Богема

      Буччеллати знал, как никто другой, как отличить добро от зла, несмотря на уже давно и сильно стершуюся грань между этими понятиями.       Бруно часто поступал неправильно, прекрасно осознавая, что с каждой его вылазкой он собственноручно завязывает узелки на своем сердце, на которые крепко подвешены тяжелые камни.       Но при этом он оставался для многих тем, кто вещал своими устами небесные заповеди. Забавно, что Буччеллати грустно от того, что небом для обычных людей была Мафия со своей послушной шайкой псов. Он бы мог стать праведником и велить всем молиться. Праведником, которому заказана дорога с ярчайшами фанфарами в самую преисподнюю.       И пускай Леоне привык быть солдатом и подчиниться приказам, он никому не вверял свою жизнь, оставаясь лишь самым послушным грешником, который всегда молчит на исповеди.       Абаккио прилежно поклонялся алтарю святого Бруно, принимая все его заповеди, но не видя в нем святого. Он слишком хорошо знает Буччеллати.        — Молись, Абаккио, — сведя брови к переносице, требует тот, когда Леоне заносит нож над очередным наркодиллером, что вот уже несколько недель посягал на территорию Босса. Чертов самозванец, которого, к счастью для Буччеллати, никто не пожалеет. — Молись, чтобы его душа упокоилась.        — Я сам себе бог, — резонно отвечает Леоне, скривив губы и вытаскивая нож из сердца мертвеца. — Пусть его душа горит в аду за то, что он продавал детям наркотики, — он, склоняя голову набок, равнодушно оценивает свою отменную работу. Он уверен в своих словах, поэтому и не оборачивается.       Они не плохие ребята и не язычники.       Именно с этой мыслью, Бруно, блаженно прикрыв глаза, зарывается в мягкие и сладко пахнущие волосы, чувствуя, как ледяные руки Абаккио скользят под его одеждой, щедро одаривая прикосновениями, что рассыпаются по его телу мурашками.       «Аминь».