Профессионал

      «Я, блять, так скажу, — авторитетно, без обиняков сообщает Мёрдок, сплюнув из зубов кольцо от банки холодного пива, и взваливает на стол ноги в ботинках, — если в дом припёрлась чёрная кошка, то она принесёт с собой счастье». Нудл брынчит соло на старенькой гитаре, забившись в закуток толком не обжитой студии. Говорят, здесь раньше снимали второсортные фильмы ужасов, оттого и столько коробок и ненужного хлама, на которых удобно есть и спать: располагайся, где душа пожелает, хоть жить переезжай, — вот и сидит Нудл на ящике, бурчит под нос, болтает ногой, злится на севшую струну. Сцепив за спиной пальцы, Туди мнётся и пялится на это где-то с полминуты, а потом интеллигентно покашливает:       — Кхм. Пс-с-с! Девочка тут же срывает аккорд, хлопнув ладонью по звенящим струнам, обнимает инструмент и зыркает из-за грифа тем самым взглядом, какой бывает у дикого зверька.       — Да?       — Пошли, покажу тебе кошку.       — Кошку? Эх, Мёрдок-Мёрдок, притащил ещё одну головную боль — малолетку-иностранку без документов, лохматую, мелкую, то ли десять лет, то ли побольше — бес её разберёт; даже по-английски толком не болтает, слова не вытянуть, — и вечно сторонится, смотрит искоса. К Расселу Нудл легко привыкла, — почти сразу, кажется: попробуй-ка не привыкни к гостеприимным тихим Хоббсам, которые приютили, отмыли и вкусно кормят. За Мёрдоком — ходит, не отстаёт, иной раз болтает по-своему, но больше слушает или хохочет, даже толком не понимая фразы — достаточно, чтобы бас-гитарист на свой манер отшутился и мерзко заржал, — и старательно, очень громко повторяет за ним непотребные слова; Мёрдок матерится и пытается зажимать ей уши, но толку от этого мало. Рассел учит приёмыша хорошему, Мёрдок — плохому, и Туди чувствует себя лишним. Даже обида разбирает — совсем чуть-чуть, самую малость. Он-то, тихоня, щербина во рту, чем плох? Волосами крашеными?       — Ко-шка, — поясняет Туди, фальшиво мяукнув и изобразив пальцами уши. — Пошли. Нудл хмурит брови, кусает короткий ноготь и мотает головой.       — Не-е.       — Кошка! — Туди, не намереваясь отступать, опускается на колено и упрямо тычет под нос Нудл четыре растопыренных пальца на одной руке и один — на другой. — Кошка и её маленькие дети. Хочешь посмотреть?       — Ко-то-ребёнок? Туди смеётся.       — Да. Котодети.       — О'кей, — с неисчерпаемым скепсисом кивает Нудл, откладывает гитару и, спрыгнув с ящика, идёт по пятам; долговязому Туди приходится сбавить шаг. Половина электропроводки на киностудии «Конг» оборвана — то ли после банкротства, то ли при прежних хозяевах, — и пока что каждый поход на этаж выше превращается в шоу про выживание, и Туди с каждой репетицией всё яснее (хотя, пожалуй, это было понятно ещё на второй день, когда лестница на чердак хрустнула посередине) осознаёт, почему съём этого сарая обходится так дёшево.       — Тс-с! — Подкрутив железнодорожный фонарик, Туди светит в угол подсобки, прямо туда, где слышно утробное мурчание. — Смотри!       — Кошка, — впервые улыбается Нудл и, сев на корточки, жадно заглядывает в коробку. Пухлощёкая чёрная кошка невнятной породы щурит на свет глаза, тут же обрывает мурчание и принюхивается, но не рычит, не шипит и в целом не возмущается.       — Дети, — повторяет Нудл, показывая пальцем: на клетчатом полотенце возле кошки пищат, мявкают и возятся несколько таких же чёрных котят. — Раз, два, три, пять.       — Четыре. Сначала четыре, потом пять.       — Они наши?       — Не знаю. Может, и наши. Пришла в студию, как только мы переехали, и… Нудл кивает, вряд ли вслушиваясь, и бережно гладит кошку-мать по голове, и кошка вновь мурлычет, а Нудл неотрывно смотрит, как один из котят — толстый, смешной и уже лопоухий, мутный левый глаз толком не открылся, самый бойкий из всех, — пытается отпихнуть другого, пока тот пискливо возмущается. Фонарь пару раз мигает, но не гаснет; помолчав, Туди тоже садится на корточки.       — Мэдс говорит, чёрная кошка приносит счастье. Выходит, у нас теперь будет целая куча счастья, да? Котёнок-задира зевает, обнажая беззубые дёсны.