Профессионал

Холодно, холодно, холодно, — навязчиво, размеренно, тупо долбится в голове единственная мысль. Эйсу мерзко, мерзляво, дурно, — как будто всего вывернули наизнанку, окунули лицом в уксус — да так и оставили; Эйс, уже почти не соображая, кутается в промокшую на мелкой мороси ветровку, всё ещё надеясь отогреться, и забредает в подъезд, облизнув пересохшие губы. Чей это дом, где это? — Эйс понятия не имеет, да и не хочет узнавать: Эйса мутит и тошнит, Эйсу хочется проблеваться, сильно отросшие волосы липнут ко лбу, а ободранные до ссадин запястья снова начинают ныть. Но в подъезде пахнет дешёвыми сигаретами, солодом и горелым хлебом; вовсе не лекарствами, как в диспансере, — кто-то терзает гитару, а парой этажей выше матерно ругается женщина, и Эйсу становится немного легче. Бухнувшись прямо под изрисованными ящиками для писем и поджав ноги, Эйс нервозно обшаривает карманы куртки.       — Чё, явился? Мёрдок, свесившись через перила, пялится в глаза — нет, не в глаза: в душу, — щурится и морщит сломанный нос. Дважды сломанный, кривой, как плохо сросшийся орлиный клюв, теперь хорошо видно, — в тот раз на квартире недосуг было разглядеть, в диспансере — и вовсе не до того. А прежде был сломан один раз — в хряще, чуть вкривь, подарок от пьяного Себастьяна. Эх, Никкалз, чёртово отродье в краденых берцах.       — Сбежал.       — Нахуя?       — Ты, блять, сам подумай. — В карманах нет ничего интересного, кроме мятой чековой бумажки, и сидеть под почтовыми ящиками становится ещё холоднее. — Мэдс, дай закурить.       — Не к тому обращаешься, я не дую твою шмаль.       — Не пизди-и, — сипит Эйс, дрожа от озноба. — У тебя есть трава.       — А, так ты про каннабис? Травка-то есть, — Мёрдок без обиняков показывает язык, скривив рожу; обычное дело, ничего не поменялось, — да не про твою честь.       — Тогда обычную дай.       — Сорвёшься.       — Не могу уже, Мэдс. Я так скоро сдохну.       — На-ка, выкуси, а не «сдохну», — веско тычет Мёрдок средним пальцем. — Забыл, кто платит за твою отсидку в диспансере?       — Запихнёшь меня обратно в эту канаву? — Эйс, попытавшись встать, без сил сползает по стене.       — Запихну.       — Ну ты и мразь.       — А ты, как я посмотрю, ссаный Христофор Колумб? Чего ожидал-то?       — Да пошёл ты… Мёрдок перестаёт кривляться — лишь хмурится.       — Чё, вообще никак, да?       — М-м-гм, — через силу мычит Эйс, мотнув головой, и кое-как пытается согреть дыханием озябшие пальцы.       — Какое же ты чмо, Эйс. Бесишь. Бросив вялые попытки отогреться и даже не огрызнувшись, Эйс покорно берёт сигарету, безгранично радуясь, что Мёрдок не пихает ему ещё и зажигалку: исколотые препаратами руки всё ещё дрожат, — а поджигает сам, и жадно закуривает — да так, что сигарета в две секунды истлевает на треть.       — Хочу бросить.       — Вау, до тебя после передоза дошло?       — Легко тебе говорить, — затягивается Эйс во второй раз, сглатывая тошноту с поганым привкусом табака, — ты ж крепче травы и «Уинстона» не употребляешь.       — Ха-а, дитя моё, многого не знаешь, — ухмыляется Мёрдок и садится рядом, вытянув ноги. — Я и кокс курил, и спайс. Такое дерьмо, что сдохнуть можно.       — Да ну?       — Ну да.       — А я вот слезть не смог. Эйс скуривает всё в три затяжки и, дрожа, мнёт в худых пальцах тёплый окурок.       — Иди-ка сюда, торчок грёбаный. — Мёрдок бесцеремонно сгребает его руки в свои, жгучие и жёсткие от гитары, и, пару раз протяжно дохнув, растирает и с хрустом мнёт закостеневшие пальцы.       — Мэдс, мне холодно. Почему так холодно?       — Это всё Лондон, чувак, здесь всегда погода дерьмовая. Помнишь лето в Стаффордшире?       — Мгм, — заторможенно кивает Эйс, уткнувшись холодным лбом в его руки: Мёрдок живой, злой и горячий, жарче растопленного парового котла, и в этот жар хочется зарыться с головой без остатка.       — Мы познакомились летом, а потом пошли бить стёкла в доме отца Бенджамина. Классная же была идея, а?       — Мгм.       — А помнишь дубовое дерево у бакалейщика? Ты всегда залезал на него быстрее, чем я. Свинья!       — Хрен тебе, — шмыгает Эйс носом, сплюнув под ноги. — Кто из нас старше?       — У мамки своей дома будешь старший.       — Иди ты, а? Эйс без сил наваливается на жилистое, привычно крепкое плечо, прижавшись щекой и носом к вытертому свитеру; Мёрдок снисходительно свистит, хмыкает и, обняв, крепко хлопает по спине.       — У-у, да ты совсем кислый. Пошли на квартиру, чувак. Простудишься.