♬ Carla Bruni — Le Ciel Dans Une Chambre
Утром не случилось ничего, и это было странно. Спокойная тишина на кухне, на подлокотнике дивана — аккуратным квадратом сложенный плед, верхняя одежда на трёх крючках в привычном беспорядке и четвёртый — пустой. Молчание квартиры было бы грустным, не будь оно умиротворяющим, да и какая уж тут тишь — с улицы доносятся детские вопли, птичье пение, гул автомобилей и громкая музыка из какого-то магазина. Коснувшись окна (пора бы протереть пыль на подоконнике), Робер вспомнил, как оно разбилось, и усмехнулся в усы — сто, нет, тысячу лет назад! И всё равно кажется реальнее, чем настоящее. Ему точно не приснилось это всё? Дружеская попойка, собственные мысли, русалка на стене? В кармане брюк обнаружилась марселевская визитка — существует. Как же, Робер бы такое не выдумал. А потом? «Вы от себя не отцепитесь, пока не полюбите кого-то другого». Надо, что ли, завтрак приготовить… Что ж такое, даже шевелиться влом — и гадай теперь, виновато ли похмелье. Тишина давила на уши, чтобы хоть как-то взбодриться, пришлось включить телевизор. Застыв истуканом напротив плиты, Робер немного помедлил, посмотрел в окно, проверил телефон. Конечно, он будет есть один, что за ерунда. А Рокэ просто ушёл, они не сожители, чтобы оставлять друг другу дурацкие записки на холодильнике. Он никогда не предупреждает о своём приходе, так зачем предупреждать об уходе? На всякий случай Робер покосился на холодильник. Бред сивой кобылы. У него даже магнитиков не было. Неспешная готовка оказалась именно тем, что нужно: механические движения под слабой степенью контроля, просто чтобы не пересолить. Не будучи гурманом, Робер никогда не готовил кулинарных шедевров, но самостоятельная жизнь приучила к тому, что съедобному блюду лучше быть ещё и вкусным — некоторые хвалили даже, ну, кому доводилось пробовать. Вот кузен, тот лопает всё… как шутили родичи — с костями. Новости надоели, пошли к чёрту. Музыкальный канал передавал какую-то тихую нежную песенку Карлы Бруни, что-то про любовь — очень мило, очень в тему, душевное всем спасибо. Случайно опустил глаза на оголённое запястье — думать о плите снова стало трудно. Не придавая этому совершенно никакого значения, Робер провёл пальцами по коже. Тупо. Даже очень. В рекламе крема для рук и то больше смысла. Разумеется, ни царапины: волоски, вены, родинки, исчезающий синяк — поставил, когда бегал от погромов. Да точно приснилось — такого не бывает… Нужно совершенно потерять контроль, чтобы изодрать на лоскуты собственную руку: больно-то уже после первого раза. Кто угодно, только не Рокэ. Он же такой — ну как это сказать, на языке и то не вертится? Не тот, кто позволит чувствам пересилить разум. Не тот! Спокойствие, расчётливость, молчание. Чёткость и слаженность действий. Работа на первом месте. И в то же время — неуловимые импульсы, необъяснимые порывы, вроде как вернуть потерянное имущество, схватить и прижать к стенке, закатать рукав. Воистину, не только пути господни неисповедимы — тут и смертных хрен поймёшь! А главное — зачем? Мог бы соврать и ничего не показывать, Робер сильно сомневался, что раскусил бы обман. Ему-то, пьяному и грустному, нужна была всего лишь утешительная сказка от человека, которому можно верить. Человек, которому можно верить, предпочёл правду. Кем бы мы ни были, больше всего стремимся предостеречь других от повторения своих ошибок — люди спасают друг друга по кругу, хотят они этого или нет. И потом… Что за… чёрт возьми! Дофилософствовался. Думы думами, а яичница-то подгорает!***
— Здравствуй. Не может быть. Пожалуй, начиная со вчерашнего вечера, он и впрямь не просыпался. Кто угодно мог позвонить в эту дверь — соседка со своим псом, чужой курьер по ошибке, изредка заглядывающий выпить шеф, Никола по делу, Жильбер без дела. Эмиль с дружеским визитом, Марсель с собаками и собственной наглостью, да хоть Рокэ по своим неведомым причинам — никак не Мэллит! — Привет, — до чего неправильно звучит его голос! Должен дрожать, хрипеть, срываться, хоть как-то выдавать… чувства, которых нет? Робер просто смотрел на родную фигурку на пороге и гадал, что с ним сталось. Ничего, кроме удивления и дежурного спокойствия — мол, рад, что всё в порядке. — Извини, я не знал, что ты придёшь. Угостить ничем особым не могу, но проходи… — Это не нужно, — осторожно ответила она и вошла, как в первый раз сюда входила — слегка сутулясь, словно ждала удара. Сердце сжалось — действительно думает, что Робер разозлится? А он бы мог… Да-да, в параллельной вселенной. Казалось, каждый кирпич на мостовой знает, что месье Эпинэ и в страшном сне не поднимет руку на слабое существо. — Я ненадолго. Обещаю. Ты один? — Да, здесь никого нет, — а мог бы кофе пить, между прочим. Знал он, что ли? — Ты точно не голодна? Мне несложно, могу приготовить. — Ты слишком добр ко мне… всегда был, — Мэллит — на своём кухонном стуле, как странно. Она ничуть не изменилась за прошедшее время: не похудела и не поправилась, не осунулась и не оживилась, даже волосы, казалось, были той же длины. Слава Богу — никаких рваных джинсов и вульгарных принтов, неприметная одежда, как… когда-то давным-давно. — Я не могу просить прощения, всё это было слишком глупо… мерзко с моей стороны. Тем более, ты всё равно… — Я не злюсь на тебя. — Я знаю. Я и хочу сказать, что ты всё равно всем прощаешь, — она робко улыбнулась, заглянула в глаза. — Даже мне. Надеюсь, себе тоже… Я зашла спросить… — Потом спросишь, — сказал Робер, поняв, что её что-то останавливает. Что? — Лучше скажи, всё ли у тебя хорошо? Не смотри так, я не обижусь… Мне важно, чтобы это было так. — Да. — Честно? — Я не лгу. — Он… этот человек хорошо обращается с тобой? Ну конечно, нет. Дрогнули ресницы, взгляд отвела чуть-чуть в сторону, пальцы сжали складки на юбке. — Ты знаешь, да? Откуда? — Видел, — Робер не стал вдаваться в подробности. — Да и легко предположить, что кто-то есть. Так что? — Я люблю его, — сказала Мэллит и затихла. Бедная девочка, но он ей больше не судья. Даже если — всё равно не послушает. Уже почувствовав, что она не нужна… угораздило же так влюбиться! Укол зависти был едва заметен: Робер понимал, что его в прямом смысле променяли на другого, и на этом всё. Спокойствие, расчётливость… чёткость и слаженность действий. Очень смешно! Сказать «я люблю его» в ответ на такой вопрос — всё равно что признаться в плохом отношении. Мол, люблю, несмотря на то, что… Хоть не бьёт — синяков не видно, и двигается она не так, словно что-то болит. Но ждёт удара. Мэллит снова ждёт удара. Не от кого-то конкретного — от всех. Господи, кто-нибудь подарит этому ангелу спокойствие, которое она заслужила? Кто-нибудь, отметил Робер и сам удивился. Кто-нибудь. Не ты. — Мы ошибались, — она говорила через силу, но говорила. — И ты, и я… ты слишком добр и честен, не мог оставить меня в беде… — А ты нуждалась в этом и не знала другой жизни, — неужели они правда произносят это вслух? Не могло оказаться так легко. «На самом деле, мы не любили друг друга». Простая истина молча повисла в воздухе, задержалась на уровне их глаз. Сколько признаний, сколько искренности, сколько слёз — лишь для того, чтобы после расставания обнаружить эту игрушечность. Именно что игрушечность, как там это забавное нелепое слово — ну конечно! Не всамделишные это были отношения… И почему нельзя было понять сразу? Почему? Всё в этой жизни случается вовремя. Пора бы уже усвоить урок… — Мы справимся, — Робер старался, чтобы его голос звучал уверенно, давал надежду, что-нибудь такое. Может, он уже и не чувствовал ни боли, ни любви — чувство ответственности никто не отменял. — Мы встретим тех, кто… — Я уже говорила, что люблю его, — она улыбнулась почти смело, а потом — как раньше — осторожно коснулась маленькой тёплой ладошки его щеки. — Но ты уже справился. — Что? — Разве ты не заметил? Ты тоже любишь… Вот тебе и женское чутьё. Робер всю жизнь считал, что это преувеличение или дурацкие шутки, однако… Мэллит не очень-то шутница, откровенно говоря, она всегда серьёзна — может заблуждаться или обманывать себя, но ведь это совсем другое. Такой взгляд не врёт, она видит его насквозь… Наверное, научилась замечать то, чего не могла раньше… Но всё-таки! — Ты озадачен? — О да, — подхватил Робер. Не врал. Озадачен — лучшее слово. — Ты просто посмотрела на меня, и… как? — Это трудно объяснить словами. Многое трудно объяснить, — сейчас Мэллит была до жути похожа на себя прежнюю, на себя настоящую. — Но я вижу. Я боялась, что… вернусь и найду тебя разбитым, ты ведь слишком переживаешь и берёшь всё на себя, всё, даже не твоё… Тебе помогли, да? Кто-то очень похожий на тебя. — Почему… — Иначе бы ты изменился, ты бы сам себя не узнавал… Но ты — это ты, и ты по-настоящему живой. Веришь? — Верю. Я всегда тебе верю, — накрыть ладонью её тонкие пальчики, не соврать… Они даже рассмеялись, настолько всё было трогательно и легко. Может, не для всех, но это уже неважно. Кто тут говорил о честности и совести? Мэллит приходила лишь за этим… Робер внезапно почувствовал себя последней свиньёй — хоть бы раз после той поездки в Лион поинтересовался, как у неё дела! Так нет же, погрузился с головой в самую нелепую обиду в своей жизни и… ладно, допустим, головой он не во сне стукнулся, да и другие проблемы были, но это не оправдание. Совершенно не оправдание. Сложно поверить — расстались друзьями. Добрыми друзьями, не держащими друг на друга зла, не таящими обид. Мэллит отбывала жить свою жизнь и совершать свои ошибки, превозмогать что-то новое и неизведанное ради того, кого полюбила сильнее всех на свете. За ней закрылась дверь, и Робер не торчал на пороге ещё полчаса, не падал драматично на колени, не рвал фотографии, не кидался вещами. Всё было спокойно. Это называется — отпустил? Необходимо расставание и необходима встреча, необходимо молчание и необходим разговор. С Мэллит они всё расставили по местам… Вернувшись на кухню, Робер сел за стол на своё место, потянулся за сигаретой, бросил её незажжённой на столешницу и рассмеялся — сначала тихо, потом в голос, потом с какими-то истерическими всхлипами, чувствуя, что задыхается. «Разве ты не заметил? Ты тоже любишь». О да, именно это и произошло! Робер Эпинэ ни черта не заметил! Отсмеявшись, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза, ощущая, как губы всё ещё подрагивают от сдерживаемого веселья. Господи, ну и жизнь, ну и карусель.***
Котяра был толст, волосат и упрям, а ещё он ни за какие коврижки не хотел делать прививку. Откровенно говоря, Роберу тоже не внушала радости эта перспектива, но деваться обоим было некуда. — Здесь только я, — шепнул он на ухо коту. Персидская морда поняла неправильно и взвыла белугой. — Все ушли на перекур… Тебя тоже, я посмотрю, заменить некому? Режущий по ушам мяв проник за дверь, и из очереди послышался встревоженный женский голосок: — Всё в порядке, месье? — Разумеется! — проорал Робер, левой рукой хватая паршивца за шкирку и прижимая к столу. Пришлось буквально распластать капризное животное мордой вниз, что ж, большинство гордых из породы кошачьих у ветеринара кончают именно так. Теперь попробуй в холку попади, оно ж ещё и царапается. И кусается. Если неправильно держать. Опыта у Робера хватало, как и у любого другого из коллег, и он начал подозревать, что ребята попросту удрали, увидев скандальную кошачью морду. Собаки да грызуны куда милее! — А теперь не дёргайся, — в ответ отчаянно зашипели. Почти жалобно. — Понимаю, — ей-богу, он теперь говорит, как тётушка! — Потерпи. Представь, что это боевик, в котором тебе всаживают дротик со снотворным, чтобы потом ты проснулся в окружении красивых кошечек… или котов, не знаю, как у тебя с этим… — Есть! Волосатая тушка под его ладонью напряглась. Осталось совсем чуть-чуть. — В конце концов, двадцать первый век на дворе, сейчас это нормально. Думаю, никто не осудит, если ты заинтересуешься не кошкой, а котом. Я бы вот не стал. Всё, приятель, — Робер на автомате швырнул шприц в сторону мусорного ведра, забыв, что его передвинули вчера, и осторожно ослабил хватку. — Свободен! Как и следовало ожидать, после укола кот не шевельнулся, только напряжённо поводил ушами и остался лежать, боясь сделать лишнее движение. И не только кот. — Шеф?.. — О, Господи, — пробормотал Робер, оборачиваясь на голос. — Никола, и давно?.. — Только вошёл. Хотел спросить, не нужна ли вам помощь. А то нехорошо получилось, все ушли, — самый ответственный в мире подчинённый пока держался; на лице у него было написано чистейшей воды недоумение. — Но вы так увлечённо говорили с котом… — Привычка. Надо же как-то развлекать пациента, верно? — Да, — взгляд Никола всё ещё был странным. — Простите, что задержался. — Пустяки… — У вас всё в порядке? — Конечно, что за вопрос? — Не самая… традиционная тема для разговора с персидским котом, — после паузы выдал Никола, едва заметно (если его знать) смутился и вышел. Робер перевёл дух; хотелось присесть где-нибудь в уголке и истерически поржать с самим собой, но нельзя, работа. И почему «традиционная»? Слов попроще не нашлось? И вообще, в чём его подозревают? Вероятно, в том же, в чём ты сам. Оно, конечно, прелестно — мыслить параллельно с близкими людьми, но иногда не очень. — Можете забирать, — Робер выглянул в коридор и позвал клиентку. — Правда, он немного… шокирован, это пройдёт. — Я знаю, мы уже делали прививки раньше, — улыбнулась женщина. Где-то он её видел, только где? — Так всегда: сначала храбримся, потом капризничаем… — А потом — «мамочки, заберите меня отсюда». Могу его понять. Если б меня так к столу прижали… — Робер не договорил, во-первых, хватит трепаться, во-вторых — вспомнил, как его не так давно прижали к стенке. Хорош. Сосредоточиться на работе вышло не очень. — Именно так… Прошу прощения, мы можем ещё немножко подождать, пока он успокоится? — Никаких проблем. Приёмная пустовала, один вид переноски внушал котяре большущие опасения — почему бы и нет. Не спеша прибираясь на рабочем месте, Робер приглядывался к незнакомой женщине. Где бы он мог завести знакомство с замужней дамой? Может, всё-таки она приходила именно в их клинику, год или полтора назад? — Мы с вами виделись недавно, — негромко, но уверенно сказала она. Решившись посмотреть в открытую, Робер заглянул ей в глаза и вспомнил почти сразу же. Чудные — фиалковые, в тот раз показались ему очень грустными. — Вы подарили мне цветы. Помните? — Помню, — точно, она. — Позвольте мне извиниться. — За что? — Это было некрасиво. Честно говоря, букет предназначался для другой, но она не пришла, а мне не нужно… В общем, поступок не из лучших. Я пойму, если вы обижены за тот случай. — Так благородно, — наверняка в её юности эта улыбка была дивной. Возраст оставил свой отпечаток не морщинками: угасшим, словно уставшим лицом — всем лицом, не только глазами или губами. — Я не в обиде… Я поняла, что произошло, но получать цветы всегда приятно. Вы напомнили мне кое-кого. — Неужели? — механически отозвался Робер, стягивая перчатки. Дырка на них, надо полагать, от боевого котяры. И на пальце царапина… — Да, — больше она ничего не сказала, а за повисшую паузу почему-то стало неловко. Роберу было не очень-то интересно, однако вежливость требовала поддержать разговор хотя бы формально. — Кого, если не секрет? Я нечасто слышу подобное. — Это было давно, — Робер приготовился выслушивать долгую драматичную историю — не пришлось, собеседница замолчала. Она словно хотела и не хотела говорить одновременно, опустила глаза и слегка прикусила губу. — Может, вы и не похожи. Просто… предав кого-то однажды, ты до конца дней своих будешь видеть того человека в каждом смутно знакомом лице. Всё дело в цветах… и… — И? — если она сейчас расплачется, кто будет виноват? Правильно. — Не говорите, если вам тяжело. Я просто так спросил… — Нет-нет, всё в порядке. Доктор, — она внезапно подскочила и, замерев напротив, отчаянно заглянула ему в лицо. — Доктор, вы ещё молоды… Если вы когда-нибудь найдёте того, кто любит вас сильнее жизни… никогда не смейте причинять ему боль. — Конечно, — пообещал Робер, стараясь, чтобы его голос звучал хотя бы ободряюще. На самом деле, стало жутковато. — Гм… я могу вам ещё чем-нибудь помочь? — Только пообещайте, что я сказала… — Обещаю. — Спасибо… Я никогда ничего не исправлю, — снова улыбка, полная тоски, — но теперь ещё кто-то будет счастлив вместо нас. Спасибо вам. Извините ещё раз… С удивившей Робера скоростью она заманила кота в переноску — и след простыл, только голоса в коридоре намекали на то, что здесь только что кто-то был. Задним числом он порадовался, что не ляпнул бестактность вроде: «но ведь у вас кольцо на пальце, разве вы не счастливы вместе?», ведь речь не обязательно о муже. Сколько, оказывается, в этом мире разбитых сердец… кроме твоего. И почему все вокруг резко заговорили о любви? Сколько можно? И так ни черта не ясно! Окружающие, знакомые и не очень, резко возжелали безоблачной семейной жизни, причём почему-то для Робера, не для себя. Разумеется, Робера никто не спросил. Было бы замечательно, если б ему наоборот объяснили. Прямо, хоть на пальцах: ты, такого-то имени-фамилии, такого-то года рождения, в настоящий момент испытываешь… или не испытываешь… чувства определённого рода вон к тому вот… синеглазому… Да чёрт. Дурацкая анкета, дайте другую! Никогда в жизни он не запутывался настолько, как сейчас. Одно спасало — будучи человеком достаточно миролюбивым, хоть раз в полгода и хотелось убивать, Робер не испытывал отвращения к однополым отношениям, в наше время это и вправду глупо. Но одно дело — чьи-то там отношения, и совсем другое — собственное непонятное чувство к едва знакомому человеку, определённо старше, умнее и популярнее, дай боже, у обоих полов! Ну какой тут к чёрту Робер? Было бы проще, если б всё сводилось только к Рокэ, но нет — хочешь разбираться, начинай с себя. И собой же заканчивай, поскольку ни хрена ты не разобрался. Опершись на подоконник, Робер сердито сжал пальцами виски, надеясь заставить себя думать логически — или хотя бы как-то думать. Как было просто злиться на своенравного ажана, без спроса шляющегося в твою квартиру и ругающего твой кофе. Как было просто восхищаться новым приятелем, мастерски выполняющим свою работу, сначала помогающим незнакомцу, а потом делающим вид, что ничего не произошло. Да что уж там — как было просто сидеть на кухне и болтать по душам, выговариваться впервые за много лет, зная, что тебя слушают, и случайно узнавать чужие тайны… А вот всё перечисленное вместе — это, мать вашу, очень сложно! — Из огня да в полымя, — пробормотал Робер, бессознательно массируя пальцами переносицу. — Замечательно. — Я всё-таки ещё раз спрошу, — боже, Никола. Он снова здесь. — Вам точно помощь не нужна? — Точно! — и нечего орать на единственного нормального человека в этой жизни. — Прошу прощения. Гм… — Да? — Во-первых, не зовите меня шефом при шефе, ладно? Я давно хотел сказать, но Жильбер… — Разумеется, — почти возмутился подчинённый. — Вы же понимаете, что мы имеем в виду… А во-вторых? Во-вторых, не надо было говорить «во-первых». — Да всё о том же, — фантазируй, фантазируй срочно, нужен нормальный вопрос. — Чем я вам так угодил? Вроде не выделяюсь особо… — Что вы, шеф, — встрепенулся этот неповторимый Никола. — Я всегда говорил и могу сказать за каждого — мы вас очень ценим и любим за знание дела, ответственность, опытность… Вы добрый, мудрый и справедливый шеф, который всегда… — Верю! — Робер удержался и замахал руками, но желание отогнать неожиданный приток комплиментов было сильно. Сам спросил — сам виноват. — Вы не подумайте, что я напрашиваюсь… — Это очевидно, — на полном серьёзе заявил Никола. — Вы ещё серьёзно себя недооцениваете, просто ваша скромность… Остановить его оказалось невозможно. Робер стоически выслушал всё самое лучшее, что мог услышать о себе в этой жизни, не зная, как это прекратить. Казалось, неудобнее и хуже уже не будет, но Никола его добил: — Но вы не подумайте, — торжественно сказал он, — всё это — исключительно рабочие отношения. — А о чём я мог подумать? — страдальчески переспросил Робер. На это ему ничего не ответили, только кивнули с таким видом, словно всё было понятно и ежу. Робер, конечно, тоже понял, но ему ещё никогда в жизни так не хотелось стать ежом. Какой с них, колючих, спрос!