Итачи выглядел не растерянно.
— О чем ты говоришь, Саске?
Итачи выглядел так, словно разговаривал с душевнобольным человеком — мягко и без лишнего давления.
Я прикрыла глаза, собирая мысли в кучу после всей встряски, которой я самолично позволила произойти и зацепить меня так, что вылилась она в истерично-агрессивный настрой по отношению ко всему. Состояние аффекта на то и состояние аффекта, чтобы наделать шума и под него же резко исчезнуть, свалиться с плеч, как тяжелейший камень с души. Как жила, так и живу, собственно, ничего не изменилось. По-прежнему коплю в себе весь негатив, занимаюсь самобичеванием, подменяя здоровую мотивацию им, а потом — щелк — и он обрушивается непосильной ношей.
— Прости, я не должен был настаивать на том, чтобы ты оставалась там.
Грузно, резко и… так по-детски. Уже нельзя отрицать, что нахождение в детском теле все-таки сыграло со мной не последнюю роль — я позволяла детскому поведению преобладать. Может неосознанно, может просто потому, что так хотелось, но я дала себе мощный толчок назад, а моя осознанность покатилась следом за мной, ведомая желанием мозга облегчить себе существование.
— Мы можем устроить день исполнения твоих «хочу»?
Ни черта у меня не прибавилось жизненного опыта, ни черта я не продвинулась благодаря самообману, осталась все той же мнящей о себе семнадцатилетней девчонкой. Вот вам и конфликт: я до сегодняшнего дня и я до дня смерти. Едва ли я старше Шисуи и Итачи во всех отношениях. Еще и смею сравнивать себя с людьми, которые смогли вырасти на войне и не потерять себя, а я чуть сдохла — и в откат. Смешно даже от самой себя становится.
— Саске…
— Я понимаю, — подняла руку, призывая замолчать, — что ты не веришь мне, что я кажусь тебе сейчас ребенком, которого огрели чем-то по голове, и он теперь несет сплошной бред, но, пожалуйста…
— Знаю.
Итачи, поджав искусанные в кровь губы, свел брови на переносице и расправил плечи, вздрагивая всем телом.
— Знаю, что дети не ведут себя так, как ведешь себя ты. Все знают. Дети не могут так выстраивать предложения, не могут проводить линии соприкосновения, не умеют еще много всего, и я лишь пытался сравнивать тебя с собой в этом возрасте. На тебя столько всего свалилось…
— Отец привел тебя, четырехлетнего, на поле битвы, — собрала все силы на то, чтобы достучаться до Итачи, в кулак. — Мужчина, которому ты подал воду, попытался убить тебя, но не успел. С Шисуи вы познакомились, когда тебе было пять, а он некоторое время наблюдал за твоими тренировками. Однажды он взял тебя на задание, где вам неожиданно пришлось биться с АНБУ, и тогда ты познакомился с первым минусом шарингана. Твою первую команду, — раз, — убил Учиха Мадара. Глаз Шисуи, — два, — забрал Данзо. Ты, — три, — работаешь на две стороны, не зная, куда себя деть.
Добила.
— Хватит.
— И не собиралась.
В ониксовых глазах Итачи не читалось ничего, кроме всепоглощающей апатии. Он, как обычно, сидел прямо, держа осанку и подбородок, неслышно дышал и моргал несколько раз в минуту. Молчал. Молчал, не зная, что говорить, что спрашивать в первую очередь, а я молчала потому, что ощущала ровно то же самое. Опустошенность обычно вела либо к упадку, либо к возвышению, моральному и физическому, она выступала неким промежуточным пунктом, пройдя который получаешь следующий за ним итог, также не являющийся концом.
— В три года?
— В три года.
— Мы думали, что тебе промыли мозги.
Итачи сдался. Сдался, окончательно разрушив между нами аккурат выстроенную стену недосказанности, увиливаний и обманов, таких переоцененных в свое время и вовсе не нужных.
— Лучше бы так, — усмехнулась. — А теперь-то будут вопросы?
— Сколько тебе лет? — Учиха все еще настороженно, но с более ясным взглядом начал издалека, наверняка планируя с каждым вопрошанием подбираться к главному.
— Девяносто шесть, — заявила я, сразу же сдавшись на мелькнувшее удивление. Сейчас не время для тупых шуток. — Семнадцать, если быть точнее, — и ни чуточки это не является ложью, потому что двадцать один — возраст, когда человек в том мире мог занимать высокую планку духовного развития, коим я не обладала.
— Как ты умерла… тогда? Сколько раз?
— Я помню только одну жизнь, если ты об этом. А умерла, когда полезла на стол в быстро движущемся поезде*, чтобы достать с верхней полки свою сумку, а потом, — я прикусила нижнюю губу, — потом поезд качнуло, как от удара, я потеряла равновесие и вылетела в окно, выбив собой толстенное стекло. Кажется, большой осколок пробил мне легкое, когда я весьма удачно катилась по камням. Точно не помню. Знаешь, адреналин здорово блокирует все болевые ощущения, в эту секунду ты только понимаешь, что с тобой случилось, — как-то все равно грустно получается, несмотря на то, что я старалась говорить все непринужденно и без лишней смысловой нагрузки.
— Ты вспомнила все резко или воспоминания возвращались постепенно? — нет, Итачи не выглядел так, словно сидел и допрашивал предполагаемого преступника, но и эмоций особо не проявлял, лишь сжимал и разжимал кулаки, что выдавали всю тревожность его состояния.
— Просто проснулась одним утром, не воспринимая свое отражение в зеркале.
— Почему не сказала сразу? — он спросил это так серьезно, что я даже растерялась, не зная, как корректно сформулировать ответ.
— Здравствуйте, я вспомнила свою прошлую жизнь, пожалуйста, не ведите меня к тем, кто может просмотреть содержимое моей памяти?
Понятия не имею, заметил ли Итачи, что я подвела все к главному интересующему его вопросу, однако задумчивое выражение его лица заставило меня сбавить обороты. Ему одиннадцать, а он тут слушает про прошлые жизни, не долбясь головой о стену, прояви уважение к стальным нервам брата уже.
— Ты
видела, — сделал удар на последнем слове Итачи, прочищая горло. — Как?
— Забей на это. Куда важнее то, что именно я видела.
— Смерть Шисуи ты…
— Да.
Больше я ничего не могла из себя выдавить, даже банальное оправдание застряло где-то у голосовых связок. Сейчас хотелось, как несколько часов назад, просто сбежать, зная, что никто вслед не погонится, что все обо всем позаботятся и без моего участия, что меня, в общем-то, и быть не должно в той или иной ситуации. Брать ответственность за свои поступки сейчас не хотелось до скрипа зубов: Итачи услышал то, что не должен был. То знание, которое доверять ему я посчитала ненужным и лишним в свое время, а сейчас так просто вывалила на него всю правду.
Что бы я чувствовала, если бы мне сказали, что знали о скорой смерти моего лучшего друга? Наверное, сидела бы, пялилась в точку и мысленно размозжила человеку череп, потому что на реальные действия не хватило бы сил, а последующие осознание фактической невиновности жертвы утихомирили бы мой недружелюбный настрой.
Но я знала Шисуи. Знала настолько, насколько он позволял себя узнать мелкому докучливому ребенку, что при каждой возможности семенил за братом и им самим. Мешала ли я ему в действительности или это лишь мои накручивания — не знаю, но он как-то резко влился в список людей, к которым бы я могла прибежать даже глубокой ночью, чтобы убедиться, что с ними все хорошо. Прибежать прибежала, да только Шисуи тогда уже это было не нужно.
Итачи поднялся, кончиками расслабленных пальцев задевая землю. Он был в гражданской одежде, и лишь перебинтованные голени и форменные сандалии выдавали в нем шиноби, а мон клана на задней стороне футболки заставлял сторониться некоторых жителей скрытой деревни. Отрешенный вид и какая-то непонятная мне слепая уверенность в движениях, словно бы выверенных заранее, прибавляли ему минимум несколько лет.
Сглотнула комок неуверенности.
— Я не знала точно, когда это должно было случиться, по моим еще вчерашним соображениям — через полтора года. Мне стоило хоть что-то предпринять, чтобы предотвратить это или предупредить вас, — я склонила голову к земле, уложив на нее же ладони, и выпустила воздух сквозь зубы.
Не дождавшись ответа и спустя минуту, я уже подумала, что Учиха просто оставил меня в одиночестве — и это было бы логичным действием — и начала выпрямляться, когда вдруг перед моим лицом возникла протянутая рука со сбитыми костяшками. Проследовала взглядом к ее обладателю.
— Мы с Шисуи просим твоей помощи в отношении Учих,
имото. Шисуи хотел спасения для этих людей, я, наверное, тоже, только один, судя по всему, не справлюсь, верно? Но нет ничего страшного в том, если ты не захочешь принимать в этом участия.
— Ты ведь уже понял, что я планирую буквально купаться в проблемах этого треклятого клана, зачем пытаешься проманипулировать? Как у Шисуи у тебя все равно не выйдет, ты другой тип, Итачи, — задержав дыхание, я протянула руку ему в ответ.
Крепко ухватилась. — Хотя, мне стоит меньше подозревать тебя в чем-то, да?
— Хотелось бы, — он потянул меня на себя и вверх, заставляя встать с колен на ноги.
Помолчали.
— Ты уверена, что то, что ты видела, — один из возможных вариантов развития событий?
— Ка-сан недавно научила меня гендзюцу, — я сжала его руку, ощущая легкую прохладу от нее. — Ты ведь об этом хотел узнать? Я покажу, но особой реалистичности не жди.
— Так вот кто тебя учил, — Итачи явно растерялся, говоря это. Наверное, в его глазах мать тоже была примерной домохозяйкой с неплохим званием в прошлом, а сейчас лишь привыкшая к комфорту женщина, стоящая по правую сторону от главы клана. Это как узнать о том, что святой с первого взгляда человек оказался отпетым мудаком с языком без костей — так же стоишь в прострации и стараешься усвоить информацию.
А усваивать было что. Итачи с самого раннего детства бегал под внимательным взором отца, который чуть что прожигал в нем зияющую дыру, потом за него взялся Шисуи, уже на тот момент прославившийся своим гением, а дальше — лучше. У меня же… ничего. Парочка показательных уроков Фугаку и просмотр спаррингов двух лучших друзей может и были полезными, но их не хватало для того, чтобы в полной мере освоить многое из того, что преподнесла мне мама. Вот кому я была обязана и умением контролировать чакру, и активацией шарингана в нужные моменты, и еще много-много чем, что вкладывалось в фундамент для вполне светлого будущего, до которого еще предстояло дожить.
— Не жди радуги и мир-дружба-жвачка, — буркнула я, старательно скрывая свои переживания и бредя в сторону дома. Остановилась. — То-сан ушел? — кивок. — Тогда пойдем, я не могу быть уверена, что ты и сейчас выдержишь то, что на тебя свалится.
— Все настолько плохо?
Я не ответила.
Итачи разместился на застеленном футоне, подогнув под себя ноги и смиренно сложив руки на колени. И ведь не скажешь, что этот человек за сегодня, вероятно, приобретет парочку седых волос. И что до этого он успел надавать по щам взрослым дяденькам, выслушать и попытаться вникнуть в откровенный детский бред, что-то ответить отцу, выдержать смерть названного брата и выстраивать планы на будущее.
— Итачи, — максимально серьезно.
— Да? — явно волнуясь и даже не скрывая этого по неизвестной мне причине, отозвался брат.
— А ведь я старше, почему бы тебе не звать меня «нее-сан»?
Одна бровь Итачи медленно и даже как-то изящно поползла вверх, словно я болтнула сейчас чушь куда большую, чем ранее.
— Нет, — я знаю, что ты, зараза, просто издеваешься, и дай тебе волю и желание — разойдешься. — Если твой случай подтверждает догадки о том, что душа проживает сотни, а то и тысячи жизней, то даже твои воспоминания в таком случае никак не влияют на факт, что и я мог жить не меньше тебя.
Это понятно, в принципе-то. Учиха не до конца доверяет моим россказням, а потому показать ему возможное развитие событий — единственное, что я могу провернуть, чтобы убедить его в своей вменяемости. У детей, конечно, отменная фантазия, но нафантазировать и попасть в самое яблочко умеют только люди, одаренные видением будущего. Я в их число не входила, но что-то о будущем все-таки знала. И, к сожалению, если все пойдет вразрез с известным мне каноном, то большая часть моих «знаю, вот так будет!» просто будет маячить на фоне, когда я буду наблюдать измененную версию.
Чувствую, выйдет мне это боком.
Ну и к чертям.
Послать чакру к зрительным нервам — дело несложное на фоне того, что мне нужно делать дальше.
— А ты можешь просто выудить нужные тебе фрагменты сам? — тихонько поинтересовалась я.
— Нет, — супер. — Я также собираюсь приступить к более серьезным тренировкам с тобой в свете последних событий, — спасибо, что ввел в курс дела. — К тому же, ты говорила, что ка-сан уже учила тебя этому. Ты забыла что-то или не поняла принцип действия?
— Понять поняла, помнить помню, но я не тренировалась показывать… — сделаю одолжение, предупрежу братика, — настолько серьезные и страшные вещи. Они, конечно, вряд ли станут реальностью при условии, что мы вместе напряжемся и будем действовать четко и осторожно, но это так сильно давит на психику и того, кто сидит в гендзюцу, и того, кто это гендзюцу показывает. Не подумай, что я просто увиливаю, мне… тяжело это дастся.
— Я могу подождать, — заверил меня Итачи, однако.
— Тянуть дальше — верх безрассудства, так что прости, если что-то где-то внезапно провалится в пространстве, пропадет звук, потеряются ощущения или еще-куча-вариантов.
Итачи сосредоточился, стоило мне только активировать шаринган — порой это так пафосно звучит, мне нравится обманывать себя чувством самодостаточной женщины — и поймать его взгляд. Теперь главное — не накосячить и показать все в лучшем виде.
Ха-ха.
Сначала мы оба оказались в бесконечном белом пространстве, где отсутствие источников освещения и, соответственно, теней выливались в мозговой штурм. Затем, спустя примерно пару секунд, окружение стали заполнять цвета, расположение которых напоминало больше оставленные на бумаге случайные кляксы смешанных оттенков. Они постепенно перетекали друг в друга, создавая единую картину, и не могу не признать, что этот процесс впечатлил меня, принеся собой долю успокоения.
Дальше я погрузилась в себя, выуживая те клочки воспоминаний, что записала с помощью шарингана — чудесная штука, если забыть об условиях появления — и, эм, пожелала, чтобы пошло их проигрывание? Прекрасно построенное понятное предложение, но ничего не попишешь.
Поехали. Наверное, стоит уточнить, что Саске-пацана я заменила на Саске-девчонку по внешнему виду, оставив все остальное, чтобы несильно отходить от правды, которой сегодня прямо-таки в избытке для требующих еще калечащей психику информации мозгов.
***
Love Goes On And On — Lindsey Stirling
Итачи вырубился.
Просто вырубился.
Открыла глаза, а он развалился на футоне в неудобной позе явно не с намерением поспать: голова запрокинута, одна рука вообще лежит под туловищем, ноги живут своей жизнью, и лишь тяжелое дыхание со свистом доверия не внушали никакого.
Наверное, то, что я сказала ему в конце, было лишним.
Поднявшись на негнущихся конечностях, я приблизилась к подростку и присела рядом, откидывая с его лица челку и притрагиваясь пальцами к взмокшему лбу. Слишком много внимания уделила подробностям, которые потом могла бы уточнить устно — ни у кого бы не убыло от этого. Блять. Меня всю трясло, но я старательно игнорировала это, когда аккуратно укладывала Итачи: то тут поправлю, то тут вытяну, а вот здесь вообще поменяю положение. Спустя пару томительных минут он лежал так, будто только-только закрыл глаза, а я сидела рядом, раздумывая, стоит ли приоткрыть окно и дать свежему воздуху проникнуть в ставшее душным помещение.
Напоследок укрыв брата одеялом по самое горло, я поспешила ретироваться из его комнаты, а потом сползла по стеночке вниз, осознавая только тотальное опустошение. Хотели, детишки, и получили свое, нечего теперь ныть о несправедливости жизни.
Начиналось все будто с мазков и капель краски, а закончилось кровавыми разводами и слезами на лице тринадцатилетнего Итачи, упавшего на колени в бессилии после уничтожения клана. Лапочку-Данзо с его волшебной рукой я почти не затронула, потому что во мне проснулся эгоистичный мудак, желающий раздавить эту двинутую личность своими хилыми силенками. Естественно, в открытую против него я не пойду. Зато косвенно — пожалуйста, стоит только найти точки давления и привязать ниточки к пальцам, вовремя за них дергая. Нужно лишь установить контакт с двумя людьми, один из которых имеет нешуточное влияние.
Итачи видит все ситуации целиком, от и до, я же дроблю их на части и так же разбираю, предпочитая действовать на основе алгоритма. Брат пытается обосноваться в этой же области, но пока в большинстве своем действует комплексно и при этом беспорядочно. Со временем, как я помню, он все же придет к последовательным действиям.
Решив, что прижиматься спиной к стенке все равно, что ничего не делать, я поспешила вниз, откуда доносился слабый запах еды. У меня со вчерашнего вечера не было ни крошки во рту, но что-то определенно подавляло позывы организма наведаться на кухню и стащить что-нибудь без спроса. Сомневаюсь, правда, что Итачи, оставшийся в бессознательном состоянии, что-то ел с обеда того же дня, но не плескать же ему в лицо ледяной воды, чтобы поднять и загнать поесть?
Размеренным шагом дойдя до кухни, я заглянула в проем и заметила маму, которая помешивала что-то наверняка до удивления вкусное. Она подрегулировала огонь, тяжело вздохнула и, оперевшись руками о столешницу, опустила голову.
Наверное, тяжело осознавать, что собственные дети в один и тот же день четко обозначили свои позиции касательно клана, которым большинство его представителей дорожит. И я не сомневаюсь в том, что она прекрасно осведомлена о произошедшем. Мама сама учила меня ни на секунду не забывать о том, кто передо мной стоит и натянуто улыбается, и сейчас эта уже приевшаяся черта стала многим заметнее, нежели была раньше. Недоверие может как спасти мне однажды жизнь, так и испортить ее, если я вдруг оступлюсь с людьми, которые посчитают это оскорблением.
— Итачи и сегодня не пообедает с нами, Саске?
— Я отнесу ему еду чуть позже, он плохо себя чувствует.
Итачи уже с полгода начал решительно отстраняться от родителей, брать все больше доступных ему заданий и не появляться на семейных приемах пищи. Тогда мама брала поднос, относила его к комнате Итачи и просила того хоть изредка появляться за столом со всеми. Просила — я слышала. Раскол пришелся вполне ожидаемым, но вряд ли кто-то ожидал, что и я ступлю на схожую с братом точку зрения.
— Наши полицейские свято негодуют на поведение двух наследников. Просят даже принять меры по
вбиванию в ваши головы правды, советуют начать с юной химе, из которой можно вылепить нечто лучшее, чем есть сейчас.
Они растеряны.
— Ты разочарована?
— Я не могу судить самых близких мне людей за то, каким образом они думают. Если такова ваша правда, я не посмею разубеждать вас в ней… Разве что буду приглядывать, чтобы вы не наделали ошибок по пути, — Учиха с приподнятыми уголками губ — прямо как нии-сан — поманила меня к себе. — Пожалуйста, войдите в положение и вашего отца, — она приобняла меня за шею, предварительно опустившись, — он ведь…
Больше мама не проронила ни слова, продолжая ненастойчиво обнимать меня и прятать блеснувший взгляд.
— Наверное, еда Итачи скоро остынет совсем, — она разорвала объятия, больше похожие на молчаливую поддержку, — признаюсь, что крайне необходимую сейчас — а потом сложила на поднос и мою порцию, налив в две кружки дымящейся воды. — Справишься?
— Спрашиваешь, — смешок, и вот я уже волочусь обратно к брату, оставляя Микото, горько смотрящую мне вслед, позади.
Итачи встречает меня алым взором шарингана, и мне приходится отставить еду в дальний угол.
У Итачи глаза налиты кровью, искусаны губы и сбиты руки.
У Итачи волосы черные-черные, шелковистые и послушные.
У Итачи идеальная репутация шиноби и такая же идеальная речь.
— Прошу тебя, имото, — шепчет почти отчаянно. — Помоги.
У Итачи по венам не течет проклятия.
Но Учихой он оттого не перестает являться.
***
К чёрту!
Нахуй каждое воспоминание!
Как же ты ошибся?
Но кто настоящий враг?
Лучше выясни это!
Ничего не должно случиться.
Единственное, что имеет значение, —
Как ты живешь до того, как тебя усыпят
Вот как ты живешь.
Если ты живешь только для того, чтобы дышать.
Я не бросаю слова на ветер,
Лучше слушай, когда я говорю,
Иначе ты узнаешь правду,
Когда тебя закопают,
И никто не станет слушать,
Когда ты глубоко под землёй.
Я храню свое сердце.
Я прячу его под собой.
С пуленепробиваемым жилетом
Кто следующий?
Я, нет, мне никогда не было похуй!
Я был слишком занят, чтобы умереть,
Слишком занят, чтобы сдаться.
///
Сегодня я наконец-то почувствовал,
Что всё это мне не приснилось.
Это не то, кем я являюсь внутри,
И не то, как всё должно быть.
Мой разум на бесконечной дороге,
И я теряю сон,
И когда дорога начинает разрушаться,
Меня обступают демоны,
Но я не могу повернуть.
Ты не сможешь остановить меня, даже если попытаешься.
Ты должен это знать.
Когда внутри загорится огонь,
Ты не сможешь отступить
От того, что бессмертно.
Ты должен это знать.
Ты не сможешь отступить.*
