♬ Yves Montand — A Paris
Вообще-то Мэллит не пила, но как же ей это шло. Робер боялся, что эта неземная девочка с бокалом в руках превратится в какую-нибудь развязную дуру, глупо хихикающую над собственной тенью, и как можно дольше избегал этой темы — глупость, в двадцать первом веке прятать от собственной девушки алкоголь, ну и что? Он ничего не мог с собой поделать — не хотел этого, и всё… Однако любимая сама предложила выпить вина, и Робер выпил, и через полчаса обнаружил, что сам ведёт себя куда глупее — в основном потому, что пялится на неё, не видя больше ничего вокруг. Мэллит не сильно изменилась, стала чуть более откровенной и раскрепощённой, но не запредельно, не до того уровня, когда пьяные люди вызывают отвращение. Робер смотрел на неё, на то, как она неожиданно слегка повышала голос, или рассказывала шёпотом что-то сокровенное, или стеснялась своего поведения, изменившегося лишь на толику, и думал, что другой такой во всём мире нет. Или есть, но не для него, а его личное счастье — вот оно, напротив, только руку протяни. — Я не нравлюсь тебе такой? — прошептала она, глядя прямо в глаза. Робер ничего не видел, кроме собственного растерянного отражения. — Не говори ерунды. Ты нравишься мне любой, и я только что в этом убедился… В юности Робер повторял за кем-то из братьев и превозносил алкоголь, словно всемогущий напиток богов, потом резко перестал, особенно в армейский период, теперь всё стёрлось за откровенными взглядами, словами, поцелуями. Каким же дураком он был, когда боялся! Ничего плохого от этого вечера не случится, он осторожен, как никогда — как всегда рядом с ней, а Мэллит пойдёт на пользу хотя бы ненадолго вырваться из того кокона страхов и суеверий, который она сама себе сшила, а нитку с иголкой подавала семья… Как же было чудесно наблюдать за вылетающим из гнезда птенцом, за парящей бабочкой, за настоящей и живой девочкой напротив. И лишь на задворках сознания плутала крохотная тщеславная мыслишка — только я вижу её такой, только я — и больше никто. Разумеется, он проследил за тем, чтоб девочка выпила совсем немного и дождался, пока она уснёт. Вообще задним числом Робер беспокоился сильнее, чем показывал — как-никак, Мэллит пусть и совершеннолетняя, но разница в возрасте не в его пользу, а в современном мире лучше быть осторожным во всём. Всё было хорошо, слишком хорошо для правды: между нежными и чуть более, чем обычно, порывистыми поцелуями она призналась, что не встречала человека важнее и нужнее, и что она б без него… На следующее утро, да и не только на следующее, Робер против воли прокручивал в голове эти слова. Тогда он отмахивался от гаденького шёпота в углу сознания — «потому что она больше никого не видела, кроме родных да тебя», отмахивался, как мог. Теперь же это казалось горькой правдой, на которую стоило посмотреть не сквозь пальцы, а прямо, уже тогда. Она и впрямь нашла… кого-то другого, и была готова идти за ним пешком по рельсам, но что ж — тот парняга смазливее и моложе, хотя Робер никак не мог причислить себя к старикам. Не мог, вот и разбил сердце по собственной глупости, как дурак восемнадцатилетний. Интересно, жалеет ли она? Вспоминает ли? Может, да, а может — и нет. Прежняя Мэллит раскаивалась бы, нынешняя — кто знает. Если ей довелось вкусить новой жизни во время учёбы, что ж, он будет только рад. Там, куда она уехала, нет ни консервативных религиозных родителей, ни странного ухажёра, пусть и влюблённого по уши, но явно принадлежащего другому миру. Да чёрт возьми, у девочки наконец появилась возможность прожить нормальную жизнь — а он о себе переживает! В конце концов, они не накричали друг на друга, даже не побили посуду в доме — молча разошлись, уплыли в разные стороны. Вернее, Мэллит уплыла, а Робер сначала едва на пошёл на дно, а потом поддался течению. Лучше хоть какое-то движение, чем верёвка с камнем на шее. Он проснулся с неожиданным отвращением к самому себе. Бесконечное пережёвывание прошлого наконец-то надоело так, что хоть стирай память, как в кино. Робер был бы не против, но, увы, рядом не было никого из «Людей в чёрном» с их чудодейственным приборчиком. Одни полицейские.***
Кончились неслучайные случайности, фантастические совпадения и, в каком-то смысле, чёрная полоса — всё это сменилось трудовыми буднями. Робер не погружался в работу с головой лишь потому, что голова болела, да и попробуй тут погрузись, когда все коллеги в курсе твоих проблем. И откуда знают? А не плевать ли, если уже ничего не изменить? Куда важнее прооперировать лапу немецкой овчарке или подстричь когти холёному домашнему коту (неизвестно, что опаснее, собака-то хоть под наркозом). В один из таких совершенно обычных дней, перемежающихся обезболивающим и кофе, Роберу пришло приглашение от Эмиля — разумеется, на булочки. С чего такой интерес к его скромной персоне? Ах да, в последнее время вся жизнь на Монмартре крутится вокруг него. В этот раз встретились в La Bossue: Робер до последнего был убеждён, что это заведение исключительно для вегетарианцев, однако ошибся, меню оказалось вполне разнообразным. Вот приятеля без полицейской формы он умудрился не узнать. — Выходной, — объяснил Эмиль, с большим, чем обычно, наслаждением принимаясь за булочки. — Наконец-то, я уж думал, проштрафился… Нет, пусть без меня сегодня по кварталам бегают… — Снова беспорядки? — спросил Робер, чувствуя, как отстал от социальной жизни, бултыхаясь в своей собственной. — Пока нет. Санкционированный митинг, — невесело вздохнул полицейский. — Наши, как всегда, контролируют по периметру. Последние пару раз ничего дикого не случалось, но, знаешь, раз на раз не приходится. Ты-то не собираешься стоять с плакатом? — Я и постоять могу, но как-то совершенно не беспокоит… — А что беспокоит? — он умудрился подмигнуть так добродушно и естественно, что Робер едва не разразился тирадой на тему «что». — Ты не дёргайся, в душу не полезу, но если помощь нужна — обращайся. Как-никак, не чужие люди. Вот так вот, несколько случайных встреч после многолетней разлуки, и то они раньше не сказать чтоб дружили, и пожалуйста — уже не чужие. Робер смутно припоминал, что когда-то и сам был так же… открыт? Наивен? Звучит глупо, а выглядит — аж завидно. — Придумаю — обращусь. Я уже в порядке, спасибо работе, — почти не соврал Робер. — Лучше скажи, почему вы все так обо мне беспокоитесь? Неужели дел посерьёзней нет? Польщён, конечно, но… — Ну, мне ты просто нравишься, — не моргнув глазом, Эмиль рубанул правду-матку, во всяком случае, на враньё не походило. — Да и нехорошо как-то мимо проходить, если знаешь, что у человека проблемы. Встречный вопрос: «вы все» — это кто? Робер промычал что-то невнятное, сделав вид, что жутко занят кофе. Неловко получилось. — Рокэ, что ль? — переспросил Эмиль и ухмыльнулся: — Надо же, и с ним случаются приступы безвозмездной святости. Я даже спрашивать не хочу, всё равно не пойму… — Я думал, ты в курсе. — Так он передо мной не отчитывается. Ушёл-пришёл, зонт тебе отдал, так то мы вместе в кафе сидели. Шпион, блин, — в голосе полицейского не было ни капли раздражения, а могло бы. — Давно вы дружите? — почему-то Роберу показалось, что он сморозил глупость, но что ж, пока всё можно списывать на больную голову. Что-то в его вопросе не вязалось с действительностью, даже с натяжечкой. — Смотря как считать, — задумался Эмиль, гоняя ложечкой остатки кофейной пены на дне чашки. — Вообще-то они с братом были, что называется «не разлей вода», ещё в академии, похожи потому что. Я просто ошивался рядом, знаешь, не лишний, но и не совсем свой — хорошо, что не нужно полностью понимать человека, чтобы что-то к нему испытывать. Спелись и спелись… Сложные вопросы задаёшь! Я привык, что у меня три брата, и уже не помню, как так вышло. — Три? — Младший ещё. Как видишь, пока не в полиции, но, — он ухмыльнулся, — никто не удивится, если через несколько лет… Всё началось с отца, это не было «семейным бизнесом». Его уже давно не стало, а мы всё продолжаем, хоть никто и не просил. — Ты с детства этого хотел? — чёрт возьми, это даже не интервью, это похоже на глупые вопросы под копирку из разряда тех, на какие годами отвечаешь, изучая иностранный язык. Осталось поинтересоваться любимым цветом и спросить про летние каникулы. Собеседнику было без разницы, а себя Робер понимал с трудом — что он, собственно, хочет знать? Надо было Рокэ в лоб расспрашивать, но, как назло, когда он поблизости, это представляется нереальной задачей. — …так что скорее да, чем нет, — как ни в чём не бывало, рассказывал Эмиль. Для него это обычный выходной, который надо приятно провести, для Робера, впрочем, тоже, но Эмилю вряд ли приходило в голову покончить с собой на той неделе. — Смотрел на отца и ничего другого в жизни не видел. Можешь представить, каким ударом для нас это было. Чёрт! Прости, я подзабыл… — Ничего страшного, деда я не сказать чтоб любил, — утешил его Робер, к стыду своему, сам о похоронах не вспоминавший. — Ладно тогда… В общем, относительно прямая дорога, если с другими сравнивать. Учёба, академия, испытательные сроки, ничего примечательного первые пару лет. Либо я уже забыл, либо и впрямь никогда не жалел… А ты что? Всю жизнь мечтал лечить зверюг? — Мечтал — это громко сказано, — признался Робер, — но как-то так вышло. Ничего другого в голову не пришло, делал то, что получается, — кажется, не соврал, хотя в голове тоже путаница та ещё. Он довольно долго метался между какими-то великими целями, выбрал то, что было по сердцу, и, наверное, тоже не пожалел? До недавнего времени всё, что происходило с Робером, казалось ему правильным и единственно возможным, а потом оно поскользнулось и куда-то полетело. Вниз, вверх или ещё куда? — Вот и правильно. Надо делать то, что можешь делать только ты… — Кто угодно мог бы, — сорвалось с языка, вот ведь чёрт дёрнул. Робер не успел ничего добавить или перевести тему на кончающиеся булочки — собеседник возмущённо тряхнул головой: — Тоже мне, настроение! Какая разница, кто мог бы тебя заменить, если ты — это ты? Сейчас бы ещё на каких-то неведомых «всех» оглядываться… Робер прищурился; закралось подозрение, что всё это неспроста. Тянуть резину дальше не хотелось. — Вы точно не сговорились? Я, конечно, очень тронут, что каждый второй проводит со мной душеспасительные беседы, но… — Не-ет, — протянул Эмиль, потом признался: — Слегка разве что… Я не очень внимательный в этом плане, но даже так заметил, что ты какой-то грустный… Да, грустный и одинокий, вот и проводишь время с местными ажанами, как будто пойти больше некуда. Почему «как будто»? Робер решил, что так оно и есть, и невольно фыркнул. — Ну вот, — одобрительно кивнул приятель, — так-то лучше. Но я всё ещё не понимаю, почему ты говоришь во множественном числе… Гм, не знаю, что у тебя там в голове сложилось насчёт Рокэ, но мне он сказал что-то вроде — терпеть ненавижу страдающих людей, а у этого парня вообще крыша едет, ещё раз увижу — тресну, и даже не просите меня патрулировать эту улицу… В общем, ничего приятного по отношению к тебе… — И что ты ответил? — Робер с трудом сдерживал смех, не будучи уверенным, весело ему или реально едет крыша. — Как — что? Обиделся немного и сказал, что, раз он такая скотина, я сам с тобой поболтаю, может — помогу чем, — после паузы на осознание его лицо слегка вытянулось от изумления. — Манипулятор хренов!.. — Да ладно, может, это совпадение, — верилось с трудом, но как же хотелось. Эмиль серьёзно помотал головой: — Чёрт знает. Я тебе не просто так говорил, что его не поймёшь. Сегодня одно, а завтра другое. У нас так один парнишка из отдела вылетел с позором, хотя никто толком не понял, что он сделал не так; на следующий день Рокэ притащил Герарда, ну, ты его видел, славный малый, только шуганный был и не умел ни черта, не чета предыдущему… И знаешь что? Тот, первый, через неделю со всех радаров пропал, а потом доказали его причастность к одному неприятному дельцу с подделкой документов. Герард — юная звезда отдела, усердно учится и вообще молодец. — Очень мило, но ты это к чему? — Да к тому, что мы первое время голову ломали, знал ли Рокэ, что там на самом деле произошло, или угадал, или просто решил, что мы скучно живём (цитирую, как-то раз он так и сказал). Так практически со всем. Ты-то заинтересовался, я думаю, будь готов ко всякому. Какая ему выгода от живого, не прыгнувшего с моста Робера, какая выгода или какой интерес? Прыгать уже не хотелось, остался один умеренный азарт. — Я всего лишь должен ему чашку кофе. — И ещё немного за собственную голову, но об этом можно и промолчать. — Обещал? — Обещал. — Тогда не отцепится, — махнул рукой Эмиль. — Но, кажется, это я тоже уже говорил…***
Они умудрились прогулять несколько часов подряд, и за это время Робер ни разу не вспомнил о том, что не покидало многострадальную голову последние сутки. Это и называется «развеяться»? Хотел он этого или нет, Эмиль добросовестно выполнял свои обязанности по спасению утопающего, и Робер был ему очень благодарен, хотя повышенное внимание к своей скромной персоне до сих пор немного смущало. Что ж, смущаться не разучился — и ладно, может, и жизнь наладится. Можно смириться с потерями, с провалами, с выбитым окном, куда сложнее принять себя самого без окна и кусочка сердца. — Знаешь, что, — вздохнул Робер, осуждающе глядя на забор полицейского участка. Эмиль проследил за его взглядом и расхохотался. — Тебе не кажется, что это уже чересчур? Я же здесь не работаю, в конце концов! — Друзей ты завёл неправильных, — жизнерадостно сказал спутник. — Ладно, так и быть, подожди здесь, я брату ключи занесу… Ничего не произошло за время ожидания, Робера никто не спросил, что он тут (снова!) делает, двор был как родной. Время клонилось к вечеру, и его опять накрыло, пусть и ненадолго — сердце сжалось скорее по привычке, чем от острой боли, и Робер машинально потянулся за сигаретой. Всё хорошо, всё в порядке, страдать не о чем… То есть, найдётся, но ведь можно просто не искать… — Вот уж не думал, что и это придётся на руку, — хмуро заметил Эмиль, появляясь то ли из клуба дыма, то ли просто из-за угла. Территория для курения была огорожена, что придавало ей ещё большее очарование. — Что-то случилось? — Да, собаки наши поранились. Я понимаю, что ты тоже не при исполнении, но… — Не говори ерунды, — Робер погасил сигарету, не выкуренную и до середины. — Не взглянуть на них я не могу. У вас же есть штатный ветеринар? — Я его даже видел, но, сам понимаешь, тогда бы за тобой не пошёл… Зверюг жалко, — заметил Эмиль, проводя его через ближайший вход в здание. — Но в данном случае себя жальче. — Чего так? — Ты даже не представляешь, что за своих собак с нами сделает их хозяин. О полицейских собаках Робер слышал, в голове сразу всплыла история со знаменитой служебной овчаркой по кличке Дизель. Пёс погиб в Сен-Дени, когда ему оставалось около года до официального выхода на пенсию. В газетах писали, что Дизель спас своего хозяина, буквально приняв на себя взрыв. Собачья верность и профессиональная исполнительность вкупе творили чудеса… Если можно назвать чудом трагическую гибель. Предъявленные Роберу овчарки, несомненно, были умницами, а ещё с ними не стряслось ровным счётом ничего ужасного — чуть-чуть порезали лапы и хромали. Робер недоверчиво покосился на ажанов: все были бледные и тряслись. — Не поймите меня неправильно, — осторожно сказал Робер, — тут всё заживёт через пару дней. Собаки послушные, умные, сами себе вредить не станут, — в знак согласия один из псов ткнулся мокрым носом в его ладонь, потом широко раскрыл пасть и лизнул в знак симпатии. — В самом деле, Герард! — не выдержал Эмиль и обернулся к младшему дежурному. — Ты меня так запугивал, будто они здесь уже не дышат… Я думал, всё уже, кто-то взорвался… — Но шеф, — беспомощно прошептал парнишка, — вернётся месье Валме… Он сказал, если хоть волосок, то есть, шерстинка, то есть, упадёт… — Герард, солнышко, — Эмиля душил смех, и он держался как мог. — Мы ему не скажем. А тебя вообще рядом не было. Усёк? — Так точно, — воспрявший духом, но не очень, Герард отбыл исполнять обязанности. Робер ещё раз честно посмотрел на протянутую ему лапу. Возможно, стекло… Обработать, разумеется, надо, а панику подняли совершенно зря. — Что, страшный хозяин? — осведомился он, когда все ушли. К этому моменту Эмиль уже валялся на диване и ржал. Ближайший к Роберу пёс оглушительно и очень радостно гавкнул, разделяя чужое веселье. — Тоже… мне… нашёл… о, Господи, — выдохнул приятель. — Ну, Валме… Развлекается, как может, ещё и запугал нашу молодёжь! Он вообще-то не штатный сотрудник, а корреспондент «Парижанина», но, во-первых, овчарки и впрямь были его до начала обучения, а во-вторых — сам понимаешь, «свой» спецкор — это лучше, чем дотошные посторонние… Иногда лишний шум вообще не нужен. — Кажется, я про него уже слышал. — Да, было что-то… Но не видел. Некоторые вещи надо видеть, — постановил Эмиль и потрепал по голове вторую радостную собаку. — Значит, всё в порядке, говоришь? Ну и славно. Признаться, я и сам вздрогнуть успел… Марсель вообще душка, но не дай Бог что-то стрясётся с его псами — сотрёт Париж к чёртовой матери и глазом не моргнёт.