пылать так ярко

вильям чувствует, как почва под ногами рассыпается в пыль и песок, он проваливается-проваливается-проваливается. чувствует, как кто-то — крис — закрывает магнуссону рот и нос, не давая дышать, а потом одним взглядом и «моя квартира свободна» возвращает к жизни. вильям думает, что умирал и воскресал столько раз, сколько шистад трахал мун, а после приходил к магнуссону: «бро, выручишь?». крису вильям никогда не мог отказать. магнуссон чувствует, что ему пускают контрольный в голову. писать нерушимые клятвы не в старых свитках, а выжигать прямо на костях, сдохнуть спина к спине, как во всех тех клятвах, которые значат больше, если их под кости и до разложения — их главный принцип. шистад снова с мун, а вильям убеждает себя, что забыл, разлюбил и уже не вспомнит. только костяшки все равно в мясо, до самой плоти, опаленной болью и страданием. просто крис — звездный мальчик, и магнуссону до него слишком далеко. вселенные и галактики в его глазах затягивают, как в черную дыру. в мешках под глазами — кольца сатурна, в линиях вен — скопления созвездий. в омутах, которые плещутся у шистада во взгляде — черные дыры. его любовь стала бы венерой — прекрасной и убивающей, как самый великий пожар — если бы только крис мог любить. а гнев был сравним с марсом, иногда вильям думал, что шистад настоящий сын ареса — настолько войны внутри него были легендарными, разрушающими все и убивающими целые империи и династии. ярость криса была такой страшной, что магнуссон боялся сгореть в ней заживо. но вильям и так уже сгорает заживо из-за шистада. рядом с кристофером магнуссон чувствовал себя, как в настоящем космосе — без кислорода и почвы под ногами, улетающим в атмосферу без надежды на спасение. вильям умирал, а шистад ждал момента, когда возьмет еле бьющееся сердце магнуссона в руки и поставит на самое почетное место в своей коллекции. в конце концов кристофер шистад стал бы тем, кто утопил вильяма. крис приходит, когда бутылка уже полупустая, на кулаках запекшаяся кровь, когда стрелка часов достигает своего предела. крис приходит снова, и это означает начало конца. у шистада в руках еще бутылка и пачка презервативов — привычный набор. а у магнуссона тянет что-то внутри неприятным и вязким, сворачивает внутренности в узел, что уже не распутать. — бро, выручишь? крис смотрит так притворно-отчаянно, что у вильяма просто нет сил отказать. магнуссон потерял из вида момент, когда все пошло по пизде. когда обычные касания стали значить до безумного много, сердце стало разрываться от вида его с другими, когда вильям потерял себя окончательно и бесповоротно. с каждым разом от магнуссона откалывается невосполнимый кусочек — в конце концов не останется ничего — а крис никак не может насытиться. — эва опять набухалась — и поэтому ты идешь к запасному варианту на ноги шистада осыпается пепел — вильям думает, что это слишком похоже на его любовь — крис курит так, будто был рожден для этого, будто легкие не прожигает раскаленным железом и сталью. в конце концов будущее шистада — грязь, боль, кости, смерть и его тело на съедение стервятникам. у криса насквозь прожженны легкие, сердце и душа, если она вообще есть у шистада. дым опоясывает горло, раздирая его в клочья. крис курит так, будто именно это его и убьет. но вильям знает, что шистада убьют его собственные принципы, эгоизм и его жажда власти. кристофер в руках держит сигарету и сердце магнуссона, тушит дотлевающий бычок об него, вильяму остается только сидеть и не шевелиться, лишь бы шистад по-прежнему на него смотрел. даже, как на ебаное ничтожество, очередную игрушку — на другое у магнуссона просто не хватает сил. — тебе н у ж н о, чтобы я приходил, вилли, и не важно по какой причине. ты готов сидеть около моих ног, только бы я обратил на меня внимание — крис выдыхает дым вильяму в лицо, и его разрывает-раздирает-режет. именно в этот момент магнуссон понимает, что кристофер шистад станет тем, что в конце концов его убьет. крис грубый, жесткий, он не умеет быть нежным. шистад сжимает руки вильяма, царапает бледную кожу и до крика, срывающегося с приоткрытых, влажных губ: «сильнее-сильнее-сильнее». магнуссон ненавидит то, каким становится рядом с крисом — жалким, неполноценным, брошенным. вильям становится жалким, когда ждет шистада, пока он трахает пьяную мун, ведь всегда возвращается к магнуссону, чтобы добить. а он лишь покорно принимает очередные удары в ребра, пока они с треском не расколются, лишь бы только крис по-прежнему возвращался. шистад разрушает все, к чему прикасается, потому что не может починить себя. он думает, что если будет ломать людей, то сам станет чем-то цельным, не сломанным. но звездный мальчик растерял все свои звезды по пути к славе. крис засыпает под боком, а вильям не может его отпустить, потому что под утро шистад уйдет, будто его и не было. уйдет к эве, ибен и многим другим, потому что магнуссон всегда будет на вторых ролях. когда-нибудь крису надоест, когда-нибудь вильям не выдержит — магнуссон не знает, что настанет раньше. у шистада внутри — разрывающая и всепоглощающая пустота, он пытался заполнить эту пустоту, но не получилось, проще ломать людей, чтобы они стали такими же сломанными, чем ждать, пока пустота заполнит все пространство. у криса не было другого выхода, кроме как ходить по костям и праху, чтобы как-то заглушить пустоту внутри, что расползается, как самая страшная болезнь, и лекарства от нее нет. а вильяма ломать не хочется. вильяма, что рядом, даже когда крис ноги об него вытирал, что своей любовью спасти пытался. но у шистада просто не было другого выбора. в конце концов смысл не в том, чтобы на чем-то остановиться, а в том, чтобы никогда не останавливаться. и когда-нибудь это его убьет. в конце концов вильям с крисом оба — пропащие, и это уже не исправить, их уже не починить. шистад на самом деле не хотел ломать магнуссона. наверное, потому что он единственный, кто соединяет криса по частям. *** нура стала спасением. той, которая вытянет из бездны, что создал вокруг себя крис. нура стала по-настоящему нужной. сначала сатре была всего лишь отвлечением, а потом, прикасаясь мягкими, нежными руками к опаленным краям его души, соединяла осколки воедино. нура вовсе не была идеальной. она боялась. боялась быть брошенной, ненужной. как и вильям. наверное, именно поэтому они, соприкасаясь бедрами и плечами, срослись теми местами, от которых остались лишь щепки. сатре красила губы красной помадой, чтобы быть любимой, могла постоять за себя, чтобы не быть жалкой и смеялась, чтобы внутри градом не падали города прямо на ее хрупкую душу. нура просто хотела спастись, так же как и вильям. именно поэтому они так нуждались друг в друге. а крис злился. злился, потому что отобрали любимую игрушку, потому что магнуссон смог спастись, а он — нет. злился, потому что вильям шистаду действительно был нужен. по-своему, но нужен. а крис на самом деле ломает все, к чему прикасается, и вильяма нельзя винить за то, что он просто хотел жить. крис злился, потому что хочет любить, но просто не умеет. тонкие пальцы скользят по струнам — нура играет на гитаре, а вильям чувствует, как внутри постепенно заживают раны под рубашкой и кожей. — эва сказала, что крис бросил ее — у него таких, как эва, дохуя и сатре знает, что магнуссон прав. наверное, вильям и вправду любил нуру, но шистада он все равно любил больше — и это нура тоже знает. всю свою жизнь нура боялась любить, потому что любовь делает людей слабыми, а сатре заебалась быть слабой. нуре не нужна любовь, слава — ей нужно спасение. — поехали со мной в лондон сатре хочет сбежать из болота, что топит с головой, из города, которому вселенная пророчит всеобщий психоз и массовый рак, именно поэтому она не раздумывает ни секунды. в конце концов спасти себя можно только самостоятельно. *** крис думает, что любить — хуево, именно поэтому он не позволял себе любить вильяма, ведь знал, один из них не выдержит. жизнь шистада — одна большая ебаная сложность, но с уходом магнуссона стало действительно легче. дышать стало легче. вильям своей любовью перестал душить его крепкой удавкой, перестал разрывать на части, пытаясь забрать себе большую. пустота внутри начала заполняться недостающим элементом — свободой. быть сломанным — легко, а собирать себя заново из обломков и щепок — пиздец как сложно. еще сложней становится, когда возвращается нура. шистад знает, что клубок, который завязался крепкими узлами вокруг троих, уже не распутать. в конце концов крис всегда знал, что вечно вильям на вторых ролях не будет, что станет сильней, и уже тогда не выдержит шистад. магнуссон возвращается, когда крис не ожидает, когда еще можно все исправить, но потом становится уже слишком поздно. вильям возвращается, и шистад снова чувствует, как задыхается-задыхается-задыхается. их просто бросает из крайности в крайность. всегда между дружбой и любовью. и где-то между нельзя вздохнуть. — ты вернулся — мы с нурой поссорились — оперативно вы. надо было оставаться в лондоне — надо было и это единственное, в чем магнуссон точно уверен. потому что вильям ненавидит криса, но до сих пор влюблен — шистада он всегда любил больше, чем нуру, которая спасла магнуссона из пропасти, что поглощала-поглощала-поглощала. крис, словно опухоль, от него не вылечиться-не избавиться-не отделаться. когда думаешь, что наконец вылечился, что отпустило, как он смотрит так нахально, наповал — так и хочется быть погибшим — что та опухоль растет-растет-растет. вильям заебался любить криса. крис заебался задыхаться от любви вильяма. шистаду нужна свобода от любви, точно так же как и магнуссону. в конце концов спастись из них двоих может лишь один. вильям целует криса, губы до крови кусает и сжимает бедра до тихих криков в горло. от магнуссона пахнет нурой, чувство, будто она была везде. шистаду противно от ощущения красной помады на губах. крис больше не кричит ему в спину: «сильнее-сильнее-сильнее», когда в глазах магнуссона безумный блеск и ярость. шистад думает, он разрушил все то хорошее, что было между ними. крису была нужна их дружба, как и вильяму, но они сами все проебали. и может быть, можно было что-то исправить, но у шистада не хватает сил, у магнуссона — желания. наверное, чтобы окончательно отпустить прошлое, надо победить его вживую. все, что остается у криса от вильяма — алеющие синяки, кровоточащие укусы, свобода и громкое, как гром в солнечный день: — почувствуй то же, что чувствовал я и может, так будет лучше для них обоих.