало тебя. А еще ты думала, зачем ты мне нужна — но этого я сама пока не знаю.       — Совратить на сторону Тьмы внучку государя нолдор?       — Слово-то какое — «совратить»… — фыркнула жрица. — Нет, борьбу идей отложим в сторону. Я знаю, как устроена Эа, и мне плевать, знает ли это кто-то еще — правоту Учителя доказывать не надо. Не хотят знать — их дело, молчание — добродетель, и все такое… и мне, Бездна побери, плевать, кому возносит хвалу какой-нибудь рыбак или лесной дикарь, когда садится за тарелку похлебки — Единому Отцу или Владыке Ночи. Я просто хочу спасти того, кого люблю. Совращение кого-либо не входит в мои планы.       — Тогда зачем я тебе? — эллет выдернула спицу из дерева. На лице Литиэль не отразилось ни тени тревоги — должно быть, она могла узнать об угрозе заранее. Даннафэль не была уверена, успеет ли метнуть спицу до того, как Видящая заметит ее намерение. Она стара. Успеет ли она метнуть спицу первой? Даннафэль решила не проверять.       — Зачем? — спросила она снова. Жрица прикрыла глаза.       — Поверишь, если скажу, что не знаю?       — Нет.       — А придется. Я вижу в будущем нечто важное, связанное с тобой, но, право, в тебе нет ничего, что сделало бы тебя незаменимой. Но ты нужна и ценна для меня. Лично.       — Я не для того покинула Валинор, чтобы стать орудием в руке даже не Моргота, а его слуги, — ответила Даннафэль.       — Для орудия ты слишком много думаешь, — жрица указала ей на кресло и села сама. — Вот, что я тебе скажу… все мы в какой-то мере орудия. И все мы в какой-то мере используем других. Я использую тебя для своей цели, ты — если согласишься — используешь меня для своей. И так мы обе достигнем успеха — не все ли равно, как это будет называться?       — А что потом?       — Потом и решим. Не стоит делить не выловленную рыбу и загадывать так далеко вперед — к тому моменту, как наши цели исполнятся, мы можем измениться настолько, что нынешние ценности и стремления ничего не будут значить. Но я могу пообещать… могу даже поклясться… что бы ни случилось со мной, я не отброшу тебя, как Манвэ использовал и отбросил твоего деда, и как Эру — твоего дядю.       — А что будет, если я откажусь? — спросила Даннафэль, и жрица удивленно моргнула. Кажется, вероятность такого поворота ею не рассматривалась.       — Что будет, если ты откажешься, — медленно повторила она, и провернула в пальцах спицу. — Что будет… я вижу долгий путь. Долгие поиски, и кое-что ты даже найдешь. За это знание ты отдашь правую руку и левый глаз, но все равно придешь ко мне, ибо любому клинку нужна рука, что возьмет его и направит.       — И почему ты думаешь, что я не выберу этот путь?       Старая женщина тяжело вздохнула.       — Да почему ж не думаю… выбирай, дело твое. И тело — тоже твое. Жалко только — красивое.       Эллет растерялась, а Литиэль взяла со стола кувшин, отхлебнула и продолжила.       — У нас… на Севере, то есть, среди людей Аст Ахэ ходило мнение, что раны и страдания возвышают дух. Утешение для искалеченных — не встречала еще ни единого человека, которого бы облагородили полученные увечья. Стойкости прибавляли, да — но ни мудрости, ни доброты. Так что… конечно, ты можешь уйти. Но воин без руки и без глаза сильно упадет в эффективности.       — Но я не воин, — Даннафэль покачала головой. — То, что я научилась нескольких хитростям от женщин в Храме, ничего не значит…       — Правда? Милая, — показалось, или жрица хотела рассмеяться? — То, что ты не скачешь на врага с мечом наперевес, не значит, что ты «не воин». Воин — всякий, кто сражается с врагом, и ты выбрала — сражаться. Но ведь могла смириться, поселившись в лесах Валинора, утешить себя тем, что с Валар тебе не справиться.       — Не могла, — эллет опустила взгляд, скручивая спицу в пальцах. — Я знаю, что против Стихий я — ничто. Но я не могла просто смириться. Мой дед и дядя в Мандосе, мои братья… бабушка навсегда одна… а я… со времен Исхода я не могла даже возмутиться. Страх… страшно, что сотрут память, переделают… и я бежала.       — Но ты бежала не затем, чтобы забиться в глухой угол в Эндорэ. Ты ищешь силы, и я говорю тебе — ты ее найдешь.       — Как скоро?       Аданет снова замолчала, всматриваясь куда-то… в будущее?       — Как скоро…       В комнате стояла вязкая тишина — дом Литиэль стоял близ дворца, с трех сторон окруженный парком. По весне здесь звучал оглушительный птичий гомон, но сейчас, в преддверии осени, за окном слышалось лишь тонкое посвистывание синицы.       — Уйдешь сейчас — найдешь ее намного раньше. Сто лет, двести, триста — крайний срок, смотря, куда тебя занесет по пути. Но… если ты позволишь мне показать тебе — тебя же… — жрица протянула руку через стол.       — Показать? Как?       — Как Мелькор показывал Хурину его родню. Ты ведь знаешь эту историю? Только я не могу сделать это против твоей воли и позволения. Итак… хочешь ли ты увидеть, что тебя ждет?       — Да, — решительно сказала эллет, и накрыла сухую ладонь своей.              Мир раскололся.       Каким-то краем сознания Даннафэль понимала, что сейчас сидит в гостевой комнате дома Верховной Жрицы, но глаза обманывали ее, говоря, что сейчас она летит, поднимаясь над Островом, над островерхими крышами, над Менельтармой… а вокруг, словно опадающие лепестки, кружатся осколки зеркала, в которых отражаются лица… лица…       — Ты готова? — спросил беззвучный голос. — Вперед!       И она полетела навстречу восходящему солнцу — все быстрее и быстрее, но почему-то не двигаясь с места — нет, это мир кружился где-то внизу стремительно, как волчок — крыши темнели от дождей, сияли под солнцем, пропадали и поднимались — новые… и она поняла, что это движение во времени — не в пространстве.       — Вперед!       Промелькнули внизу воды моря. Очертания гавани. Леса и горы, громадная река. Снега, пески пустынь. Незнакомые города…       — Стой! — крикнула она, ощущая тошноту и нарастающую головную боль.       Вращение остановилось. Внезапно крупный осколок приблизился — она увидела себя, с суровым лицом и мечом на поясе, в странной одежде… а вокруг…       — Рынок, — подсказал голос. — Рабский рынок в далекой южной стране.       Эллет в отражении отсчитывала серебро кому-то толстому и богато одетому.       — Тебе повезло, — заметил голос. — А может быть и так…       Осколок повернулся — и на другой его стороне она уже сидела в клетке — и это ее покупал рослый седой человек в черном.       Дальше…       Вот она — в седле, во главе отряда. Вот какие-то дворцы, постоялые дворы, деревни. Вот костры и шатры, вот чужие дома, вот роскошь и нужда, вот мгновения мира и битвы.       Вот — город в пустыне… белые стены как будто сияют, но этот свет не кажется красивым — он ядовит, опасен и страшен…       Она идет вперед…       Она сражается с чем-то бесформенным, наносит удары — не только мечом, она действует… силой своего духа, как мастера магии — но разве это возможно? Напрямую, не через творения рук? Она сражается, так, как сражались ее родичи, как Феанаро, как Нолофинвэ… и она проигрывает, как проиграли они.       Она лежит на белых камнях, похожих на выбеленные кости. Туман скользит вокруг, приближаясь, окутывая, ядом оседает на мече, обгладывает сжавшиеся на рукояти пальцы. Поцелуем высасывает глаз, и наполняет пустую глазницу молочным мерцанием.       С закатом она поднимается и идет туда, где ее ждет отряд. Где бьется жизнь…       — Нет!       — Дальше, — говорит бесстрастный голос.       Вновь — кружение лет и столетий, больно глазам, болит голова, тяжело, голод и ничего не увидеть в тумане… и проблеск солнца — человек.       Он молод, почти мальчишка. Герой? Нет — в серых глазах нет дурной отваги, с которой бросается на нее его товарищ. И падает, высушенный, мертвый. А мальчишка спокойно перешагивает через труп. Не боится, но не стремится напасть. В серых глазах — как у деда, как у дяди Феанаро! — не серебро Высшей Судьбы, не голос предопределения. В них змеиным золотом таится ожидание.       «Ты будешь моей».       «Ты умрешь».       «Не сейчас… скажи, тебе нравится наша кровь? Родственная тебе кровь?»       Протянутая рука — порез поперек ладони. Кровь и кость соединяются вместе. Нет страха. Но есть желание и необходимость. Есть еще не забытая цель…       — Я собираю диковинки в подарок невесте, — с недобрым весельем улыбается этот мальчишка. — Но вот беда — ее отец против.       — Что потом? — спрашивает она. «Когда я убью его для тебя».       — Потом и посмотрим. В любом случае… я не избавлюсь от тебя после. На моей земле много лишнего народа…       Он протягивает руку к ее лицу. Без угрозы, без затаенного отвращения касается запавшего века. Под ним — клубится ядовитый туман.       — Стеклянный глаз смастерить несложно. Научись говорить и улыбаться, не показывая зубы. Еще понадобится немного косметики…       — А моя цель?       Снова улыбка — сладкий яд, не менее смертоносный, чем тот, что поселился в ней.       — Твоя цель близка. Наша общая цель. Разве ты не видишь?       Она долго смотрит в глаза человека — глаза чудовища из темных вод далекого Юга. А потом опускается на колени и целует окровавленную ладонь.