Профессионал

Рюкзак летит в угол — примерно в такой же манере, как несколько лет назад по случаю начала рождественских каникул, а сама Нудл скидывает сапоги и пальто, и очень шумно умывается в ванной: Нудл раздражена, Нудл сердится, Нудл снова ощущает, как что-то идёт не по её, и это хочется поскорее смыть, и желательно — с хозяйственным мылом. Мёрдок тут же заглядывает в ванную, а в зубах у него криво зажата швейная игла:       — Рано припёрлась. С Расселом ругалась, да?       — Вот ещё, Мэдс! — плюёт Нудл в слив раковины. — Это он со мной ругался, а не я с ним.       — У-у, ясно. Валяй, лапша, я в комнате. Нудл вытирается колючим вязаным свитером вместо полотенца, швыряет его вместе с джинсами на стул, подтягивает трусы и, сцапав с полки ещё во вторник оставленного «Парфюмера» Зюскинда, заваливается поперёк дивана со всей тяжестью, какая есть в её распоряжении; майка задирается и давит на живот, и Нуддл, даже не дочитав страницу до конца, переворачивается на спину. Нуддл читает, с кухни орёт радио, за окном — полисмен, а Мёрдок, закинув ногу на колено, необычайно дотошно корпеет с иглой над воротом чёрной концертной рубашки. Пятница, пятница, пят-ни-ца.       — Рассел опять включил папашу?       — Он его и не выключал. Мне уже двадцать один год, а не двенадцать! С кем хочу, с тем и живу.       — Забей. — Мёрдок щурится исподлобья, оправив пальцами отросшие волосы. — Думаешь, до сих пор одну тебя ебёт, а? Нуддл молчит и, потеряв нить сюжета книги, сонно разглядывает потолок — до сих пор белый, что кажется ей удивительным. Мёрдок курит по всему дому, не делая различий между кухней и прихожей, и если в детстве Нудл считала это невероятно крутым, то сейчас регулярно гонит его к подоконнику, когда Мёрдок в очередной раз тянется к зажигалке, а потом — потом Мёрдок всё-таки курит за кухонным столом, сминая окурок в пальцах, и Нуддл грызёт орешки к пиву, болтая ногой, и всё остаётся по-прежнему.       «Замуж только не выскочи, — смеётся Туди всякий раз, когда Нудл берёт в киоске двойную порцию какао и хорошие сигареты, и смех у него ещё звонче, чем голос. — Ты-то вон какая, в цвету, а ему пятый десяток. И меня тоже не слушай». Нудл спотыкается на мыслях про солёные сухари, ощутив урчание, и чешет живот.       — Мэдс, что у нас сегодня на ужин?       — Лапша пришвартовалась к дядюшке Мэдсу пожаловаться и пожрать?       — Да, — отвечает Нудл чуть громче, чем следовало бы, морщится, понимая, насколько сильно врёт, и открывает книгу на заложенном уголке.       — Всё, что найдёшь.       — Щедрая ты душа. А вишнёвое пиво есть?       — Я тебе его подарю-ю-ю, — приторно-противно тянет Мёрдок, — если сыграешь подряд три песни из раннего Хендрикса, стоя на одной ноге.       — Козёл! Мёрдок бессовестно ржёт в голос.       — Значит, ничего не дам!       — Хамло старое! — Нудл косится поверх книги, раздвинув голые колени, и чешет щиколотку. — Даже пивом не делишься. Вот возьму и уйду, если будешь бесить.       — Ой, как жаль, — фальшиво скисает Мёрдок, откусывая лишний кусок нитки. — Бога ради, косорылая!       — На неделю! Нет, — Нудл торопливо считает дни на пальцах, — до понедельника! Да, до понедельника. Вот так! И буду гулять на выходных с подружками.       — А пожрать принесёшь?       — Принесу, но не для тебя.       — Тц, не принесёшь, как же. Ты же меня любишь, разве нет? Нудл расцветает в ухмылке, плохо прячет её, прикрываясь «Парфюмером», и качает ногой: Нудл понимает, что может свить из Мёрдока косу тройного плетения, развязать и тут же сплести её заново, но проверять это невероятно лень, — да и, в общем-то, к чему проверять силу, о которой ты всегда знаешь?       — Люблю.       — Правда-правда?       — Правда-правда, — соглашается Нудл и трёт ноющие от недосыпа веки. — Но всё равно дай пива. Мёрдок шипит, уколовшись иглой под ногтем, встряхивает рукой и закусывает пострадавший палец во рту.       — Ты самая принципиальная женщина без сисек, какую я когда-либо видел!       — Сейчас в нос с локтя дам, хочешь?       — Старо! Давай, давай, придумывай новую кару.       — Тогда я струны на твоей любимой гитаре растяну, — хихикает Нудл, глядя, как Мёрдок киснет ещё сильнее не то от смеха, не то от неисчерпаемой душевной боли.       — Это ты настолько жестокая или смерти своей хочешь?       — А кто меня вырастил-то?       — Мёрдок, мать его, Никкалз. Мёрдок Никкалз вырастил себе подружку. — Мёрдок тяжко вздыхает без особой печали и, найдя иголку, шарит в поисках пуговицы. — Интересно, где этот придурок? Не видела?       — Видела. Что ему передать?       — Передай, что только умственно отсталый делится последней банкой! Нудл недовольно морщится и, вытянув ногу, упирается пяткой в стену, разглядывая синяк на щиколотке.       — Опять ты за своё! Жмот!       — Предлагаю этот… а-а, как его? Компромисс, вот. — Мёрдок, воткнув иглу в ворот почти дошитой рубашки, ложится на диван рядом и потягивается, раскинув руки и хрустя позвонками, и от него пахнет перечным шампунем и сигаретами, едко и резко. — Пива купим, когда откроется магазин, а пока выпьем по порции лучшего английского чая. Мир? Призадумавшись на несколько секунд: определённо, это не то решение, которое можно взвесить сразу же, — Нудл кивает, кусая короткий ноготь.       — Мир. Можно потом взять твою банку? Это же вишнёвое, здесь такое не купишь. Мёрдок зевает, скрестив ноги в лодыжках на стене, исписанной аккордами и кривыми субдоминантами.       — Только за волшебное слово, лапша.       — «Мальборо».       — М-м?       — Я куплю тебе две пачки королевского «Мальборо». О'кей?       — Забирай.