Килька
Я соскучился по Коту. Вроде бы его только день и нет! Но уже днём начинаю ждать, смотреть на часы. Потом решаюсь ему позвонить, придумывая повод, дескать привези… ммм …солёных огурцов. О как! Да, верный признак. Только не сумасшествия, а влюблённости. Хочу быть рядом с ним. Он всегда поддерживает мои вздорные идеи и в то же время сам может отжечь. Он понимает меня, он чувствует моё состояние, как тогда, после концерта, он почувствовал, что я не дойду, а Серёга нет. Да, он уже многое знает о моей болезни, но при этом не носится со мною, как с писанной торбой. Хотя часто смотрит обеспокоенно, особенно если думает, что я не вижу его. Я соскучился по Коту и по его рукам. У него очень красивые мужские руки, рельефные, упругие, с ворсом белёсых волосиков на предплечьях. Особенно красивы кисти рук: с венами, бугорками, длинными, но не тонкими пальцами. Руки нежные и сильные. Губы, конечно, тоже, но руки особенно. Приручил он меня к ним. Хочу, чтобы обнимал, чтобы гладил, чтобы трогал и щипал. Вот такой вот я дурак! Я соскучился по Коту уже авансом, наперёд. Осталось четыре дня смены. И нужно будет отучаться от его рук и губ, от того, что он рядом. Мы, конечно, можем видеться, институт и город один, но нужно отучаться. Ему это нужно. Зачем ему моя больничная жизнь? Да и любовь эта, нетрадиционная? У парня есть будущее: профессия, семья, дети. А со мной — только уход за больным, нервотрёпка, нищета на фоне общественного осуждения. Да и вообще, ведь всё это со мной ненадолго, значит, у него рана останется, после меня кровоточить будет. И кто виноват в этом? Я. Нехрен было клеиться к нему, быть с ним, заводить его, любить его… Поэтому надо расставаться. Мало ли что мне хочется! Вообще жаль, что смена заканчивается, на вторую меня точно не пропустят. Тётя Бэла сказала определённо, что молчать не будет, что запретит, что не желает «попустительствовать моему легкомыслию». Двадцать один день смены — маленький отрезок без бесконечных стимуляций, лекарств, жалостливых взглядов. Кругом дети, а они сама жизнь. Думать о боли и о смерти некогда. Впечатление, что всё нормально. Хотя чувствую, что всё становится хуже. Три приступа за последние три недели! Это очень много! Это очень близко… Вчера, как только Кот уехал, играли с отрядом в комический футбол. Парни оделись в юбки, девчонки превратились в банду уголовников. Носились по полю, подсекали друг друга, падали в лужи, придумывали новые правила этой почему-то народной игры. Классно! А вечером стало плохо. Ладно, Ольга Петровна была рядом, в комнате у нас, она не растерялась: и лекарства, и массаж сердца, и тётю Бэлу с уколом предоставила. А так бы и сдох, нашли бы наутро вместо зарядки… Кот приехал во время вечернего мероприятия — интеллектуальной игры о географических открытиях, о пиратах и колониальных захватах. Это мы, студенты с истфака, приготовили. Я был ведущим и еле сдерживался, чтобы не подсказывать своей команде. Выиграл, блин, первый отряд, там у них какой-то суперумник нашёлся! Дети кричат от радости, а я вижу, Кот какой-то нерадостный… Он вроде с амбициями, тщеславный парень, всегда побед ждёт. Я по окончании мероприятия уже со сцены ему ору: — Ко-о-от! Огурцы где? Ну, наконец-то он улыбнулся! Показывает мне издалека фигу. Гад! Идёт к сцене. — Ко-о-от! Лови меня! Я без огурцов жить не могу! И картинно падаю со сцены на него. Конечно, он меня подхватывает. — Ну, ты каскадёр! — выговаривает он мне. — Я бы мог и не поймать. — Не мог! — заявляю я и тут же шёпотом: — Так поцеловать тебя хочу… Пойдём в комнату к нам быстрее! Зачем я это говорю? Ведь собирался отучаться, отвыкать от него! Кот мурлыкает, доволен, значит. Я прыгаю вокруг него, подталкиваю на выход, тороплю… И потом долго целуемся в комнате. Даже на стук в дверь не реагируем, факт, дети на танцы пришли звать. Позже, позже… Ещё немного, ещё раз… Как я хочу, чтобы он это делал с моими губами, с шеей, скулами! Мне приходит в голову мысль, что наши губы, как пазл, сошлись правильно, накрепко. Да и тела, как пазл, между ними нет зазора, параметры совпадают. У него вкус клубники, странно… Взгляд Кота становится всё более расфокусированным, уплывает, руки бесконтрольно перемещаются по мне. Надо остановиться! Отрываюсь от него: — Почему клубника? — А?.. решил, что огурцы не буду привозить, а привезу клубники, первая в городе появилась. У тебя случайно на неё нет аллергии? — А! Так ты привёз клубнику! — Ага. — И сожрал её по дороге? — Тебе немного оставил! И он кормит меня клубникой. Не укладывает ягоды в пуп и на грудь, не размазывает их по шее и члену, просто кормит. Но это гораздо сексуальнее всех этих припадочных киношных идеек. Но надо ещё «работать»: танцы с детьми, «свечка» со страшными рассказами, акция «немой отбой» (удобнейшая вещь! Обращайтесь!). Кота не видел, да ещё и Ольга Петровна куда-то пропала надолго. На планёрку иду один. На планёрке главный вопрос — финальная игра. Все отряды копили на протяжении смены пиастры (денежки за победы в разных конкурсах и соревнованиях), но победитель определяется в финале. Старшая дружина делится на чётные и нечётные отряды, так создаются пиратские армии. Армии складывают свои пиастры и прячут клад, вернее, прячет капитан. Задача найти клад соперников по специальным ориентирам, сразившись с «хранителями» и преодолев препятствия и ловушки. Дети и вожатые одной армии делятся на две группы — одни «искатели», другие «хранители». Настя Швецова сказала, что их смены всегда заканчиваются такими баталиями. Настя предупреждала, что детей нужно настроить по-особому, а то и разодраться могут. Самая классная роль у капитана, противник старается его захватить в плен, приходится бегать, скрываться и в то же время руководить искателями, ликвидировать ловушки. Обычно капитанами являются вожатые старших отрядов. Значит, это я (ура, ура, ура) и Котик. Тем более что в других старших отрядах вожатые — девчонки. Но тут Кот выдаёт: — Я против, чтобы Килька был капитаном! И не смотрит на меня, урод! — Почему? — вскричал я. — Мне кажется, что Ксюха лучше справится, Килька не сможет правильно настроить детей, и так эмоций через край всегда… Мне кажется, все офигели, замолчали и крутят головами от меня к нему. Но я офигел больше всего. Как обидно! Что это с ним? — Кот, но я хочу!.. Ксюш, а ты хочешь быть капитаном? Ксюха недоуменно пожимает плечами: — Ну, вообще-то я и не думала об этом… Наверное, нет. Кот! Фига ли ты стараешься? Ты хочешь лишить нас нужного человека? Мы сами решим, кто у нас капитаном будет. Вижу, Кот кулаки сжал, желваки ходят, губу кусает, что ответить на это, он не знает… — Спасибо, Ксюш, — шепчу я коллеге по армии. — Мы их сделаем! А Кота поймаем и кастрируем! Определили правила, задачи, круг действий, разошлись «по штабам». Мы придумали несколько классных ловушек, завтра поведём детишек рыть ямки и протягивать сетки. Ломали головы, куда клад запрятать. Решили не зарывать, а, наоборот, на дерево затащить. Нужно ещё много чего придумать, но есть ещё один день до игры. Возвращаюсь в вожатскую уже поздно, почти в час ночи. Кот сидит на кровати, ждёт меня. Я обиделся, молча беру полотенце и ухожу в душ. Возвращаюсь, а он в той же позе восседает. Я не разговариваю с ним, рожу ворочу, в постель залезаю, отворачиваюсь к стенке. — Киля! Тебе нельзя в такие игры играть. Хм, вот в чём дело. Он изображает мою бабушку. Он решил за меня. Он — мой лечащий врач? Я молчу и не поворачиваю головы. — Киля! Ты слышишь меня? Прекрати дуться. Я молчу и не прекращаю. Тогда он садится ко мне на кровать, теребит плечо, потом затылок. Я молчу, я — крепкий орешек! Но он пробирается мокрыми губами к моей шее, обнимает меня через одеяло. — Ки-и-иля? И я не могу молчать, отталкиваю его локтем: — Кот! Я думал, ты мне друг, а ты… Отвянь от меня! Мне это важно, мне это нужно, а ты… — Я не мог поступить по-другому. Тебе важно и нужно поноситься, а мне важно и нужно, чтобы ты жив был. — С чего ты решил, что игра для меня смертельно опасна? — Если даже обычный комический футбол довёл тебя до приступа, то здесь!.. Это я могу тебя пощадить, сделать вид, что не увидел, не погнаться, поддаться. А дети нет! Они не дадут спуску! — Значит, ты поговорил с Ольгой Петровной… — Да. И не только с ней. Я поговорил с Бэлой Константиновной. Она тоже против. Чёрт! Это уже серьёзно. Какого хрена он лезет в мою жизнь, лишает меня желаний? — Ты хочешь, чтобы я провёл оставшееся мне время взаперти? Ты не понимаешь! Жизнь с капельницей — не жизнь. Я только тут почувствовал себя полноценным человеком, а ты... А ты хочешь отобрать у меня её, запереть, отодвинуть от свободы, от движения… Я не хочу так! Ты не можешь мне указывать, ты… И он перебивает меня: — Я люблю тебя. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ну зачем он это? Затем, чтобы заставить меня отказаться от игры? У меня начало стучать сердце. Зачем это говорить-то?! Блин! Я должен остановить его! — Это твои проблемы, — я решил, что так будет эффективно. — Да, я знаю. Это мои проблемы. Я даже догадываюсь, что я тебе нужен был, чтобы испытать нечто новое, поэкспериментировать со своим телом. Я в качестве имитации любви. Ну и пусть! И пусть? Его это не задело? Ему не может быть всё равно. Любовь ведь требует взаимности, без взаимности-то больно. Я наконец-то поворачиваюсь к Коту, смотрю в его глаза: — Саня, оставь меня. Я уже всё решил, у меня осталось всего четыре дня… Уже даже меньше, не порти мне их, а? Зачем ты всё это начал? — Нет, не четыре дня! Тебе сделают операцию, ты будешь жить долго. Пусть даже не со мной! — Операцию? Что ты знаешь об этом? — Всё! Я деньги достал. — Что-о-о? — Ты только не психуй! После смены можно ехать во Франкфурт. — И откуда у тебя деньги? — У меня есть друзья, богатые, я попросил… — А отдавать? — Это моё дело. — Нет. Это не твоё дело! Зачем ты вообще в это влез? Ты искал деньги, не спросив меня! — я начинаю орать. — Не психуй! Я — взрослый человек. Я способен взять на себя ответственность. Я решил тебе помочь, потому что ты сам только губишь себя! — он тоже орёт. — Но просить деньги! Как их отдавать? Ты не можешь расплачиваться за меня! Это ты сейчас говоришь о любви, а потом я буду тебе в тягость! А долги нужно будет отдавать! — Ты не будешь мне в тягость, и отдавать я ничего не буду! — Что это за богатые друзья-меценаты? — Есть такие. Тебе нужно этим воспользоваться! Я заглох. Почему-то и воспитки не реагируют на наши крики. Конечно, нужно воспользоваться... Это будет великой глупостью, если я гордо откажусь. Но что-то здесь не то! Он за один день выходного нашёл столько денег? Хм, причём вызнал, что именно во Франкфурт нужно ехать. Неужели ему сказала это тётя Бэла? — Кот, хватит базаров. Я подумаю. — Откажись от игры! — Нет. — Блин, упрямая килька! — Кот, спасибо тебе… — Можно я к тебе залезу? — Экспериментировать? — Пусть! Я только полежать… И он забирается ко мне под одеяло.Кот
Разъярённая Килька не отталкивает меня. В одной кровати восхитительно тесно, обнимаю его тельце, прижимаюсь губами к его лбу. А Киля тычется мне в шею, его ладони на спине, его нога между моих ног. Не верю ему, не верю его равнодушию. Вот он тут, отдаётся мне и доверяется. Он не может бороться с собой. И он хочет быть со мной. И он хочет жить. Дни считает. Дни жизни или дни до расставания… со мной? Целую его, как-то горько получается. Но кроме поцелуев ничего не будет. Нельзя, он и так психованный. Так и спим обнявшись, душно прижимаясь друг к другу. Вечерний разговор замяли, утром ведём так, как будто его и не было. Килька демонстрирует мне, как неприлично порвал штаны на футболе и какую он намерен нацепить заплатку. После зарядки весело пьём кофе. Вдруг звонок килькиного телефона. Он берёт трубку и вскликивает: — О! Бабуленция!.. Алле! Ваш внук на связи! — … — Всё нормально! Высыпаюсь, наедаюсь, толстею, хорошею! — … — Баб, ну некогда мне звонить! Тут дел много… Забыл, извини… — … Вдруг Килька поднимает на меня глаза, и они из озорных стремительно превращаются в осуждающие. Килька слушает Анну Андреевну и смотрит на меня, нехорошо смотрит. — Хорошо, я ему передам! — … — Да, я уже понял, он настоящий друг. — ... — Хорошо, я его буду слушать. Я не курю, он у меня отобрал все сигареты. — … — Звонили из клиники? Уже? — … — Бабуля, а кто оплатил? Я вырываю трубку из его рук! Мы ведь не договаривались с Анной Андреевной не рассказывать Киле ни о чём. Я понял, что она сейчас всё ему расскажет. Уже рассказала. — Анна Андреевна, это я, Саша! — Килька начинает вырывать трубку из моих рук, я уворачиваюсь, вскакиваю на кровать, на стол, на другую кровать, он за мной. — У нас всё хорошо! Вы говорите, что из Франкфурта звонили? — Сашенька, мне ведь Макаров звонил, сказал, чтобы я приготовила для Максимки все вещи! Саша, а Максим-то не знает, что ли? Максим тем временем тянется за телефоном, висит на мне, но это — не весёлая игра, в его глазах остервенение и даже злость. — Он не знает. Но он поедет. Вы приготовьте ему всё! — Саша, значит, ему не говорить, что это отец? — Ни в коем случае… — Хорошо. Ну, я соберу всё! Максим-то где там? — Он убежал, его дети позвали… — Ну, ладно, всего хорошего вам… Я нажимаю отбой. Стоим на кровати, Килька дышит тяжело и говорит зло: — Колись, Кот, ты взял деньги у этого ублюдка? — У какого? — Не надо только разыгрывать из себя невинность! Ты был у моей бабушки, а не у своих друзей. Значит, и деньги лежали где-то поблизости! — Нет. — Ты врёшь! — Думай, что хочешь! — Я никуда не поеду! — А я скручу тебя и увезу силой! — Это невозможно, спешу тебя огорчить. Я должен подписать согласие на операцию, а этого не будет, если деньги от Макарова. И на этом моменте в комнату забегают дети. — Там дежурные пришли, на завтрак пора! И вновь мы в ссоре. Он не разговаривает со мной целый день. За приёмами пищи даже не смотрит в мою сторону. Не идёт в бассейн, когда я позвал. Вечером они идут отрядом готовить место для игры. Нам тоже приходится это делать. Я прячу наш клад: помещаю коробку в мешок, кладу в неё кроме пиастров камень потяжелее и опускаю под воду маленького прудика, почти лужи, что на нашей территории. Рядом ориентир — камень. Мы придумываем «клады-обманки», чтобы сбить противника с толку. Один в дупло дерева, другой подвешиваем в сетку внутри малинника. Распределяем роли, договариваемся о тактике. Как я и думал, первая же идея поймать их капитана в плен, «пытать» и выведать, где клад. Я против! Но дети меня почти не слышат, я же не могу им сказать о болезни Кильки. Остаток дня проводим, пришивая на одежду погоны — мы красные, они белые. А дальше вообще капец — Килька не приходит ночевать! Жду его до двух ночи! Потом иду искать. Рыскаю по всем отрядам, большинство вожатых уже спит! Когда прихожу к Ксюхе в 3 отряд, вижу там Серёгу, который намылился ночевать здесь. — А на твоём месте кто? Вместе с Борюсиком? — Н-не знаю… Чешу в шестнадцатый отряд. У них закрыто! Барабаню по двери, открывает сонный Борюсик, отодвигаю его, и, точно, на Серёгиной кровати лежит Килька. — Фига ли ты нас разбудил? — недовольно встречает он меня. — Фига ли ты тут спишь? — я подлетаю к нему и сдёргиваю одеяло. — Марш домой! — Где хочу, там и сплю! — Хочет он. Я уже полчаса тебя жду! Ты даже предупредить не мог! — Не обязан! Хватаю его за руку, дёргаю, поднимаю и закидываю на плечо. — Борюсик, пока! Одежду заберу завтра, закрой за нами! Килька дрыгается на мне, шлёпаю его по заднице, он взвизгивает: — Положь на место! — Сейчас положу. Иду с ним по всему лагерю, он сначала протестующе повизгивал всякую ерунду, а потом замолк. Висит на мне вниз башкой. А потом вдруг обнимает меня руками, прижимается к спине. Слышу, всхлипывает. Он что, плачет? А я бы нёс и нёс его, пару кругов по лагерю бы прошёл, но ведь это будет выглядеть по-идиотски. В корпусе нас встретила ТатьСанна, рот открыла, даже сматериться не смогла, помогла открыть дверь. Сгружаю его на пол, он отворачивается, но нахожу его губы, они солёные, он-таки плачет… — Киля, не играй завтра. Или хотя бы не носись. — Буду.