Дорога к Нюрбургу

(На экране в замедленном режиме вновь кадры аварии на Северной петле. Можно в деталях рассмотреть, как «Сертис» Ланджера, пытаясь объехать обломки пылающей «Феррари», врезается в нее. Приблизившийся к месту аварии «Хэскет» влетает сначала все в ту же «Феррари», а затем в болид Ланджера. Пилот «Хэскета» покидает машину и присоединяется к Ланджеру в попытках потушить огонь и вытащить Лауду.) — Сегодня четвертое августа, и я беседую с Харальдом Эртлем, одним из героев Нюрбургринга. (Фриц Фогель, журналист австрийского «ОРФ Спорт Плюс», прячется под зонтом — на улице сыро, в воздухе висит какая-то морось.) Харальд, твой земляк Йохан Риндт, учившийся в той же школе в Бад-Озее, что и ты, погиб на трассе в Монце не так давно — в тысяча девятьсот семидесятом. А другой выпускник вашей школы — Хельмут Марко, и наши зрители помнят, чем закончилась для него гонка на Клермон-Ферран в семьдесят втором: поврежденный глаз и окончание карьеры гонщика. Нет ощущения, что трагедия, говоря высокопарно, все время задевает тебя своим крылом? — Намекаешь, что рано или поздно «Формула» достанет и меня, Фриц? Все возможно. Но эти примеры ничего не значат. Пилоты гибнут чаще, чем врачи или, скажем, журналисты — хотя и вам достается. (По лицу Эртля трудно понять, когда он говорит всерьез, а когда шутит: под усами не видно улыбки, а глаза непроницаемо доброжелательны.) Каждый из нас так или иначе смотрел смерти в лицо. Кстати, ты помнишь, что в тот день, когда погиб Риндт, Лауда тоже попал в аварию в гонке «Формулы-3»? Не надо искать знаки и символы там, где риска и без них достаточно. — То есть ты не веришь в судьбу? — Скорее, нет, чем да. — А знаешь, что из-за твоих замечательных усов тебя прозвали Рюбецалем? Рюбецаль, или Краконош — дух гор Крконош в Силезии и Богемии, олицетворение горной непогоды; играет большую роль в немецкой и чешской народной поэзии. Считается добродушным, но вспыльчивым; хорошим людям помогает, злым причиняет разные неприятности: сбивает с пути, сталкивает в пропасти и так далее. — Не пойму, Фриц: так ты хочешь сказать, что я сбил с пути Лауду, или, напротив, что как добрый дух пришел к нему на помощь? — Наверное, это зависит от того, каким человеком ты считаешь Лауду: плохим или хорошим. (Фриц улыбается. По его лицу видно, что он напрочь забыл о плохой погоде и сырости, лезущей под воротник. Эртль — любимец не только публики, но и журналистов.) (На экране — Лауда крупным планом, немного хмурящийся, сосредоточенный. «Не понимаю, как можно так беспечно относиться к гонке, — говорит он в камеру. — Я постоянно наблюдаю, как Эртль прибывает за пять минут до начала практики и уезжает спустя пять минут после финиша, всегда в обнимку с подругой. Когда он успевает поработать над своим автомобилем?») — Я не знаю. (Харальд говорит неторопливо, машинально подкручивая усы. Он выглядит щеголем — хоть сейчас на журнальную обложку.) У меня не было возможности узнать Лауду как человека. Знаю только то, что на поверхности, что известно всем — у него отвратительный характер, и он успел переругаться с кучей народу. Может быть, больше ничего знать и не надо, может, это все, что есть в Ники Лауде. Он отличный пилот. — И он считает, что тебе следует сбрить усы, потому что они мешают надевать шлем. (Харальд смеется.) — Да, об этом он тоже упоминал. Я сказал ему, чтобы он и думать не смел что-то сделать с моими усами. — Как ты считаешь, он станет иначе вести себя с людьми, если… я хочу сказать, когда оправится от последствий аварии? — С чего бы ему вести себя иначе? Я не думаю, что огонь, боль и страх — те вещи, которые могут повлиять на характер Лауды. У этого засранца железная воля. (На экране — Монца, дата — 12 сентября 1975 года. Лауда морщится, стягивая шлем с перевязанной головы, на ткани пятнами проступает кровь. Голос комментатора, говорящей о четвертом месте гонщика «Феррари», захлебывается восторгом.) — Я думаю, для того, чтобы броситься в пламя, воли тоже потребовалось немало. — Сложнее было бы проехать мимо и не остановиться. (Харальд выглядит абсолютно уверенным в своих словах.) (На экране — кадры гонки, подпись гласит, что это Зандвоорт семьдесят третьего. «Марч» Роджера Уильямсона врезается в отбойник, его отшвыривает на другую сторону трассы. Раз за разом переворачиваясь, будто игрушечный, болид повисает на противоположном отбойнике вверх колесами. Машину охватывает пламя. Одинокий пилот пытается перевернуть ее, но безуспешно.) — В Зандвоорте Дэвиду Перли никто не помог. Роджерс Уильямсон сгорел на глазах зрителей, в прямом эфире. Как это соотносится с твоими словами? Или все же — каждый сам за себя? — Трагедия в Зандвоорте была стечением многих обстоятельств. (Голос Харальда меняется мало, но лицо заметно мрачнеет. Он почти не похож на самого себя.) В первую очередь вина лежит на руководстве гонки и маршалах. Они лучше других понимали, что происходит, но трусливо бездействовали. С трассы трудно было различить, что происходит у «Марча» Уильямсона. — Лауда после гонки сказал: «Нам платят за то, чтобы мы ездили, а не стояли». Может быть, в этих словах и есть настоящий Лауда? — Это было сразу после гонки. Позже он объяснил, как выглядела ситуация с трассы: горящая машина и пилот, пытающийся потушить огонь. Никому и в голову не пришло, что это пилот из другой машины. А когда все поняли, что произошло… Каждый спрашивал себя о том же, о чем спросили Лауду: «Почему ты не остановился?» И было страшно ответить на этот вопрос даже себе. Лауда утверждает, что сказал репортерам первое, что пришло в голову, чтобы его оставили в покое. — Ты веришь ему? — Да. Он не побоялся сказать в лицо Энцо Феррари то, что думает о его машине. Он не стал бы объясняться из-за любых слов, сказанных после Зандвоорта, если бы считал, что он прав. Лауда, как и все мы, зависит от спонсоров, от журналистов, от публики. Но, в отличие от остальных, он никого из них не боится. Он всегда будто на трассе, а там принятое решение нельзя изменить, если ты что-то делаешь — неизбежно ощущаешь на себе последствия. Можно и нужно продумывать каждый шаг, но просчитать риск не значит его избежать. Авария возможна всегда. — И, надеюсь, всякий раз у него будет находиться свой Рюбецаль, спасающий и помогающий. И у тебя тоже, Харальд. — Спасибо, Фриц. (Харальд снова эффектным жестом подкручивает усы. Синий шлем в его руках словно кусочек неба.) Но я сам себе Рюбецаль. На экране на фоне синего вечернего неба дата — 7 апреля 1982 года. Звучит запись выпуска новостей одного из ведущих немецких каналов. Передается печальное известие: в этот необычайно холодный для апреля вечер в авиакатастрофе вместе с семьей погиб любимец публики, знаменитый усач Харальд Эртль.