Богема

      Пальцы холодеют, и он ничего с этим не может поделать, да и ему сейчас не до них. Ради того, кто сейчас неподвижно лежит прямо перед ним, он готов и руку отдать.       И лишь настойчиво покалывание, исходящие откуда-то изнутри самого Джорно, заставляет его вернуться из своих страхов, не дающих сдвинуться с места.        — Не сдерживайся: ну же, заплачь. Поплачь хорошенько, ублюдок, — хрипло раздаётся мерзкий голос, разрезающий плотный от напряжения воздух истеричными нотками и сиплыми, свистящими вдохами.       Тревога, словно плохо играющая скрипка, разливается по всему телу неравномерными импульсами, отдаваясь мелкими вздрагиваниями. Каждый новый аккорд цеплялся за пальцы невидимого играющего, натягиваясь вместе со струной, настойчиво давя на затуманенное сознание.       Джорно не трепещет, нет, единственное, что могло подарить ему подобное чувство — это решимость. Но в такие минуты, когда безрассудство берет верх над честью, и его охватывал страх, он проклинал решимость.       Он слышит легкий шелест позади, но закрывает глаза. Он представляет, как Гвидо Миста встает, шатающейся походкой направляясь к противнику сзади, мысленно прося Джованну побыть в центре внимания врага еще немного.       Спина к спине, носок к носку, мускул к мускулу — они не сражаются: это замысловатый танец в предрассветной тиши, прерываемой звоном битого стекла и переплетающимися мыслями друг друга. Безумный танец на костях — чем-то напоминающий танго — такой же страстный, но понятный только им двоим.       Завтра с ними все будет хорошо.