♬ Yves Montand — Les feuilles mortes
Знал бы, что это кресло такое неудобное — выкинул бы к чертям. Давно. Проснувшись чёрт знает во сколько, Робер сначала ощутил именно это — упирающийся в ребро кривоватый подлокотник, затем — спинку, твёрдо решившую оставить свой след на его спине, и уж потом — всё остальное. В кои-то веки он проснулся первым: то есть, Рокэ ещё не ушёл. Некоторое время Робер пытался осознать происходящее — молча пялился перед собой, осознавая, что кровать занята. Знать бы, многие ли заставали его просто спящим — судя по всему, нет, незаметно исчезать первым наверняка уже вошло в привычку. Кресло, дрянь такая, оказалось ещё и скрипучим: пришлось проявить поистине нечеловеческую осторожность, чтобы с него встать. Убедившись, что Рокэ не разбудили ни мебельный хруст, ни сорвавшиеся с языка ругательства, Робер застыл у края кровати, чувствуя что-то не то. Не то, что должен, определённо. Какую-то… нежность? И хорошо, что про себя — вот уж чего бы объект воздыханий точно не оценил. С другой стороны — спит же… Ничего предосудительного Робер делать не собирался, его никогда не привлекали развлечения вроде рисования зубной пастой на лицах спящих товарищей, но, поддавшись порыву, присел рядом и провёл ладонью по волнистым тёмным прядям. Почти невесомо, чтобы не разбудить, однако этого хватило, чтобы обнаружить очередную травму — второй синяк темнел на виске. К сожалению, определять силу удара по оставшемуся следу Робер не умел, но вероятность сотрясения про себя повысил. Всё же это было очевидно, его б не вырубило надолго с одного пореза. Разум велел: «хорош любоваться», и Робер даже не подумал его послушаться. Любовь к долгам, значит? Тогда он должен быть рад, что пригодился, и не более того, только сердце сжималось от боязни и боли, а от красивого профиля не хотелось отрывать глаз. Верно, люди выглядят безмятежными, когда спят. Рокэ не стал исключением. Говорил ли ему кто-нибудь об этом? И оставался ли потом в живых, ехидно подумалось вслед. Сделав над собой громадное усилие, Робер ретировался на кухню и, варганя завтрак из первых попавшихся продуктов, сочинял записку. Ту самую, дурацкую, которую надо крепить на холодильник с помощью отсутствующих магнитиков. Вскоре убедился, что красноречие — несколько не его конёк, махнул рукой и ограничился формальным «я на работе, позвоните». Приписал «пожалуйста», чуть не оторвал, оставил. Простая вежливость, не более того. Бумажка отправилась на тумбочку, другого видного места в спальне не обнаружилось. Оставив всё, как есть, Робер уже почти вылетел из дома, но в коридоре наткнулся на брошенную на полу фуражку. Поднять, отряхнуть, расправить… повесить на крючок. Теперь правильно.***
На работе не нашлось дел, к сожалению или к счастью. Можно было бы отвлечься — так нет, сиди и дёргайся. Судя по тому, как Робера вежливо обходили стороной, тут не обошлось без наблюдательности Никола — жаль, не к месту, он бы с радостью с кем-нибудь поговорил; видать, лицо не располагало… Телефон по закону подлости подвёл — зазвонить-то зазвонил, но не так, как от него хотели. — Доброе утро, — бодро поздоровался Марсель. Настенные часы показывали два пополудни, и Робер тактично промолчал. — Я рассчитывал попасть в обеденный перерыв, я попал? — Так у тебя же утро. — Одно другому не мешает. Так что? — Попал, — он и в самом деле размышлял, чего бы попить к обеденной сигарете. Ладно, ладно, и съесть — обед подразумевает нормальную еду. — Что-нибудь случилось? — Пока ничего, не считая того, что я проголодался и ищу компанию, чтобы это исправить. Остальное зависит от тебя! Как насчёт ни к чему не обязывающего интервью? — Любое интервью к чему-то обязывает, но я не знаю ничего интересного для прессы. — Детективов пересмотрел? — заботливо осведомился собеседник. — Ничего, в первый раз многие так реагируют… Я всего лишь хотел черкануть пару строк о вашей ветклинике. Полезно, интересно, зверушек все любят к тому же. — Вчера были очередные беспорядки, о которых можно на три листа материала накатать, и ты нацелился на ветеринарку? — Ну хватит оскорблять меня своим недоверием! Да, нацелился! А уж если я нацелился, кому-то точно прилетит, — пригрозил Марсель и через секунду добавил своим обычным тоном: — Вообще я в прямом смысле проспал момент. Вот за что ненавижу жаворонков — они забивают весь утренний материал, пока ты спишь и видишь сны. А ночью ещё не было столько информации… Я тебя достаточно убедил? Выручишь безутешного? Я угощаю. — Я и без этого уже убедился, спасибо, — не хотелось погрязать в долгах, даже если их объект таковыми не признавал. — Диктуй адрес…***
О том, что на углу напротив клиники была кофейня, Робер знал, но на этом его познания кончались — кому-то из коллег однажды пришлось невкусно, и всё, репутация заведения оказалась испорчена раз и навсегда. Всё же он был не настолько разборчив в еде и не совсем понял, что кому не понравилось, поэтому проблем не возникло: во-первых, Марсель уже был там, во-вторых — благодушно предложил местечко поближе к жертве собеседования, не отказывать же ему! — Никаких диктофонов и дурацких карточек с текстами, — объявил он, не успел Робер устроиться за столом с меню в руках. — Так что можно ослабить галстук, а, ты без… — Я не настолько нервничаю, — возмутился Робер. — Я вообще не нервничаю. Лицо такое… Только недолго, ладно? — Ты даже не заметишь, — заверил Марсель, и нельзя сказать, что это прозвучало как достойное утешение. Сегодня на нём была другая рубашка, не такая яркая, но не менее вычурная, и поднятые на лоб солнцезащитные очки в тон, которые Роберу бы в жизни в голову не пришло надеть — тем не менее, всё вместе и на правильном человеке это благолепие смотрелось хорошо. — Представь, что мы просто болтаем — собственно, мы просто болтаем, тут даже воображение включать не надо. Я, как чересчур общительный новый знакомый, интересуюсь твоей работой… — Почему «как»? — усмехнувшись и заказав настойчиво рекомендованный салат, Робер не заметил, как выложил ему всю свою рабочую биографию. Вернее, конечно, заметил, не настолько был силён журналистский гипноз: на второй, более трезвый (во всех смыслах) взгляд, Марсель его не отталкивал — теперь даже странно, что отталкивал на первый. Заодно становилось понятно, почему его так любили в полиции, его просто любили все, а Роберу и вовсе в последнее время не хватало жизнелюбия — хоть своего, хоть чужого, так вот оно здесь било через край. — Ну вот и прекрасно, — неожиданно подытожил Марсель, заштриховывая крупный кружочек в блокноте авторучкой — это была точка, надо полагать. — Главное, не забудь спросить разрешения у начальника, всё ж таки пресса… — Что ж ты раньше не сказал? Я бы сразу… — Хочешь — верь, хочешь — нет, я до этого дня был уверен, что ты там главный! — ошарашил его собеседник. — Нет, серьёзно! Не знаю уж, чем я слушал, когда ты говорил про своего начальника раньше, но… лицо такое… начальническое. — Не может быть, — отмахнулся Робер. — Ты меня с кем-то путаешь. — Прямо сейчас-то ты передо мной сидишь! Так и тянет сделать виноватое лицо и за что-нибудь отчитаться, — издевается он, что ли, или нет? Не похоже, но ухмылочка эта озорная… — Не дуйся, шучу. Время выходит, остаётся только шутить. Спасибо за рассказ, я к вечеру его так отшлифую — блестеть будет… Это уже не моя часть работы, но кому довериться, кроме себя? — Пытаешься обогнать репортажи о погромах с помощью любви к животным? — протянул Робер, меланхолично роясь в кошельке. Слава Богу, здесь недорого. — Удачи, чего уж… — Пфф, ну уж нет — опоздал так опоздал! В следующий раз успею. Сказал бы «надеюсь, следующего раза не будет», но всё очевидно — не конец. Так что не кори меня за профессиональный азарт, — Марсель развёл руками, как будто оправдываясь, было бы за что. — Никто из наших знакомых пока фуражкой не махал, а ведь я всегда говорю — если произошло что-то интересное, не забудьте сказать мне! Из близнецов один Лионель сейчас не дрыхнет — потому что он вчера не бегал, а арестовывал, а где Алва, я даже представить не могу, — Робер искренне надеялся, что его лицо сейчас не выдаёт ничего предосудительного. — Где угодно может быть, — продолжал Марсель, беззаботно пялясь куда-то в окно, пока они ждали счёт. — Хотя не в госпитале, из госпиталя позвонили бы в участок… Впрочем, как-то раз я его знаешь где обнаружил? Не скажу, пощажу твою психику… О, счёт принесли. В общем, что я хотел сказать насчёт беспорядков — наших боевых друзей жалко, а в остальном — не мои проблемы. Так что пусть этот любитель ранних подъёмов хоть три премии получит за своевременность, — приятель умудрялся так забавно ворчать, что Робер в очередной раз расхохотался. — Кстати, тебя не затруднит передать Рокэ, чтобы он мне позвонил? Если я всё-таки что-то напишу, я бы хотел получить информацию из первых рук… — Подожди, с чего ты взял… — Робер едва не споткнулся на пороге заведения, ругнулся на собственный ботинок, поднял глаза и столкнулся с на удивление доброжелательным взглядом. — Да ладно тебе, — ослепительно улыбнулся Марсель и исчез, напоследок помахав рукой с блокнотом. Вот зараза!***
В продуктовой лавке так громко обсуждали городские беспорядки, что затыкать уши было бесполезно — да и нечем, руки-то всего две и обе заняты. Сперва Робер прислушался, подумав, что одна из бойких покупательниц преклонных лет живёт рядом с площадью Согласия и видела всё своими глазами; обратное выяснилось слишком поздно, когда не самого приятного вида старушенция уже признала его своим единственным слушателем и рта закрывать не собиралась. Еле вырвался, пришлось отбиваться пакетом — куда там ваши погромы, за едой сходить — уже приключение! Неужели, засомневался Робер, его лицо и впрямь вызывает какой-то странный вид расположения у окружающих? Это бы, конечно, многое объяснило, но любая полезная функция должна время от времени выключаться… Продолжая думать о сложностях этой жизни, пошуршал пакетами в прихожей, вслепую нашарил кнопку выключателя. Нажал — уставился на освещённую неяркой лампой фуражку на крючке. Ну надо же, не приснилось. — Я же просил позвонить, — устало сказал Робер, ни к кому конкретно не обращаясь. — Может, купил бы что-нибудь ещё на ужин. — Я написал. Мне было лень говорить, — Рокэ отозвался из гостиной, что означало — он туда благополучно добрался. — Не утруждайте себя с этим ужином, я скоро уйду. — Никуда вы не пойдёте, — только через его труп! Робер уступать не собирался, но всё равно спасовал, наткнувшись на злой, даже не раздражённый, взгляд. — Не перегибайте палку, Эпинэ. Вам ли не знать, что излишняя опека к добру не приводит, — нет, он и впрямь собирается, но так же нельзя. Несмотря на этот выпад, Рокэ не производил впечатление полностью оклемавшегося человека; в симптомах различных травм, когда дело доходило до людей, Робер разбирался чуть лучше, чем «поверхностно», но смотрел на него и видел себя недавнего, как в зеркале, если не хуже. — Простите, всего лишь имел в виду, что мне будет одиноко, — с неожиданной для себя апатией ответил Робер и подобрал пакет. Разборки разборками, а продукты сами в холодильник не лягут. Рокэ пристально посмотрел на него, сощурился, запрокинул голову, прикрыл глаза. Мигрень как минимум. Хозяйничая в тишине из соседней комнаты, Робер услышал негромкое: — Хреново вы компанию подбираете. — Вы тоже, — откликнулся он, чувствуя, что улыбается. Очень весело, ничего не скажешь! Тихонечко работал телевизор, показывая всю возможную ерунду, кроме важных новостей. А может, и не только, но слышно не было: Робер и сам терпеть не мог громкий неестественный звук из ящика, и чужую головную боль уважал. Да и просто боялся спугнуть — может, его эгоистическое высказывание насчёт одиночества возымело эффект, оно всё равно было ложью. Просто Робер ничего не мог предложить, кроме своей помощи, а Рокэ её очевидно отвергал, как и любую другую. Ладно, не совсем ложью — слишком быстро он отвык от пустоты в квартире. Единственный гость пока оставался, и неважно, из каких побуждений; не спеша возясь с домашними делами, Робер каждый раз, проходя по коридору, скашивал глаза в гостиную, на пятый раз это уже веяло паранойей. Рокэ всё так же сидел на краю дивана, не особо обращая внимание на происходящее вокруг, Робер надеялся, что дремлет — но на объявление в новостях про вчерашние беспорядки среагировали оба. — Не так всё было, — хрипло заметил Рокэ, глядя на убедительно жестикулирующую ведущую. Робер обратил внимание на то, как он держит голову, и нечеловеческим усилием заставил себя промолчать, заткнуться и не лезть со своими благими намерениями. Очевидно, что его бесит любое проявление заботы, а может — собственной слабости в первую очередь. Робер прекрасно понимал и то, и другое, но беспокоиться за других больше, чем за себя, вошло у него в привычку чуть раньше. — А как? — Если верить тому, что они сказали, толпа с площади радостно рассеялась в двух направлениях — к посольству США и к церкви Мадлен. Вы хорошо знаете город? Тогда понимаете, что между этими пунктами, как минимум, Сент-Оноре, которая позволяет разбежаться, она не была перекрыта. — И далеко разбежались? — Чуть дальше, чем уверяют в новостях. Скажем так, меня треснули по голове на Анжу, а дать сдачи удалось только за церковью. — Это могли быть случайно затесавшиеся паникёры, — пробормотал Робер, думая вслух. — Пусть паникуют без ущерба для окружающих. Меня интересовали только подстрекатели, — жёстко ответил Рокэ, — те самые, которые подают сигнал в толпе и быстро исчезают. И что б вы думали — исчезают, чтобы в следующий раз подбить другую толпу. Большинство из них работает за деньги и может даже не знать, из-за чего собрание, митинг или революция. Куда как проще выкрикнуть размытую провокационную фразу и скрыться, пока на месте, где ты только что стоял, не размозжили голову кому-то другому. — И вы за такими гоняетесь? — видимо, неуместный ребяческий восторг вперемешку с благоговейным ужасом притушить не удалось — гость даже улыбнулся на его реплику. — Извините. — За что… Ну кто-то же должен это делать. Мне не в тягость. — Всем бы так со своей работой. — Не сказал бы… Вам про меня ещё никто не насплетничал? Странно. Обычно всех смущает иммигрант на страже порядка чужого государства. — Да мне и в голову не приходило, — признался Робер. — Что? — Удивительно, — истолковать ответный взгляд ему не удалось, была вероятность, что Рокэ и вправду удивился. Так, слегка. — Самое изумительное, что вы даже не врёте… — А должен? — Могли бы. — И как вы в таком случае сюда попали? — Служба, академия, экзамены. Как следствие — приличное знание языка и оформленное гражданство, что позволяет податься в полицию. Процедура несложная, но это заняло несколько лет. — Под службой вы имеете в виду… — Иностранный легион, — как пить дать, тут Рокэ сделал паузу, чтобы насладиться выражением его лица. — Давайте только без стереотипов… Беглые преступники, лица в розыске, всякая дрянь… — Но большинство! — Большинство. И я. И ещё несколько человек, которым до жути не хотелось быть там, где они были. Вовсе не обязательно оставаться там на всю жизнь — с определённого момента и чина ты можешь уйти, никому ничего не задолжав, под вымышленным именем… Не делайте такой взгляд, у меня настоящее. Все эти привилегии, само собой, необходимо заслужить — халявы там не терпят. — Теперь понятно, вам все эти малолетние бунтари — как семечки… — Семечки… С битами, в количестве шести человек, — поморщился он. — Профессиональных бойцов, с которыми можно и потягаться, как-то не попадалось. Зато всякой швали полно, а шваль имеет обыкновение сбиваться в стаи и действовать неразумно. Нельзя недооценивать идиотов… Новости кончились, беседы тоже; Робер тактично отстал, вернулся на кухню, бездумно приготовил ужин — слишком поздно осознал, что аппетита нет вообще. Давно не накатывало то настроение, когда хочется запивать сигаретный дым и больше ничего, но не давиться же дурацким салатом. Вернулся в гостиную с двумя кружками чая, устроился на другом краю дивана, чувствуя себя немного глупо, зато привычно. — Раз так, вас не затруднит ближе к ночи принести сюда ту чудесную подушку с кровати? — лениво осведомился Рокэ, и Робер внутренне выдохнул с облегчением. — Я, может, и зануда, но не изверг, лежите уж на кровати. Я знаю, что спать на этом диване с больной головой — то ещё мучение. — Раз вы такой опытный, войдите и в моё положение. Если я пошевелюсь, умру на месте, — вопреки своим словам, он слегка повернул голову, чтобы посмотреть на собеседника. От этого движения у Робера фантомно заныл затылок, а Рокэ улыбался, мазохист, что ли… — Сюда-то вы дошли. — А никто не говорил, что это была хорошая идея. — Собирались уйти? — Естественно. Пришлось пить это дурацкое обезболивающее, — словно вспомнив о чём-то, гость полез в карман за телефоном. — Кому я должен, говорите? — Марселю, — напомнил Робер. — Надо полагать, материал для статьи. Я не знал, что он пишет. — Редакция тоже не знала. Потом ей не оставили выбора, — набрав номер, Рокэ как ни в чём не бывало положил мобильник экраном кверху на диван. Робер не сразу понял смысл происходящего, потом фыркнул в усы: когда гудки кончились, из телефона излился поток укоров, упрёков, страданий, обид и возмущения в чистом виде. Из того, что можно было разобрать, он запомнил «я сколько раз тебя просил», «вот возьмут тебя в заложники, а мы найти не сможем», «ладно я, хоть бы Савиньяку сказал, впрочем, я тут единственный, кого волнуют человеческие чувства» и ещё какую-то ерунду. Рокэ слушал это всё, если слушал, на расстоянии вытянутой руки и половины дивана. После недолгой паузы мобильник добавил голосом Марселя: — Я всё сказал, можешь брать трубку обратно. Надо сказать, эта фраза прозвучала в разы тише предыдущего монолога. — Что ты хотел? — к сожалению, по одностороннему диалогу понять хоть что-то было затруднительно. Убедившись, что «ничего неприличного» нет, Робер слегка заинтересовался их отношениями. Выглядело со стороны настолько же мило, насколько абсурдно. — Да. Да. Нет… Ты бы узнал. Как — почему, в участок позвонили бы из морга. Нет… Не совсем, — длинная пауза. — Сам скотина. — Ещё одна пауза, покороче. Подслушивать не тянуло, но интонация вопроса узнаваема. — И да, и нет… Ты всерьёз решил, что, если меня нет дома, я обязательно у какой-нибудь девушки? — Робер поперхнулся чаем и отставил кружку на поднос. Рокэ перевёл взгляд на него и ответил: — Нет, не познакомлю. Тебе не понравится… Что? Потому что у неё усы. Пришлось прыснуть в кулак: заржи он в голос, иллюзия девушки разбилась бы вдребезги. — Ни в коем случае… В последний раз ты там душ сломал, — меланхолично сказал Рокэ и сбросил вызов, вероятно, в середине следующей фразы собеседника. Робер не удержался от праздного любопытства: — И что это было? — Жизненно необходимый укор моей совести. Укоритель из него так себе, а у меня нет совести, так что это больше похоже на спорт… — Однажды подруга попросила меня сбрить усы, — ни к селу ни к городу заметил Робер. — Ей, видите ли, неудобно целоваться. — А вам? — поинтересовался Рокэ, и Робер с внезапно возросшим интересом принялся разглядывать чашку. — Мне всё равно… я с ними живу. В общем, послушался и сбрил, и буквально весь мир велел отрастить обратно. На работе не узнали, но от семьи не ожидал… Можно подумать, я с ними родился, с этими усами! — Было бы зрелищно. — Сомневаюсь… Вы когда-нибудь отращивали усы? Или бороду? — Вот уж чего никогда не хотел. У старших братьев по очереди случалась любовь к эспаньолке, иногда мне кажется, что в этом основная причина моих разногласий с семейством… Дело вкуса, конечно, — он рассеянно провёл пальцами по гладкому подбородку и прикрыл глаза. — Да. Определённо, всё дело в эспаньолках. — Или в девушках… Та особа вообще была придирчивой, — разговорился Робер. — Которая с усами. То есть, с моими усами… Неважно. Мэллит и в голову не приходило отпускать такие замечания. Это последняя, о ком я вам говорил… — Тогда понятно, почему вы так страдали, — участливо заметил гость. — Одобрение усов — это важно, где ещё такое встретишь. — Как-то так! Кстати, мы вроде как помирились… Больше не съедемся, конечно, но мы теперь друзья. По-моему, она не рада со своим новым… ухажёром, но вмешиваться я не буду. — Оно и правильно. Скоро вы помирились… Очередная редкость. Лучше либо сразу, либо никогда. — Почему? — Представьте, что прошло много-много лет, вы уже свыклись со своим разбитым сердцем, заклеили его прочной изолентой, забыли обо всём. И тут вас без причины кидают обратно в пекло — заставляют сначала вспомнить все подробности, потом простить. Какое это имеет значение столько лет спустя? — Робер замешкался, но, похоже, Рокэ ответа и не ждал. — Если вещь безнадёжно испортилась, вы её выкинете сразу же, не станете хранить. С великой и ужасной любовью — то же самое, жаль, это становится ясно не сразу и не всем… Всё равно что пытаться съесть салат, протухший неделю назад. Такое мало кому понравится, а вот наступать на те же грабли с чувствами — это люди любят. Робер, у вас сейчас такое лицо… — Извините, оно всем сегодня не нравится!.. — Шокированное. У меня всего лишь голова прошла… — Это хорошо, так что с салатом? — Салат — в помойку. Другими словами, рад за вас, — привычным жестом закатав рукав, Рокэ взглянул на исполосованное запястье; часть шрамов скрывалась за повязкой, которую вчера наложил Робер. Чёрт. Криво-то как наложил… — Она того стоила? — сорвалось с языка раньше, чем следовало. Кажется, угадал. — Конечно же, нет, — он широко ухмыльнулся, будто смеясь над собой за прошлые ошибки. — Полюбуйтесь на эту руку. Памятник идиотизму… Если бы я искал себе оправдание, сказал бы, что был моложе и глупее. Сильно моложе и сильно глупее. Впрочем, она скоро вышла замуж, а я поступил в академию, что весьма упростило жизнь обоим. Забавно… — Что из всего этого вам кажется забавным? — вообще-то, больше хотелось плакать. — То, что я вам об этом рассказываю, — Рокэ усмехнулся и опустил рукав.