♬ Elvis Presley — Love me tender
На этой неделе он трижды спалил завтрак на сковороде, дважды чуть не попал под машину и один раз чуть не обратился к клиенту на «кис-кис»: к человеку, в смысле, приведшему свою таксу. А всё потому, что в голове творился полный кавардак! Когда Жильбер жизнерадостно поинтересовался, не влюбился ли шеф, Роберу очень сильно хотелось ответить «да», но ответ именно на этот вопрос он так и не нашёл. Пришлось вежливо улыбнуться и сказать какую-то глупую шутку. Не соврал — во всяком случае, чувствовал себя глупым двадцать четыре часа в сутки. Сидел на кухне и курил, курил, курил… Какими бы искусственными сейчас ни казались чувства к Мэллит — они были. И что же? Где же хоть одно чёртово соответствие? Каждое её появление было чудом. Любая вещь в доме, которой она касалась, становилась особенной. Рядом с ней все остальные казались ничтожными и пустыми. Даже расставшись, он постоянно думал только о ней, а скучать начинал сразу после встречи. Ни за что не хотел отпускать — и не мог остановить, не знал, как подступиться, что сделать, чтоб удержать при себе. Вот дерьмо… Подходит. Срочно найти различия, иначе он сойдёт с ума! Любопытно, что бы подумали Рокэ и Мэллит, узнай они случайно об этом… пародийном шоу. Нет, нет, лучше не знать. И всё же… Мэллит в первую очередь зависела от него — Робер её оберегал, охранял, стерёг. Возможно, слишком. Мэллит с первого взгляда вызывала желание защищать, Рокэ хотелось треснуть. Мэллит смотрела в окна, Рокэ их бил… Уронив голову на руки, Робер опять расхохотался, на этот раз — минут на двадцать, ей-богу, не меньше. Так недолго и живот надорвать. Не очень-то и смешно, скорей — бредово! И поделом! Надо было после универа жениться на той красивой дуре — и никаких проблем. Как её звали, кстати? Ай, неважно… Очевидно было одно: что бы он там ни чувствовал, любовь или ненависть, отторжение или симпатию, маниакальный интерес, — прямо сейчас Робер был готов душу вытрясти из кого-нибудь, чтоб узнать ответ. Любой ответ. На любой вопрос. Пощёчина тоже сгодится. — Оставьте ваше сообщение после звукового сигнала, — любезно сказали из телефона. Робер едва не растерялся, он-то был настроен на живой разговор со всеми его паузами, неловкостями, перебиваниями и недомолвками, а тут — говори не хочу. Пи-ик. — Здравствуйте, — и хватит с вас. — Надеюсь, не отвлекаю… — идиот, идиот, идиот! — Впрочем, судя по всему, не очень. Я просто хотел спросить, не можем ли мы как-нибудь встретиться… не в участке и без битья окон, просто так. — Спокойно… Кажется, неплохо. — Ужасным кофе я угощаю, хотя это вы тоже знаете. Интересно, это похоже на дурацкий подкат или не очень? Робер вообще похож со стороны на того, кто будет заниматься дурацкими подкатами? Он не знал и знать не мог, а спрашивать кого-то — себе дороже. Не дай Бог, ответят «да». Мандраж от неудавшегося звонка немного утих, и Робер без колебаний набрал Эмилю. — Не знаю, что там стряслось, но я работаю, — его тон должен был заставить Робера устыдиться, но море было не по колено даже, а по щиколотку. — Я ненадолго, извини. Если ты там недалеко, не можешь сказать Рокэ, что мобильником иногда пользуются? Тут так вышло, он мне немного нужен… — Немного — это как? — Немного позарез. — Желаю удачи, — хмыкнул друг, — потому что его здесь нет, а где есть — хрен знает. В отпуске. — Извини?.. — В отпуске, Робер. Это такая ситуация, когда ты валишь с работы и едешь отдыхать. Тебе тоже не помешает, судя по всему! Такого он точно не ожидал, как и автоответчика. Казалось бы, обычный случай — что один, что другой… — Мы тоже каждый раз удивляемся, — доверительно сообщил Эмиль, хотя, возможно, он просто издевался. — Но в жизни случается всякое. Если вернётся раньше срока, хочешь — передам, чего тебе там надо? — Прости, не выйдет… тут скорее «увидеться и поговорить». А раньше срока — это когда? — Я не выяснял, правда. Хочешь конкретики — спроси Марселя, он может и знать. И да, пока я не бросил трубку — на телефонные звонки особо не рассчитывай. Как-то раз я дозвониться не мог неделю, а когда Рокэ заявил, что случайно разбил мобильник и поленился покупать новый… Я ему говорю — «так тебе же звонят!», а он такой — «вот именно». Чёрт, отбой, — на заднем плане послышался какой-то шум, вой сирены, потом связь пропала. Робер положил телефон на стол экраном вниз и уставился в потолок. Вот почему, скажите на милость, почему каждый раз, когда он решается на что-то важное, его ждёт столь феерический облом?***
Как всегда, ответ лежал на поверхности и был чертовски прост. Истина в чистом виде тем и хороша — её достаточно лишь принять, а докапываться ни до какой правды вовсе не нужно — глубина ничего не значит. К чему все эти размышления, самоанализы, попытки разобраться? Ты влюбился, как идиот, вот и живи с этим. Какая разница, почему или зачем? Какой смысл думать, что делать дальше? Пока ничто не изменит чувства как такового, остаётся лишь сидеть, сложа руки, и… чувствовать его. — Молодой человек, вы долго будете стоять? — О, извините, — ссыпав сдачу в кошелёк и стараясь не обращать внимания на разгневанные взгляды, Робер быстро вышел из магазина и с удовлетворением подумал: свихнулся. Ура! Наконец-то он всё-таки сошёл с ума, теперь можно и суп сварить, или что он там хотел приготовить. И не витать в облаках в неположенном месте, так недолго и разучиться ходить. Не ждать взаимности оказалось легче, чем он опасался. Как-то принято в обществе по этому поводу страдать… Легко понять — каждому хочется быть любимым в ответ. Невозможно? Бывает… Кому-то везёт, кому-то нет. Робер с недавних пор перестал считать себя счастливчиком и баловнем судьбы, если вообще когда-нибудь считал, а нахлынувшее осознание едва не утраченной попусту жизни позволило всем чувствам обостриться — даже тем, по которым уже отзвонили колокола. Может, они вообще больше не увидятся. И если так, то… — Слушаю вас, — откликнулся Робер, без задней мысли отвечая на звонок с незнакомого номера. Сто процентов, кто-то из клиники. — Это утешает, а то иногда меня вообще никто не слушает. Не отвлекаю? Ну, за исключением того, что он чуть не грохнул сумки на пороге… Прошло чуть больше двух недель, о том, что Рокэ давно в Париже, Робер узнал случайно — потому, собственно, и погрузился в бессовестное самокопание и только-только из него вылез. Однако здравствуйте! — Нет… Что-нибудь случилось? — Откуда ж мне знать? Это вы звонили, — невозмутимо ответили с того конца провода. — Правда, я несколько опоздал, но это бывает. — Несколько? Шутите? — «Несколько» — понятие растяжимое. Как я понял, вы позвонили мне, но безуспешно, перезвонили Эмилю, Эмиль пообещал связаться со мной; чтобы не забыть, он попросил брата напомнить через какое-то время, но не сказал, что именно. Поскольку в это время кого-то жизнерадостно убивали в пригороде, у Ли тоже мозги были набекрень, он немного перепутал и решил напомнить Марселю, благо тот вертелся под ногами у всего отдела. Вы ещё слушаете? — Да, внимательно… — На фоне невнимательности остальных это умиляет. Так вот, Марсель — человек слова, сами понимаете, он не смутился и тут же напомнил всем, кого знал, всё, что должен был, в ходе чего всплыли какие-то тайны и интрижки, но его это мало обеспокоило. Короче, все напрочь забыли про Эмиля, и только сегодня утром он узнал, что мне никто ничего не говорил, — Робер не ответил, стараясь не заржать в голос и одновременно разбирая покупки свободной рукой. — И да, если вам вдруг интересно, в этот раз телефон утопился. — Утопился? Сам? — Ну, я его в реку не бросал. Так получилось. — Прекрасная история, — и не меньше! Если б Робер с ним не пил и не сталкивался раньше, был бы шокирован по самые уши этим пространным монологом, впрочем, Рокэ мог и не такое. По настроению. Сейчас повезло. — И всё это ради чашки кофе. — Ужасного? — уточнил собеседник. На фоне было тихо, никаких дополнительных голосов или сирен — интересно, где он там. — Конечно, вы же другой не пьёте. В общем, как будете свободны… — Когда-нибудь непременно буду, но зачем? Вопрос откровенно ставил в тупик. Робер полагался на чистый случай, так как сам ни черта не сформулировал, и что-то не получилось. — Просто так. — Неужели? — переспросил Рокэ. Что-то в его голосе заставило почувствовать себя неуютно, наверное, этот внезапно прорезавшийся холод, и Робер ничего не успел ответить. — Послушайте, Робер, это очень мило, но не стоит. Если вы всё не можете рассчитаться, а я предполагаю, что так и есть, оставьте — я уже говорил, что мы квиты. На этом всё. Боюсь, я имел неосторожность вам понравиться: это не лучшая идея. Настоятельно рекомендую пить кофе с кем-нибудь другим. — Я и не рассчитывал, что вы обрадуетесь, но теперь кое-что не даёт мне покоя, — парировал Робер раньше, чем дослушал последнее слово. — Не знаю, что вы там о себе думаете, зато я имею право решать, что мне самому о вас думать, ладно? Повисала короткая пауза, и Робер искренне надеялся, что он там чуть-чуть удивился. Хотя бы на одну бровь. — И что же? — нет, смеётся. Матерь божья. — Я думаю, что свободен в это воскресенье и что никто не пьёт мой грёбанный кофе! — рявкнул Робер и сбросил вызов. Некоторое время тупо пялился на молчащий телефон, потом рассмеялся и закрыл лицо руками. — О, Господи. Зато… зато никто и никогда не сочтёт это подкатом… Чтобы успокоиться, он занялся брошенными продуктами и расфасовал их как следует в морозилке. За жужжанием механизма не было слышно сигнала смс, так что, разогнувшись и бросив взгляд на светящийся экран, Робер увидел сразу две: «На меня лет десять никто не орал, я заинтригован. В воскресенье ждите». «Неплохой подкат».***
Восемь дорог, ведущих на площадь Согласия, Фонтан Морей, египетский обелиск, фонарные столбы — всё пространство было забито людьми. Яркие жилеты, отличительные знаки протестующих, слепили глаз даже через экран телевизора — страшно представить, что там творилось на самом деле. Впрочем, пока ничего не происходило, но всё равно оказаться в гуще толпы не хотелось. Вот-вот поднимется давка… Несогласные на площади Согласия — так выразился ведущий, каламбур был бы хорош, не будь он так грустен. Безбожно отстав от новостей мира сего, Робер постарался припомнить сплетни от коллег и не преуспел. Опять же, его не волновали беспорядки как таковые, хотя людей, конечно, жалко; от самого Робера не зависит ровным счётом ничего, он никак не отвечает за этот город и за этих ребят с транспарантами. Если б не друзья в полиции, он бы вообще выключил телевизор. Слаженные выкрики, начавшиеся по расписанию, медленно, но верно перетекали в неразборчивый гул. Видеооператору явно было неудобно, и он изворачивался, как мог, чтоб заснять побольше, а пострадать поменьше. Да что ж такое, откуда это «пострадать», ничего вообще не происходит! Люди и люди… подростки, молодые мужчины, сурово глядящие перед собой женщины, пара пожилых… в основном — молодёжь… Выглядят просто, как все. Такие же «простые» расколотили битой ювелирку и ударили полицейского на улице Труфо. Вот оно! Началось… Кому-то одному посреди толпы надоело слушать лидера, толкающего вполне себе здравую мысль… Нет. Ему не надоело — он подавал сигнал. Буквально прилипнув к экрану, Робер сосчитал ещё двух, нет, трёх человек в толпе, которые одновременно зашевелились, когда все остальные разве что переминались с ноги на ногу. Было трудно их вычислить, ведь съёмка то и дело велась с нового ракурса, да и его интересовали не лозунги, не количество человек в толпе, а вид с высоты птичьего полёта, чтобы понять, откуда начнётся бардак — и изредка мелькающие в кадре полицейские щиты, иссиня-чёрная форма, до боли знакомые фуражки с французским флагом и надписью «Police Municipale». Один, второй, третий… Едва заметный поворот головы, быстрый взгляд, энергичный кивок. Они не могли протащить оружие на площадь — они и не протащили, а вот палки от плакатов никто не отменял — хорошо бы ошибаться… Толпу умело раскачивали изнутри. Легко судить, глядя со стороны: не поддаться всеобщему настроению, находясь в эпицентре без возможности выйти, должно быть очень трудно. Робер не видел точно, что происходит, но догадывался — распалить злость можно чем угодно, кому на ногу наступят, кого толкнут, кто выкрикнет что-то неуместное, подхватят другие голоса… Похожее на выброшенную на берег рыбу, людское сборище в одночасье забилось в конвульсиях, будто в попытках сделать глоток воздуха. Нарушая строй, почти пробивая кордон… В камеру ведущего видеооператора что-то бросили, раздался оглушительный треск, изображение пропало. В следующую минуту отключили остальные камеры, и прямой эфир был прерван.***
Новостей не было до вечера — во всяком случае, тех, что могли заинтересовать Робера. Зато он умудрился целый день вертеться белкой в колесе, не будучи участником протеста. Происходящее прокатилось волной реакции по всему Парижу, и тут-то он и познал, сколько знакомых завёл за всю свою не очень долгую жизнь: о здоровье справлялась матушка и все отдельно живущие братья (можно подумать, Робер производил на них впечатление бунтаря, хотя чем чёрт не шутит), беспокоились подчинённые («Кто же вас знает, шеф? Всего двадцать минут от вашего дома!»), вышел на связь какой-то бывший одногруппник, спутавший адреса. Только заглянувшая на чай (её не звали) соседка малость успокоила Робера — у неё тоже телефон трещал по швам, значит, обеспокоены все и всюду, неприятные мысли о гиперопеке можно отбросить. С каждым разом всё мощнее, движение не идёт на спад — как-то так написали в интернет-новостях. Значит, битой по голове — это был не предел… Нехорошее предчувствие охватило город, заставляя тревожиться даже тех, кому на первый взгляд не было дела до общественной жизни. Сигнал смс едва не заставил выронить чашку, сообщение оказалось от Мэллит. «Не беспокойся, я вообще из дома не выхожу», набрал Робер, только потом подумав, что «из дома не выхожу» тоже может вызвать беспокойство. Ладно, затворнику никто не даст по лбу, уже хорошо. А ещё хорошо, что девочка по глупости не связалась ни с какими активистами. Вот сам связался, правда, с полицейскими, но мозгов хватило не изображать из себя заботливую мамочку и мчаться в участок искать своих. Ей-богу, никто его за это по голове не погладит — сам бы был не рад. Волноваться это не мешало, и Робер начал вторую сигарету. Как однажды заметил Лионель, мир не крутится вокруг одного-единственного отдела и его сотрудников. На площади Согласия мог быть кто угодно: принципов работы и распределения городской полиции Робер не знал. А мог бы, кстати, поинтересоваться! Не из вежливости, так для себя. Сегодня ведь воскресенье…***
В вечерних новостях сухо сообщали, что протест был разогнан в течение часа. Арестовали зачинщиков беспорядка, основных агрессоров, наверняка кого-то ещё. Ранены не меньше десятерых из толпы, один убит — было сказано, что случайно, кем-то из своих же, в попытках убежать: неудачно прилетевший в голову камень. Ни слова о полиции, кроме констатации факта — поймали, разогнали. Защитили граждан, оцепили территорию, где брешь — залатали, где удрали — догнали… Всё как всегда, не считая того, что безумно страшно. Десять, одиннадцать, половина двенадцатого, почти двенадцать. Улица Корто постепенно успокаивалась и ложилась спать, ложилась каждая улица в Париже, потому что сон лечит. Понимая, что ждать нечего, а заснуть он всё равно не сможет, Робер выбрался из дома, нацепив на всякий случай капюшон, и быстрым шагом направился к круглосуточному киоску — хоть какое дело. Обычно гулять в позднее время — тихо и приятно, но сегодня — тревожно, боязно, благодатное безмолвие перекрёстков и углов кажется не умиротворяющим, а опасным. В общем, вернулся он быстрее, чем ожидал. Фигура у порога заставила его задуматься, а не стоит ли выходить из дома в ночь слегка вооружённым — потом пригляделся и узнал. — Вы спятили? — вежливо поинтересовался Рокэ. Это было бы более впечатляюще, не стой он у подъездной двери сам по уши в крови. Ладно, не по уши, чтобы испугаться — хватило. — Да, а что? — невпопад отозвался Робер, пялясь на его одежду. — Вы ранены? — Это не моя. По большей части. Вы либо не смотрите новости, либо спятили больше, чем думаете, раз шатаетесь по улице в такой час. — Извините, я буду осторожнее, — пробубнил Робер, открывая первую дверь. Во второй ключ, как назло, заел. — Робер, вы воистину наказание всея полиции. Не буду врать, мне не совсем всё равно, свернут вам шею или нет, но речь не об этом, — Рокэ стоял у него за спиной, и Роберу не надо было оборачиваться, чтобы ощутить упрёк в полной мере. — Я имел в виду чёртов комендантский час… — Что?! — Что слышали, — устало ответили ему. — Телевизор, конечно, зло, но иногда стоит его включать. — Я смотрел, честно. — Чем же, если не секрет? — Глазами… да будь проклят этот замок, — Робер выругался сквозь зубы, и механизм наконец-то щёлкнул. — Простите, этой двери сто лет в обед. Открывается через раз… Вы точно в порядке? — Да, — уверенно сказал Рокэ, сделал шаг внутрь и рухнул без сознания. Робер моргнуть не успел, только выронил ключи. Ради всего святого, они когда-нибудь обойдутся без драмы? Ладно, не тяжёлый — уже хорошо. А вот пытаться закрыть дверь ногой, так как руки заняты — плохо.***
Поостерегшись трогать синяк на лбу, Робер занялся более монотонным и безопасным делом — стирал кровь. Больше всего её оказалось на руке, многострадальной левой: точнёхонько между старых шрамов пришлась свежая алая полоска, к счастью, не глубокая, но всё равно требующая обработки. Остальное зависело от того, через какое время Рокэ очнётся, чем дольше — тем вероятнее придётся паниковать, то есть, звать «скорую», пока Робер надеялся на чужую удачу и не прогадал. — Не шевелитесь, — пробормотал он, сосредоточенный на порезе. — Плохо будет. — И что изменится? — да ладно вам, усмешка вполне себе здоровая. Отвлёкшись, Робер бросил хмурый докторский взгляд через плечо: гость массировал веки пальцами свободной руки и пока не умирал. — Сколько? — Не больше десяти минут. — Ну и отлично. — Вы вообще в курсе степеней сотрясения мозга? — Как и в курсе симптомов. Врач из нас, конечно, вы, но я уверен, что это скорее потеря крови. Во-первых, потому что я до сих пор всё это внятно говорю, — просто интересно, на смертном одре Рокэ тоже его учить будет? — Во-вторых… — Помолчите, Бога ради. — Ради Бога не буду. Во-вторых, головой я стукнулся только здесь, когда упал, и это не так уж страшно по сравнении с какой-нибудь битой, согласны? — Судя по тому, как вы болтаете, не согласиться трудно. И всё равно не шевелитесь, я тут ещё не закончил, — Робер наклонился за бинтом. Чёрт, как-то он отвык оказывать первую помощь людям, тем более людям в сознании. В ветклинике свои методики обращения с пациентами. — Видите нормально? — Теперь да. — Шумы какие-нибудь? — Только соседский телевизор, вряд ли вы об этом. Без паники, доктор, меня даже не вырвет на вашу постель. — Премного благодарен… Пошевелите пальцами, пожалуйста, — рука, лежащая у него на коленях, с готовностью изобразила щелбан по воздуху. Робер невольно фыркнул. — Хорошо. Заранее извиняюсь за повязку, я очень давно не бинтовал людей. — Звучит интригующе, не знай я, кем вы работаете… — Рокэ не договорил и уставился в окно, выходящее во внутренний двор. Что бы он ни говорил, голова-то наверняка побаливает. — Ещё вопросы? — Если разрешите измерить давление. — Я и так могу сказать, что оно низкое. Забыл спросить, как вам эта рука? Конечно, не схема лондонской подземки… — Не думал, что скажу это, — попытал счастья Робер, откладывая в сторону мокрое полотенце, — но хотел бы верить, что все эти шрамы от агрессивных преступников с фетишем на запястья. — Хотите дальше, — он томно улыбнулся и прикрыл глаза, снова напоминая кота. — Могу рассказать… очень драматично, жаль, что мне уже всё равно… Кстати, удобная кровать. Ну вот и лежи на ней, не выделывайся. Затолкав поглубже все свои невовремя проснувшиеся чувства, Робер привстал и коснулся рукой шеи и лба пациента (пациента, пациента, пациента, ещё раз повторить, чтобы не смущался?). Не смущаться было затруднительно, всё это время Рокэ скользил по нему взглядом. — Ну, ну… если вы решили, что я брежу… — Вы бредите, — сухо заключил Робер, забыв выключить режим врача. — Так что спокойной ночи. Вода на тумбочке. — И что же, не останетесь? — не будь температуры — решил бы, что он пьян. Даже так, валяясь на его кровати в откровенно хреновом состоянии, Рокэ притягивал, как магнит. Робер держал в голове, что гость не в себе, это отражалось в его речи, но не во взгляде. Да его и в обычное время не поймёшь, ещё улыбочка эта… — Если хотите. В конце концов, вы со мной сидели. — Робер, кончайте измерять всё в этой жизни долгами… А то будете, как я. Люблю так делать… — Я знаю. Спите. — Вы ещё недостаточно знаете! — Достаточно. Спокойной ночи, — нет, он так не угомонится, только хуже себе сделает. Найдя, чем занять руки, Робер по одному предмету перетаскал медицинские принадлежности обратно в аптечку — как раз хватило ненадолго, чтобы Рокэ точно вырубился. Создалось впечатление, что он нёс всякую чушь, именно чтоб не отключаться: действенный, проверенный метод. Подтянув кресло, то самое, в котором Рокэ когда-то караулил его самого, Робер вытянул ноги вдоль кровати и уронил голову на грудь. Ещё какое-то время мир не рухнет, а он только понял, как устал.