пылать так ярко

там, внизу, музыка бьет набатом; там, внизу, друзья, выпивка, девушки; там, внизу, воспоминания. там, внизу, вечеринка, а крис никогда не пропускал вечеринки. на заднем дворе запах скошенной травы, дешевого мартини, там радость и веселье, а у криса в руках тлеет сигарета. дым расползается по внутренней оболочке, обжигая гортань и крису лучше давиться дымом и пеплом, что унес с ветром прах обуглившейся черной коркой души. на заднем дворе его, вильяма-ебаного-магнуссона машина, его смех, его пальцы в волосах нуры. крису легче задыхаться от сигареты, чем от его бездонных омутов в глазах. там, внизу, все слишком сложно, а сложности явно не для кристофера шистада. окурок падает в мусорку, точно так же как падает вниз догоревшие надежды криса. — уже уходишь? у криса за спиной ветер колышет отросшую челку, у него за спиной глаза медово-орехового оттенка, у него за спиной, крис уверен, привычная усмешка-ухмылка, пронизывающая до самых костей. за его спиной тот, без которого все месяцы в тумане и что-то зудит под кожей. «нахуй-нахуй-нахуй» — то, что под кожей, плещется и вырывается с громким ревом. — а тебе не похуй? криса рывком к стене, глаза в глаза, что ноги подгибаются. прямо там, за углом, вечеринка. прямо там, за углом, их место. но они здесь. вильям прижимает криса к каркасу дома, он уверен, что останутся синяки. крису легче, может, будет болеть не только сердце. — перестань вести себя, как обиженная пятнадцатилетняя девчонка, крис. у вильяма где-то в уголках губ сгустки красной помады и крис плотнее сжимает губы. вильям все еще пахнет нурой, и крис уверен, что он и есть обиженная пятнадцатилетняя девчонка. крис кулаком по скуле вильяма и ему больно физически. — катись нахуй к сатре, магнуссон. «нахуй-нахуй-нахуй» — что-то, зашитое под кожу, неправильно обработанное, пропитанное гнилью швов, трещит, ломается. там, впереди, эва. улыбается своей невероятной улыбкой, стреляет глазками наповал — так и хочется быть убитым. там, сзади, золото в глазах, просто вильям магнуссон — сам золото, а крис всегда был серебром. там, сзади, все улыбки, объятия и, вроде бы, дружба. там, сзади, руки перебинтованные, ссадины заклеенные. там, сзади, недопережитое, недопереваренное, недозабытое. крис, разбивая себя, идет вперед. может, самое время. у него внутри потухают звезды, но с вильямом они бы градом упали на его сердце. вильям его не останавливает. у него есть вычурно-аристократичная нура, ее независимость, такая нужная вильяму; у него есть нура с ее идеальностью. вильяму не нужен звездный мальчик с разбившимися галактиками. а у криса выдранная душа, потухшие звезды в давно заброшенных галактиках. у него, вроде бы, есть эва. развязные пьяные поцелуи, разгоряченные тела, а утром смятая подушка и ее запах. а еще у криса целый список причин, почему вильям не должен быть здесь и всего одна, которая все перекрывает — эта причина точно не он. это правильная, идеальная нура. а вильям все еще здесь, прожигает спину криса взглядом и, крис уверен, ухмыляется. крис уверен, отсчет пошел. — спальня в нашем распоряжении, а мы стоим тут. — своим горячим дыханием обдает хрупкую кожу эвы, что она таит, покрывается мурашками. — надо это срочно исправлять. эва не обязана вытаскивать криса из всего этого дерьма, но у нее почему-то страсть к поломанному. — даже не смею спорить. крис видит в глазах эвы — магнуссона и зажмуривается. у него кожа пылает огнем. крис кусает, оставляет отметины, вдалбливается в податливое тело лишь бы вытравить из себя образ вильяма. крис будет в порядке, обязательно. напьется в стельку, размозжит об кого-то кулаки в кровь и прибежит к эве зализывать раны. может, получиться так же зализать рану в сердце. а эва стонет, выгибается под ним, сладко шепча: «кристофер». эва не обязана спасать утопающих, но крису кажется, что где-то на подкорке она тоже хочет вытравить кого-то, прочно засевшего в сердце. вечеринка уже заканчивается, а вильям все еще там, за углом. он курит изящно, так, будто был рожден для этого. — точно обиженная пятнадцатилетняя девчонка. — он выдыхает дым прямо в лицо крису. ни одна мускула на лице не дрогнет, крис слишком гордый, чтобы так просто проигрывать. — какого хуя приперся? в лондоне никто не дает? вильям снова его к стене так, что перед глазами мутнеет, что еще чуть-чуть и соприкоснутся лбами, что еще чуть-чуть и крис поднимет белый флаг, снова отдавая победу магнуссону. вильям целует жарко, страстно, так что у любой девчонки ноги подгибаются, но это крис. он губы вильяма до крови кусает, упирает кулаки в грудь. крис боится, что не выдержит. вильям — не эва. от него веет дорогим вином, сигаретами, ячменем и недоступностью. от вильяма остается след на смятой подушке, укусы в районе ключиц, яркие засосы и дыра где-то в глубине души. потому что когда вильям уходит, он больше не возвращается. и крис отвечает ему. крис верит, что если разобьет себя до конца, вильям больше не вернется. — успокоился? — не возвращайся больше, магнуссон. вильям и не собирается. от вильяма веет чем-то до безумия дорогим, мятой, по-девичьи приторными духами и неразделенной любовью. хотя последнее, скорее всего, передалось от криса. там, впереди, вильям. его челка, его губы на губах криса дымкой, осколки сердца кристофера у магнуссона в руках. там, впереди, призрак прошлого, фантом, что тянет все ниже. там, впереди, отблески красной помады и крис с отвращением понимает, что на его губах теперь тоже. там, впереди, ничего. пустое, надломленное, выцветшее, блеклое и гнилое. а прямо за углом, эва. словно живое солнце. искрится, светится, предает свой свет другим. крису как раз не хватает света в жизни. прямо за углом, ее нежные руки, что перебинтуют руки, заклеят пластырем ссадины и, может быть, сердце, а еще вытащат со дна. прямо за углом, ее поцелуи, заставляющие становится целым, терпеть жизнь. прямо за углом, девочка-солнце, что может подарить крису шанс начать сначала. — с нурой лучше? — с нурой правильнее. крис точно знает, куда идти.