Под небом Парижа

♬ Elvis Presley — Can't help falling in love

Первым из поля зрения исчез Герард — юнец отправился на спор кадрить одиноких девушек из зала. Насколько Робер успел понять, проведя немало времени в этой компании, никто из присутствующих не воспринимал сие ни как насмешку, ни как издевательство — как обучение, это да, это ближе к реальности. В конце концов, Герард очень старался. Он многого достиг, будучи усердным выпускником академии и не менее усердным стажёром, и всё у него было хорошо; во всяком случае, до появления в участке Марселя, считавшего, что без умения «пробиться в женском обществе» парню будет туго. По словам самого наставника, теперь станет только лучше. Вот молодой человек и учился, подходя к заданию со всей ответственностью, словно ему нужно было арестовать домушника, а не склеить модель. Все эти сведения Робер почерпнул против своей воли и почему-то хорошо запомнил: алкоголем смыло пыль вошедшей в привычку рассеянности, и сознание обострилось, очень внимательно и серьёзно впитывая каждую происходящую рядом глупость. Таким образом, пятничный вечер поселил в его памяти такие детали, как очередное настенное панно (на этот раз на нём красовался фавн), завитушки на двери в забронированную комнату, горшок с фиалками на окне и полную биографию юного Герарда.  — Я всегда говорил, парень далеко пойдёт, — внёс свою лепту Эмиль. Договорить ему не дали:  — Врёт и не краснеет! Не так всё было, — опекавший Герарда Марсель среагировал мгновенно, даже раньше, чем надо — не дав собеседнику закончить мысль. — Это я говорил, а ты отмахивался, мол, ничего из него не выйдет…  — Я отмахивался? Это я-то?! Да ты его шпынял ни за что ни про что, а я потом нарадоваться не мог, какой у нас замечательный стажёр!  — Возмутительно! — может, когда-нибудь и на кого-нибудь Марсель в этой жизни злился, но пока что весь праведный гнев в его исполнении выглядел комично. — Да я как только его у вас увидел… Ладно, не сразу — меня смущало рвение, с которым он пытался выставить меня за порог…  — Ясен хрен, пытался. Я потому и хвалю, — мстительно улыбнулся Эмиль. — Шастают тут всякие журналюги, ясно ж сказано — не пускать! Он и не пускал!  — Три недели не пускал, пока вас не было! Это, по-твоему, достойное поведение?! Я же свой!  — По-моему, не пускать куда-либо тебя — это не только стратегически верное решение, но ещё и подвиг, — вмешался Рокэ, наблюдавший за их перепалкой с очевидным наслаждением. — Подвиг, достойный награды…  — Раз ты такой умный, не напомнишь, кто из нас двоих первым оценил Герарда?  — Из вас двоих, — он поочерёдно посмотрел на спорщиков, — первым это сделал я. О чём все предпочли забыть… Не делайте круглые глаза, господа. Марсель вообще не мог признать Герарда первым, поскольку никак не влиял на его судьбу и, как совершенно верно заметил этот молодой человек, не имел отношения к работе полиции…  — А чего он тогда влияет сейчас? — шёпотом осведомился Робер.  — Стандартная реакция на движущиеся объекты, — вполголоса ответил Рокэ. — Так вот, я вам напомню, что мне пришлось не один день убеждать окружающих, что сын уголовника не обязательно вырастет уголовником. Ваши предрассудки поразительны, причём не в лучшем смысле этого слова.  — Я не… впрочем, было дело, — признался Эмиль и тяжело вздохнул, потом укоризненно посмотрел на Марселя: — Но ты-то? Ты вообще не знал.  — В отличие от вас, я вёл нормальный воспитательный процесс, — парировал тот, не отвлекаясь от коньяка, по классике поданного после десерта. В идеале, снифтеру должна была предшествовать чашка кофе, а завершать дело — хорошая сигара, но чего нет — того нет.  — С каких это пор шляние по барам и охмурение девиц стало основами воспитания, а, Марсель?  — Надеюсь, со дня моего рождения.  — Если бы Герард внимал твоим учениям хотя бы со своего рождения, он бы уже тебя обставил, — заметил Робер и покосился в сторону двери. — Но его долго нет…  — Всё под контролем, его курирует Лионель.  — Я бы не был так уверен. Лионель уже вторую неделю курирует черноглазую официантку, — Рокэ подхватил бокал и за неимением подлокотника поставил его на край стола. — Или она его…  — Какую черноглазую? Была другая, — насторожился Эмиль и, вероятно, озабоченный отношениями брата, выбрался из-за стола: — Я вас покину ненадолго. Робер заинтересованно посмотрел ему вслед, затем перевёл взгляд на фавна. Тот взирал на комнату с панно и, вероятно, осуждал. А может, и не осуждал — а может, это был не фавн, подобные субъекты в ветеринарную клинику наведывались нечасто. В голове лениво толкались какие-то важные мысли, но спешить им было решительно некуда.  — Вас не затруднит убрать руку с колена? — ей-богу, порой интонация Рокэ куда больше подходила королевскому дворцу, нежели бару, даже дорогому бару. Не дождавшись объяснений и не рассчитывая их дождаться, Робер пожал плечами и послушно убрал руку, положив её на широкую спинку дивана. — Премного благодарен, — вежливо добавил полицейский и растянулся на диване во весь рост, удобно уложив голову ему на колени. Робер закрыл глаза, открыл, убедился, выпил. Тихонько вздохнул и выпил ещё.  — Для этого надо было выгонять Эмиля? — фыркнул Марсель, не выглядевший удивлённым ни на йоту. — Вообще-то, жестоко. Не разбивай братское сердце. Все мы знаем, что Ли положил глаз на барменшу…  — Он занимал пространство, — отозвался Рокэ, повернув голову в сторону собеседника и жмурясь как-то по-кошачьи. Робер подавил желание почесать его за ухом, понимая, что либо сам со стыда сгорит, либо получит кулаком в нос. — Втроём на этих диванах неуютно.  — На прошлое Рождество ты по-другому говорил, — хмыкнул Марсель, закатив глаза, и обратился уже к Роберу: — Вообще-то, если компания хорошая, на любом диване уютно… Мы как-то раз проверили… Ладно, это вышло случайно, зато весело. Одна ветреная особа умудрилась пригласить нас обоих, пребывая в полной уверенности, что мы друг друга не знаем — и уж тем более не знаем, что она встречалась ещё с одним мужчиной и одной женщиной на досуге.  — Я до сих пор считаю, что ей надо было позвать всех, — заметил Рокэ. — Было бы очень интересно.  — Мне и так понравилось… Робер, ты представляешь, я опаздываю, твёрдо убеждённый, что меня ждёт дама. Прихожу, начинаю раздеваться, а там он…  — А дама? — уточнил Робер, пытаясь нарисовать в воображении достоверную картину, а не ту, которая представлялась сама по себе. Чужая голова на коленях малость отвлекала от бренного бытия.  — А дама уже раздета, — подсказал Рокэ, поглядев на него снизу вверх. Робер принципиально уставился на Марселя.  — Она хотела скандала, — а Марсель продолжал вещать с таким видом, будто всё было как всегда. — Развлечение такое — случайно любовников стравливать… Только она действительно не навела справок и не учла, что мы знакомы… В общем, стравленные любовники ржали минут двадцать, и она жутко обиделась! Пришлось устраивать примирительный секс.  — Втроём?  — Увы! Кое-кто был против.  — У всех свои привычки, — невозмутимо сказал Рокэ, — ты просто жадный.  — А про твои привычки я промолчу, дабы не смущать Робера…  — Если ты думаешь, что меня ещё что-то смущает, — отозвался Робер, — можешь не думать.  — Ну, всё равно, — Марсель опустил взгляд на часы и торжественно изрёк: — Время просвещать молодёжь. Если всё сложилось удачно, Лионель сейчас успешно просвещает барменшу. Извините, но я не учёл братские чувства Эмиля… надеюсь, его задержит Герард.  — Что ещё за коварный план? — пробормотал Робер, внезапно обнаружив себя сдвинутым не в ту сторону шахматным конём. Или пешкой, но лучше всё-таки конём.  — Бессовестная ты скотина, — Рокэ приподнялся на локте, видимо, намереваясь продолжать обвиняющий монолог сидя, потом махнул рукой и лёг обратно: — Ну и ладно… — Главная часть коварного бессовестного плана — вам обоим будет лень меня остановить, — ухмыльнулся Марсель, весьма собой довольный, после чего бодренько встал, опустошил бокал и направился к двери. — Приятного времяпрепровождения, господа! Дверь закрылась с лёгоньким хлопком, и фавн на стене как будто покачнулся.  — Я так и знал, — заявил Рокэ, глядя через стол на опустевший диван. — Но сомневался. Но знал больше, чем сомневался… Вы что-то хотели мне сказать?  — Кажется, хотел, — как хорошо, что бокал под рукой и ещё не пуст. — Впрочем, я никого к этому не привлекал…  — Я тоже. Что в очередной раз доказывает, что не всё в этой жизни в наших руках.  — Угу, — хотелось чего угодно, только не поддерживать умных разговоров на философские темы. Опустив глаза, Робер бездумно провёл ладонью по волосам Рокэ, отведя пряди в сторону и рассматривая след на виске. — Вы не знаете, почему нас всё время бьют по голове?  — Вас тоже?  — Плитка на кухонном полу.  — Суровый противник… Потому что по голове эффективно и красиво. По мнению бьющего, разумеется — хотя… когда искры из глаз летят, это тоже впечатляет.  — Вы производите впечатление мазохиста.  — Не хочу переводить стрелки, но вы тоже. Желаете говорить — давайте говорить.  — О чём? — переспросил Робер и сам себя перебил: — Вы как-то хотели знать, что я думаю… точнее, не хотели. Не потому ли, что и так знали, что я скажу? Наверняка не впервые слышать… — Не решившись устраивать голливудскую сцену, он убрал руку, упершись локтем в ставший жёстким подлокотник. — Я бы и раньше сказал, что люблю вас. Просто был бы чуть трезвее, чем сейчас, только и всего…  — И когда вы это решили? — Рокэ спрашивал как будто о погоде, но ничего другого Робер от него и не ждал.  — Решил? Ещё бы я что-то решал… Не сразу и по частям… Никак не мог выкинуть из головы, что вы спасли мне жизнь.  — Как вы все выражаетесь — ради Бога, — в его голосе промелькнуло раздражение, и Робер невольно приготовился отодвинуться — только потом сообразил, что не сможет. — Не обманывайте себя. «Вы спасли мне жизнь» — и вы решили, что влюбились? Как мало нужно для столь серьёзного самовнушения…  — Я не говорил, что это — единственный резон. И вы прекрасно это понимаете… Почему вы так не хотите, чтобы вас кто-то любил?  — Почему вы так уверены, что я не хочу именно этого?  — Но что тогда? — почти огрызнулся Робер и слегка сжал бокал, просто чтобы не нервничать. — Я не понимаю…  — Я уже говорил, и вы даже слушали. Намеренно или нет, Рокэ словно добивался того, чтобы его все ненавидели. Робер посмотрел в окно, сосчитал до десяти и понял, что всё равно не злится. Может, он понимает всё неправильно, но если б собеседнику и впрямь того хотелось… есть гораздо более действенные способы отвадить человека, чем лежать у него на коленях.  — Вы просто боитесь, — заявил Робер и — пора бы уже — налил себе ещё для храбрости. Не помешает. — Так же, как и я! Пули не боитесь, а отношений… тех, в которых надо что-то делать самому…  — Скажите, как окончательно разочаруетесь, — велел Рокэ, — и я, так и быть, встану…  — А я не смогу, — с какой-то мстительной торжественностью, какой он сам от себя не ожидал, парировал Робер — и опять положил свободную руку ему на плечо, решив, что хуже уже не будет, а когда ещё столько смелости наберётся. В кои-то веки оправдав его ожидания, Рокэ не сдвинулся с места и только наблюдал, загадочно помалкивая и, кажется, улыбаясь уголками губ — сверху не разберёшь. — Вот как хотите. Что бы вы ни говорили… Контролировать можно что угодно, но с чувствами это практически нереально, потому что сердцу не прикажешь, — Робер умолк, пытаясь переварить собственную фразу. — Неужели это ответ?  — Это объективная реальность, — протянул он, опять зажмурившись. Ладно, кажется, выводы были поспешными — те, насчёт «не смогу разозлиться».  — Вы же знаете, я, чёрт возьми, не семи пядей во лбу. Я простой врач, я не понимаю и не собираюсь понимать никаких подсказок и неопределённых фраз. Просто скажите, — настрой подвёл в самый неподходящий момент, и конец монолога прозвучал совсем тихо, — могу я остаться с вами или нет.  — Я бы сказал, что «остаться» — это очень размытое понятие, но вы, кажется, злитесь, — не утруждая себя тем, чтоб поворачивать шею на два сантиметра, Рокэ говорил и смотрел в потолок, не в глаза. — И можете сделать что-нибудь необдуманное, причём не только с собой. А я выпил и ленюсь…  — И без оружия.  — Ещё чего.  — Но всё же? Простите, вы уже который раз вынуждаете меня проявлять настойчивость, — вздохнул Робер, и это было чистой воды правдой.  — А вы меня — откровенность, это жутко. Ладно… Если вас всё ещё устраивает биполярная система долга — я вам тоже благодарен…  — Я так понимаю, не за ночёвку.  — И даже не за кофе, хотя предлог был неплохой. Робер не удержался от усмешки, вспомнив, как начиналась вся эта канитель. Кофе — визитка, кофе — ниточка, кофе — единственное, что у него осталось, как дурацкий, ни к чему не обязывающий предлог. Ужасный кофе. Милые глупости…  — В чём же мы тогда квиты?  — В том, что всё это время не даёт вам покоя, — он неожиданно выпрямился и сел, потянувшись за бокалом, забытым на краю стола. Не думая и не дыша, Робер молча наблюдал, как Рокэ пьёт, ставит бокал на место, поднимается, останавливается у окна; окно выходит на внутренний двор, напоминая, что где-то там есть улица и даже другие люди. — Как бы вы это ни называли, как бы ни хотели назвать… Каждый сходит с ума по-своему. Я рад, что не разучился чувствовать… Что именно — говорить бессмысленно, вы сами знаете, что для всего на свете слов не хватит. Откровенно говоря, их не хватает и для четверти пресловутого «всего».  — Не хватает, — эхом отозвался Робер, вставая рядом. — К сожалению… Может, если бы хватало слов, люди бы не нуждались в жестах — в жестах, движениях, касаниях и объятьях, в поцелуях, выражающих порой гораздо больше, чем набор букв на любом языке мира. И куда больше страстных, жадных, вспыльчивых, кружащих голову поцелуев говорили спокойные, желанные, выражающие не сумасшедшую пылкость, а спасительную поддержку, граничащую с болью. Когда трудно говорить, ничего иного не остаётся; станешь полиглотом, выучишь все языки вселенной — ни на одном не скажешь того, что видишь во взгляде, ощущаешь в прикосновении, читаешь в молчании. Если бы хватало слов… Впрочем, кому они нужны — эти слова?