♬ Yves Montand — Car Je T'aime
— Уходите? — Само собой. Тихое утро в родной квартире казалось нереальным — быстро отвыкаешь от присутствия другого человека, быстро привыкаешь обратно. В этот раз Робер успел проводить гостя лишь наполовину: он проснулся, а остальное как-нибудь само приложится. Подпирая плечом стену, чтобы не заснуть обратно — провожал. Ну, делал вид; вероятно, Рокэ в свою очередь делал вид, что провожается, рассеянно одеваясь в коридоре. Фуражка висела на крючке, как будто она всегда там была. В кои-то веки Робер чувствовал, что сделал достаточно, и это касалось не только положенного гостеприимства: его не терзало неприятное дёрганое ощущение, будто надо срочно сказать что-то такое, что раз и навсегда удержит человека рядом с тобой. Рокэ так не удержишь, его вообще никак не удержишь, в этом Робер не сомневался, пусть они не так давно знакомы. Какой-никакой путь от сомнительного взаимного раздражения к относительному доверию был проделан, а что ещё нужно? Знать бы. — Что вы там хотите сказать и не говорите? — поинтересовался Рокэ, не глядя на него — внимание приковали перчатки, выглядевшие не лучше, чем показанные по телевизору арестованные бунтовщики. — Ничего… хотел сказать… — бодрость из вежливости проиграла, и Робер сладко зевнул посреди фразы. Молодец, что тут скажешь. — Прошу прощения. Хотел сказать, что вы не позавтракали. — Поем дома. Между прочим, у вас в холодильнике мышь повесилась. — Это не моя, — сонно отшутился Робер. — Далеко живёте? — Не прошло и полугода! Четыре станции метро отсюда, — может, галлюцинации, но галлюцинации кончились вместе с дурацкой депрессией. Да будь он проклят, если Рокэ тоже не медлит, но зачем? — К слову, пока не забыл. Когда я тут давеча бредил, я вам ничего непристойного не говорил? — Нет, — заверил Робер. — Какая досада, — он улыбнулся и нацепил фуражку, красивый жест, хорошо сидит… ну ещё бы она сидела плохо… — До свидания, Робер. Не суйтесь в пекло. — Не буду. Возвращайтесь, если что… — Считайте, что я сказал «да». Могу и не вернуться. — А я буду ждать, — снова пришлось подавить зевок. Чёрт возьми, вполне себе серьёзный разговор, проснулся бы ты уже! Словно прочитав его мысли, Рокэ обернулся через плечо, едва коснувшись дверной ручки: — Вы не так поняли… Можете не дождаться. Хуже привычки нет, чем привязаться к человеку, работающему на постоянной основе в зоне риска. Кроме, пожалуй, ваших сигарет. В этот раз он сообразил быстрее, чем ожидал от себя, ну или сознание решило, что это всё ещё сон — только так Робер мог объяснить, что на него нашло: подавшись вперёд, он схватил Рокэ за локоть, заставляя развернуться, и застыл напротив, так что между ними оставалось меньше полуметра. Сильно меньше. — Так нельзя, — собственный голос в полутьме коридора показался Роберу каким-то чужим, сиплым и неестественным, зато… решительным? — Вы не принадлежите этому городу, даже этой стране, вы не должны быть живым щитом… Я понимаю, работа есть работа, не сделаете вы — не сделает никто, но на самом деле каждого можно заменить, вообще каждого. Я думал об этом… немного в другом ключе, но выводы изменились. Никто и никогда не оценит, если выкладываться на полную, и неважно, подметаешь ты осенние листья или спасаешь мир. Да чёрт возьми, мы знакомы всего ничего, вы уже два раза могли умереть! Наверное, я не проснулся и несу какой-то бред, но раз уж я его несу… Если поэтому вы один… потому, что не хотите причинять кому-то боль своим присутствием или отсутствием… То хватит! Лучше причинить эту чёртову боль, чем вообще ничего не чувствовать! Жизнь — та ещё дерьмовая штука, но вы же знаете лучше меня, что её надо прожить, не убегая от собственных чувств… Запас иссяк, воздух кончился, сонливость как рукой сняло. Робер был настолько ошарашен самим собой, что даже не пошевелился и руку не убрал. Что ж, если его убьют, его убьют красиво. Так ждал неповторимого убийственного взгляда, что не сразу понял, что произошло… Вместо того, чтобы разозлиться на него, осадить (как обычно!) или хотя бы оттолкнуть, Рокэ смеялся. Смотрел ему в глаза и смеялся, сначала совсем тихо, потом вполголоса. Робер почувствовал себя разрушенной каменной статуей на постаменте — пошевелиться всё ещё никак, а в районе груди что-то треснуло бесповоротно. — Вы бы себя со стороны слышали, — снисходительная издёвка вернула с небес на землю. Всё вернула, кроме выпрыгнувшего из груди сердца. — Пропадает талант! Такая экспрессия, такой напор… Обычно, когда меня так хватают, я тянусь за пистолетом… Робер, вы великолепны. Браво. Разве? Пожалуй… Великолепный дурак, вот он кто. Конечно, стал бы Рокэ всерьёз его воспринимать и слушать. Вчера всё было не так… но то было вчера… И вообще они как минимум половину знакомства были либо больны, либо пьяны, так дела не делаются… Прежде чем Робер сполна ощутил горечь происходящего, Рокэ высвободил руку и — небрежным жестом коснулся его щеки, словно командуя: «не отворачивайся». — Сейчас я уйду, а вы останетесь. Останетесь, подойдёте к зеркалу и всё, что мне сейчас сказали, всё то же самое — слово в слово — скажете себе самому, — велел он без тени улыбки, не смеясь ни губами, ни глазами — будто только что и не было ничего. Робер не сопротивлялся, он даже не кивнул, он лишь смотрел — глаза в глаза, душа в душу. Во взгляде напротив сосредоточился весь мир, мир, полный решимости и осознанности, понимания, затаённой боли и чего-то ещё, от чего не хотелось отвернуться или сбежать. Он бы и так не сбежал, но теперь… Повинуясь мановению чужой руки, Робер бездумно потянулся вперёд. Поцелуй — быстрый, властный, без права на побег, а самое ошеломляющее — настоящий, не приснившийся. Дверь закрылась, секундный сквозняк заставил встрепенуться, осмотреться, похлопать глазами. Хорошо, что окна в доме не ведут на коридор, а то сцена выдалась та ещё — один в форме, другой в пижаме… Ладно, это футболка, но не суть! Совершенно не суть. Что вообще теперь суть и как с этим жить, кто бы подсказал! Нарушив приказ, Робер ни к какому зеркалу не пошёл, пошёл на кухню — курить, курить и ещё раз курить. Столько раз, сколько успеет до работы. Ку-рить. Всё это требовало тщательного осмысления и желательно с бутылкой, а в голове только одна мысль вертелась — наяву. Это было наяву. С добрым, так сказать, утром!***
— С вашей собакой всё в полном порядке. Можете её забирать, только, ради Бога, не вздумайте ещё хоть раз в жизни угощать её зефиром. — Разумеется, доктор, но… — Сколько раз такое «но» приводило к несварению желудка? Боюсь предположить, не только собачьему. Пожалуйста, будьте ж вы благоразумнее! — Я всё отлично понимаю, месье! Этого больше не повторится. Но, ради всего святого, почему вы называете Альбину собакой? Она же кошка…***
— Всё в порядке, шеф? — Конечно, почему ты спросил? Если опять насчёт кошкособаки… — Нет-нет, с кем не бывает. В конце концов, спутать пёструю остроухую кошку с недавней болонкой… ну, пустяки какие… Вы уверены, что вот этот документ… — Давай сюда. Ну… всё нормально, нет? — Всё отлично, шеф, только… вместо имени хозяйки указано имя собаки. «Мупа» и «Матильда» с одной буквы, но… — Чёрт возьми! Где у нас чистые бланки для квитанций?***
— Жильбер, у нас ручка не пишет. Ни одна! — Шеф, умоляю, перестаньте нас пугать! Вы пытаетесь заполнить квитанцию ватной палочкой. — Проклятье, забудь об этом… Но кто притащил сюда чёртовы палочки вместо ручек? — Вы же и принесли десять минут назад. С таким видом, как будто… — Боже, забудь ещё раз. Раз и навсегда забудь!***
— Может, кофе? — Что — кофе? Что я опять не так делаю, хоть вы мне скажите? Ничего непоправимого! Я перепутал кофе с собакой? Кофе с ватными палочками? С перекисью водорода? — Успокойся, я всего лишь предложил кофе. Ну — кофе! Который пьют. Не дёргайся, не уволю… Так что? Или покрепче? Вечером, а? Я угощаю. — Спасибо, босс… ничего не нужно. Кстати… — М? — Куда всё-таки подевались ручки?***
Дождь прошёл. И снова — мимо него. Выйдя на улицу уже в сумерки, Робер вдохнул полной грудью словно промокший от недавнего ливня воздух; от этого в голове прояснилось, как от чашки кофе или хорошей сигареты, или всего вместе. День как в тумане прошёл, но, кажется, он никого не угробил. Следовательно — успешно. Хотя местоположение авторучек так никто и не определил. Вот уж к чему Робер точно руку не прикладывал! Ничего, разберутся… Убедившись, что он не сделал очередную глупость по рассеянности, сменил одежду, завязал шнурки и выбросил одноразовые перчатки в урну, а не в почтовый ящик, осторожно пошёл домой. Очень осторожно, так же, как думал, потому что думать было опасно — так чёрт знает до чего додуматься можно. Знакомые улицы выглядели совершенно по-новому, а никогда ранее не впечатлявший Робера запах дороги после дождя казался почти приятным. Теперь он точно сошёл с ума — точно-точно, не как в предыдущий раз. Зато сошёл не один! Но всё же что-то не давало ему покоя. Правда ничего в клинике не забыл? Может, зонт, как всегда? Нахмурившись, Робер остановился, заодно пережидая, пока проедет грузовик. Что-то вылетело из головы. — Вы меня слушаете? — участливо спросил Никола, тронув его за локоть. Вот чёрт. — Нет, — покаялся Робер. — Извините, вообще не слушаю. Зато честно. Да, так себе оправдание… — Я молчал, — добил подчинённый. — Специально задал вам этот вопрос, чтобы убедиться, что вы меня не заметили. Простите, что навязываюсь, но, может, мне вас проводить до дома? Впереди ещё как минимум три перекрёстка, шеф. Вы нас малость напугали. — Всё хорошо. Почему бы и не пройтись… — Хорошо? — Ну конечно. Если я никого ненароком не прибил на работе, всё просто замечательно. Никола, всё не так безнадёжно, вы можете не держать меня под руку. — Прошу прощения, — он даже улыбнулся, это ещё что такое? Нет, спокойный, довольный жизнью или просто в пребывающий в благом расположении духа Карваль никого не смущал — он практически всегда был сдержан и внушал доверие. Лукаво улыбающийся Карваль — это явно какая-то поломка. — Можем пройти соседней улицей, шеф. — И что там, на соседней улице? — Цветочная лавка. Незаменимая вещь в любых отношениях, — невозмутимо объяснил Никола. Ах вот оно что. И почему все такие догадливые, кроме него? — Я не хочу, — с усилием выговорил Робер, сдерживая смех, — получить букетом по лицу. Пойдёмте уж как обычно… — Чтобы не развивать тему, он припомнил одну вещь, которую не так давно ещё хотел озвучить и всё время забывал. Пришлось к месту, некоторые слова всегда к месту. — Слушайте, Никола, давно думаю вам сказать… — Не нервничайте, я приму вас любым. — Да Никола! Кто тебе вообще сказал, что я с кем-то встречаюсь, и тем более с мужчиной?! — сорвался Робер. — Извините, не сдержался. Всё равно скажу, последние недели часто об этом думаю… Надо быть такой свиньёй, чтобы ни разу не отметить вслух… Вы не только отличный коллега и врач, вы ещё очень хороший друг. Один из немногих, кто у меня есть, и я подумал, что вы должны об этом знать, — выражение лица отличного врача и очень хорошего друга было как никогда близко к чистому недоумению, и Робер просто добавил: — Сами посудите — я за последнее время столько раз чуть не свихнулся, а вы всё ещё тут. Вон, плечо подставляете… Спасибо. Некоторое время Никола молчал, почему-то напоминая маленький компьютер — явно обрабатывал информацию изо всех сил, разве что не гудел. Потом осторожно произнёс: — Рад слышать, но почему свиньёй-то? Вы говорили… — Правда? Не может быть! — Возможно, другими словами, но, шеф, ни я, ни другие ребята — нам бы и в голову не пришло решить, что вы нас не цените. Это же очевидно. — Ну, вам лучше знать… — Вы просто не видите себя со стороны, я полагаю, — вынес вердикт Никола. Процесс обработки информации был завершён. — Никто не видит, и это нормально. Я понимаю, что животных лечить — не мир спасать, но, в общем, мы… мы все спасаем жизни. Прошу прощения, я не очень красноречив. Вы выкладываетесь на все сто, за что бы ни взялись, шеф. Так нельзя! Вам есть, на кого положиться, вы не один и никогда не будете… Но так увлечены, что не замечаете этого… — Как вы сказали? — ошеломлённо переспросил Робер, едва не выронив сигарету. — Увлечены, говорю… — Нет, раньше… Неважно. Простите, перебил. — Я почти закончил. К сожалению, у меня не так много слов. Всего лишь хотел напомнить, что вы, наверное, опять много всего на себя взвалили и забыли, что так не делают… Не недооценивайте себя, а то я скажу остальным, — теперь он опять улыбался, но более привычно, — и знаете, что они вам устроят? — Знать не хочу, — усмехнулся Робер. — Тогда прекратите удивляться хорошим вещам, которые с вами случаются, — неожиданно заключил Никола, упрямо разглядывая собственные ботинки. Он всегда был таким понимающим? Он всегда был? Робер только что говорил об этом вслух, но вновь задался вопросом, за какие добродетели он заслужил в свой круг такого человека. — Пришли, кстати. — Уж свой-то дом я узнал… — А кошку от собаки не отличили, — пробормотал подчинённый и отстранённо, почти холодно кивнул, прежде чем ретироваться. Никола определённо засмущался, с ним такое бывало раз в пять лет, но чем его так прижало — тем, что сам наговорил или что услышал? Не удивляться хорошим вещам… Легко сказать. Не труднее, чем посмотреться в зеркало. Что он там увидит — свою растерянную по вся дни рожу? Хоть выспавшуюся, на том спасибо. Что ещё? Себя… «Тебе помогли, да? Кто-то очень похожий на тебя», сказала Мэллит. Мэллит много чего полезного сказала… В самом деле, это не шутка, что все его видят насквозь. Но до сего дня любой намёк на сходство казался насмешкой, причём далеко не в пользу Робера. Как мы бываем различны снаружи, на первый, второй, третий взгляд — и как случайно, неожиданно, поразительно схожи изнутри. Зашёл в квартиру, повесил влажное пальто на крючок, невольно улыбнулся, перевесил на соседний. Глупости, милые глупости, ерунда какая. Пожалуй, хорошим вещам и впрямь можно не удивляться. Однако это никак, вообще никак не подсказывает, что с ними делать дальше.***
Неизвестно, что его так задело — скорей всего, повесившаяся в холодильнике мышь, но вечером Робер готовил, готовил и сам себе удивлялся, потому что его уже сто лет как не тянуло на нормальную еду. Картофельный гратен с рыбой — не очень сложно, ингредиенты купились, почему бы и нет, хотя сам факт продолжительного стояния у плиты повергал в культурный шок. Спрашивается, для кого стараться — захотелось просто поесть что-то более приличное, чем простой салат, размороженные полуфабрикаты или кофе с сигаретой. Правда, несмотря на торжественность момента, его всё время отвлекали. Позвонил Мишель, помешав процессу поджарки картофеля, и пришлось сделать жуткую вещь — зажать телефон между ухом и плечом, от чего всегда болела шея впоследствии. Оказалось, через несколько дней намечалась неожиданная семейная прогулка — кому-то из родичей, живущих не в Париже, приспичило посетить Нотр-Дам. Кому именно, Робер прослушал, главное — чтоб не тётушке Амалии. — Ты бы присоединился, затворник, — весело пожурил брат. — Хоть с матерью повидаешься. — Я вижусь с матерью, не надо тут ля-ля, — пробормотал Робер, роясь в шкафчике в поисках приправ. — Напомнишь — приду, вдруг придётся с работы отпрашиваться. — Напомню, будь спокоен. Захватишь свою подружку, кстати? Познакомились бы. Ну, если у вас всё серьёзно, конечно. — Сколько раз повторять… а… ты о ком? — О медноглазом ангеле, разумеется, — пропел этот засранец. — Так ты сказал. — М-м, Мишель, тут такое дело… — Уже нет?! Хорош! А я как раз выбирал подарок на свадьбу. — Ничего ты не выбирал. — Ну, не я — так Арсен… не суть. Ладно, слышу, ты там вполне доволен жизнью, так что бывай… Перезвоню. — Перезвонишь, — ответил Робер уже умолкнувшему мобильнику, воюя с духовкой. Кажется, победил. Так давно её не включал, что впору было опасаться взрыва, но прокатило. Осталось только выпекать — и блюдо готово… если, разумеется, он снова ничего не забыл и не перепутал. К счастью, утренние наваждения кончились. В следующий раз позвонили незадолго до того, как ужин пора было вынимать на свет божий. Робер сидел за столом напротив духовки, задумчиво пялясь в стекло и барабаня пальцами по краю столешницы, когда телефон снова ожил. Опять Марсель, наверное, про статью. — Привет, я не про статью, — прокричал он, поскольку на заднем плане было очень шумно. — Ты не занят? — Нет. — А в пятницу? Надеюсь, тоже нет, потому что пришло время повторить… — Снова вечеринка? Ты там пытаешься в одиночку споить весь наш участок или что? — А ты мне помогаешь, так что цыц. Да, снова! Я уезжаю, — если в один день назначат свадьбу у кого-то из британской королевской семьи и вечеринку у Марселя, вся Европа дружным строем отправится к Марселю. — Состав такой же, если никого из них не заставят шляться по городу и ловить преступников сачком. На заднем плане послышались отчаянные восклицания и отдалённый лай собак. В следующий миг кто-то оглушительно заорал. — Вот дела… Подожди, не сбрасывай, договоримся… Ну-ка лапы убрали от моих собак, — раздалось в отдалении, прежде чем возмущённый голос совсем пропал с горизонта. Робер припомнил замечание Эмиля на тему неприкосновенности марселевских собак и подумал, что не завидует тому, кто случайно или намеренно потревожил овчарок. Робер послушно ждал, спешить-то некуда — сиди себе с мобилой в руке и любуйся на духовку. Стекло разное, оттереть бы эти разводы, когда всё остынет… что здесь в последний раз готовили? Наверное, выпечку какую-то, Мэллит любила это делать. Из динамиков долетал невнятный слаженный шум, складывающийся по кусочкам из разных тембров голосов, шагов, скрипа дверей и лязга металлических предметов. — …укусила! Знаете куда? Прямо в… — …яйца разбились, пока из магазина нёс… — …какую-то ерунду, если честно. Она разревелась, а я… — …поджёг школу и сел за решётку… — …со своими псами! Великолепный звуковой фон. Хоть записывай и вставляй в кино. — …что они вас укусили, это проблемы исключительно ваши и ваших многострадальных ягодиц! Неужели вы всерьёз полагаете, что дразнить животное безопасно? Судя по всему, у этих животных есть кое-что, чего нет у вас, и это им впору вас дразнить — речь о мозгах, я полагаю… Монолог Марселя, тоже достойный отдельной награды, звучал поближе, но всё равно не настолько, чтоб встрепенуться и начать ему отвечать. Робер лениво прикрыл глаза, надеясь не заснуть в обнимку с мобильником и никак не ожидая, что его разбудит знакомый баритон. — Добрый вечер, — светский тон несколько оттенял тот факт, что Рокэ в буквальном смысле спёр телефон. — Вас все бросили? — Добрый… Количество голосов на заднем плане не позволяет мне чувствовать себя брошенным. А теперь ещё и вы. — Хм, — Робер полностью осознал двусмысленность последнего предложения только после этого «хм». — Вы сделали, что я просил? — Вы про философские беседы с зеркалом? — Именно. — Обошёлся без зеркала, но, в общем, да. Звучит и правда неплохо… Готов повторить хоть сейчас. — Не знаю, что именно вы собираетесь повторять, но разговор в любом случае не телефонный, — вот именно — Рокэ и в обычном разговоре не поймёшь, а мобильная связь искажает голос и лишает взгляда. — Кстати, если хотите знать, ваша последняя пассия была права. — Насчёт чего? — не понял Робер. — Насчёт усов. Они не мешают, — снисходительно объяснил Рокэ. Прежде чем Роберу почудился смешок на том конце провода, снова стало слишком шумно, а потом он услышал Марселя: — …неслыханной наглости, впрочем, я постоянно слышу то же самое в свой адрес. — Я всего лишь приглядываю за твоим телефоном. Где благодарность? — Там же, где рудименты твоей совести, скотина, — пожалуй, только Марсель мог сказать подобное едва ли не с теплотой в голосе. — Ни на что не намекаю, но она атрофировалась окончательно после знакомства с тобой, — нет, не только Марсель. — Нечего оставлять свои телефоны, где попало. Тем более, когда это вижу я! — Ты тут, кажется, работал… — Робер с интересом прислушался к невнятным звукам борьбы, потом на линии остался только один собеседник. — Так вот. В пятницу на том же месте, в то же время… Если опоздаешь — иди сразу в бар, я не уверен, что есть смысл чинно собираться в участке. Тем более, опасно. — Под опасностью ты имеешь в виду не криминал… — Схватываешь на лету! Ты только представь — мы собираемся и почти уходим, и тут выбегает начальство и кого-то из наших заставляет работать, — убедительно живописал Марсель. — Всё, побежал. Дел выше крыши, и что б они без меня здесь делали! Действительно, представить невозможно. Робер не очень хорошо представлял, как именно Марсель влияет на профессиональную сторону жизни бравой полиции, и совершенно не хотел проверять, хотя это могло оказаться интересно… в чьём-нибудь пересказе. Значит, пятница. Есть время подумать… точнее, сформулировать. Отчего-то Робер не сомневался, что он не будет тянуть резину и скажет — скажет вслух что-то важное, что-то из того, о чём не позволяет себе думать уже сутки, боясь запутаться и потерять нить, едва взяв её в руки.