Профессионал

      — Солнце пла-авится в сумке, — мычит Туди под знакомый аккорд и продолжает сопеть на столе, нежным жестом обняв две недопитые банки. В квартире Мёрдока Никкалза пахнет алкоголем, куревом, хозяйственным мылом и незаконченными песнями.       — Дурацкие у тебя идеи, Мэдс.       — Иди в задницу, святоша. — Мёрдок суёт гитару за диван и, дотянувшись до бутылки, заливает в себя оставшиеся полтора глотка скотча, зажав в пальцах сигарету. — Пусть лучше выпьет с нами, чем хрен пойми с кем. Позорно пьяная после банки пива и стакана скотча, Нудл малоуспешно брынчит что-то, путается пальцами и злится, и Рассел смотрит на это такими глазами, словно в них слились все слёзы и нецензурные слова мира.       — Так говоришь, будто она бы без нас пила.       — А кто свечку будет держать, м-м? Нудл заваливается на диван, поджав ногу в полосатом шерстяном чулке — сполз с колена, видно, что ободрано, где только успела расшибить? — и возмущённо дёргает колок.       — Смотри, лапша! — Мёрдок, вытянув ноги в берцах и хрустнув суставами: на кой чёрт вообще скидывать обувь в собственном доме, право, — тычет ей под нос средний палец. — Сколько пальцев?       — Десять, — отвечает Нудл, показав бледный язык. — Знаешь, куда я его тебе засу… Уй! Нижняя струна щёлкает о гриф и рассыпается гулом: Мёрдок, грубо заржав, отвешивает щелбан тем же пальцем, щёлкнув ногтем по переносице.       — Уважай старших, соплячка!       — Бесишь! Нудл ещё раз высовывает язык, и глаза у неё блестят непонятно от чего, но тут же хмурится, улыбается, хохочет: всё в четыре секунды — и, тоже оставив инструмент, заваливается на спинку дивана, щурясь сквозь необрезанные лохмы.       — Мёрдок, дело есть.       — Ну?       — Давай мы с тобой поцелуемся.       — Не-е-е. — Мёрдок, длинно выдохнув в потолок дым последней затяжки, не глядя мнёт окурок в забитой грязной пепельнице. — Я провонял бензином и сигаретами. Тебе не понравится.       — А что такого? — Нудл притягивает к груди обе коленки, и в её взгляде шевелится жальба. — Пожалуйста, пожалуйста! Я одна во всём классе никогда не целовалась! Рассел максимально красноречиво кашляет, а Мёрдок рассеянно смотрит на уснувшего пьяного вокалиста: Туди снова покрасился наспех, кое-как, и жёсткие корни на затылке у него светло-русые.       — Нудл, не дури, мне тридцать восемь лет. Найди себе кого-нибудь помоложе.       — Ага, как же! Будто приятно в первый раз жрать незрелое яблоко!       — Лапша! Наш барабанщик сидит здесь, думаешь, не настучит?       — Тебя только это и смущает, мать твою? — почти рявкает Рассел.       — М-мэ… — Туди, слыша шум, пробует отлепить щеку от стола, но сдаётся на первой же попытке.       — Нудл, мы едем домой.       — Эй! За кого ты меня принимаешь, ниггер?! Сочно выматерившись в лучших традициях чёрных районов Бруклина, Рассел, хлопнув дверью, уходит к телефону. Раздражаясь и одновременно стараясь не задохнуться от смеха, Мёрдок пробует отодвинуться, — не получается: Нудл, давясь хохотом, с целеустремлённостью маленького танка лезет головой под рубашку.       — Пусти, я спрячусь!       — Допрыгалась?       — Ворчишь, как святоша. — Глаза у Нудл ясные и почти трезвые, только мокрые, — от смеха, наверное. Шерстяные чулки сползли по самые щиколотки, и нить с надорванного края, тёмно-красная, цепляется за пряжку на разбитом правом берце. — Значит, не будем сегодня целоваться?       — Не будем. Ты мелкая, и ты перепилась.       — Бэ-э-э, — корчит девочка рожу и высовывает язык. — Козёл! Недолго думая, Мёрдок делает то же самое.       — Придурки, — выдаёт вердикт Рассел, и со стороны Туди доносится невнятный умирающий звук.       — А ты ещё сомневался, ниггер?       — Я надеялся.       — Век живи, век надейся. Мёрдок скалится в кривозубой ухмылке и закуривает снова, а Нудл, обняв коленки, прижимается к его горячему боку и смотрит на тлеющий пепел.