♬ Мельница — Прощай
Улица Арколь, ведущая прямо на площадь перед собором, пестрила лавками и магазинчиками: со всех сторон слепили глаза безделушки для туристов, магнитики, шарфы, расшитые платки, репродукции известных картин или произведения уличных художников, прочая дребедень, не стоящая своих денег. Пункт обмена валюты казался инородным телом в этом развесёлом коридоре невысоких домов, впрочем, по факту он был здесь нужнее десятка кофеен — деньги-то крутятся на этих магнитиках, да ещё какие деньги. Затолкав поглубже внутрь ноющего страдальца, Робер стоически сопровождал провинциальную часть семейства. Тётушка Амалия — а без неё не обошлось — очень любила остров Ситэ и жаждала обойти его целиком. Господи, помилуй, они же только начали! — Не хотите магнитик? — вмешался Робер, не желая в сотый раз выслушивать сплетни про кузена, уже вызубренные наизусть. — Зачем же мне? — удивилась тётушка. — На холодильник повесите, что с ними ещё делать. — На моём холодильнике уже места нет, — она отвлеклась от семейных передряг и переключилась на не менее занудное и противное повествование о том, как родич ездил в Египет и привёз, ох, он тако-ое привёз… Робера преследовало смутное ощущение, будто бы этот рассказ он слышал в менее уместных обстоятельствах — на похоронах деда. Или тётушка Амалия таким образом выражала своё сочувствие — не деду, так мумиям египетских фараонов? Неважно, а вот магнитика захотелось — жуть. Робер понимал, насколько это глупо, но пустой холодильник не давал ему покоя. В смысле, пустой внешне: гладкие, ничем не занятые стенки… Когда-то давно он прочитал, что магниты вешать — вредно, и махнул рукой — не больно-то и хотелось. Однако магнитик служил фоновым шумом для мыслей, под стать кофе с коньяком, а так голова была забита совершенно другим. Трудно сосредоточиться на асфальте под ногами, когда ты весь такой влюблённый и не знаешь, что делать. Ещё труднее — когда тебе внезапно ответили взаимностью, и с этим тоже надо что-то решать. Или не надо? Картина маслом — два взрослых человека с опытом отношений не могут договориться, съезжаться им или нет… Хотя какой смысл, со всеми этими приключениями Рокэ и так по факту переехал… — Какой чудесный шарф, ты только посмотри! — воскликнула тётушка. — Тебе не кажется, что он бы замечательно подошёл Жозине? — Да, вы правы, — кивнул Робер, сосредоточенно рассматривая сумку на витрине, — погода сегодня просто чудесная. — Понимаю, — протянула тётушка и двинулась дальше по ряду магазинов. Кажется, он ляпнул что-то не то. Временно чёрт с ней, с тётушкой, а также с парой плетущихся позади двоюродных братьев (или троюродных? Хоть бы одна знакомая рожа!). Окружающий мир казался неестественным, ненастоящим, как макет города под толстым музейным стеклом; мысли вертелись вокруг того, что произошло пару дней назад. Может, не пару — Робер так старался вести счёт времени, что всё-таки сбился, да и пошёл он, этот счёт — рядом всегда есть люди с часами и отрывные календари… Стоило закрыть глаза или отвлечься на минуту, как он снова оказывался в полутёмной комнате с приглушённой танцевальной музыкой из-за стены. Кто-то сказал, это электро-свинг, но дела до музыки не было — она просто играла. — Ну надо же, какой отсюда всё-таки вид! Робер честно посмотрел на вид. По его мнению, с другой стороны острова было получше, но нависающая над крайним домом северная башня смотрелась симпатично. Не так внушительно, как с площади, или это из-за погоды? И впрямь тепло и солнечно, несмотря на гуляющий туда-сюда ветер. Вечера поздней весной — не лучшее время, чтобы торчать на набережной или мотаться по островам… А Марсель всё-таки зараза! Специально всё подстроил. Понимая, что возмущается он исключительно для вида, Робер гадал, надо ли позвонить-написать приятелю и решил, что не стоит. И так скоро появится приличный повод — статья про клинику выйдет в печать, если он, конечно, снова не перепутал даты. Надо завязывать быть таким рассеянным, а то это плохо кончится. Когда они всё же добрались до площади, потеряв в толпе только одного брата, зато подхватив у выхода из метро опоздавшего дядю, небо потихоньку начало темнеть, забирая вместе со светом дневное тепло. Запахнув пальто, наугад вытащенное из шкафа за пять минут до выхода, а теперь пришедшееся весьма кстати, Робер позволил себе оторваться от родственников и постоять немножко напротив собора. Не в одиночестве, конечно, вокруг кружили толпы туристов и экскурсоводов, но хотя бы молча, не выслушивая чужую болтовню, направленную прямо ему в уши. Робер всегда любил это место, как и многие значимые места родного города, и особенно этот вид на Нотр-Дам — с людной площади, снизу вверх, с видом на грозные башни на фоне темнеющего неба, порталы с углублением, впечатляющие фасадные розы, изнутри дающие потрясающий свет благодаря игре витража и солнца. История собора ускользала на задний план — она попросту не имела значения, когда ты оставался наедине с самим храмом. Будто безмолвный диалог… Кому скажешь — в дурку упекут, хотя… Что ни говори, а чувство прекрасного и любовь к искусству у французов развиты вполне себе прилично. Иногда важные события твоей жизни крепко привязываются к каким-то местам, необязательно к тем, где случилось что-то конкретное. Глядя в самую душу старого собора, Робер продолжал думать о своём, и впечатления так и накладывались одно на другое. Величественная башня и глухая танцевальная музыка из-за стен, искусные статуи и запах кофе и сигарет на кухне, невидимые снаружи отблески витража — скрытая за холодностью и цинизмом пылкость, страсть и любовь… Мир будто раскололся надвое, а затем эти осколки соединились в одно целое, и он наконец-то вспомнил, как дышать.***
Тётушку Амалию на дух не переносили все, кто её встречал, просто до некоторых эта неприязнь доходила не сразу. Сегодня дзен познал Мишель, когда остался с почтенной родственницей на улице, пока остальные инспектировали магазин парфюма. Тем не менее, братец героически вызвался сопроводить родичей обратно — учёл, что большую часть времени тётушку курировал Робер. Тот уж не стал говорить, что пропускал мимо ушей добрую половину того, что тётушка «понимала», и даже не почувствовал себя свиньёй — пусть налаживают там семейные узы, он уже всё, что надо, наладил и может быть свободен! Хотя бы на этот вечер. Вечер оказался непривычно пуст. В кои-то веки Робер знал планы всех своих приятелей, и они дружно работали, дежурили и куда-то уезжали. Одиночество не тяготило — оно не так тяготит, когда знаешь, что кто-то да есть… В памяти щёлкнуло то утро, когда он проснулся один, но, протянув руку к соседней подушке, почувствовал тепло. Неосязаемое присутствие — вот как это можно назвать. Рокэ всегда ходил бесшумно, почти крался, и слышен был лишь стук двери и проворачиваемого в замке ключа. Ничем не связанный и никому не обязанный, Робер решился на очередную глупость и пошёл выбирать себе магнитик. А что такого, в конце-то концов? Кто только не шляется по этому Ситэ, тем более в такое приятное время года. Может, он турист. Может, выбирает подарок другу-иностранцу. Мало ли, кем он может быть. — В подарок выбираете? — поинтересовалась продавщица магнитиков, одна из десятков продавщиц, когда он застрял напротив прилавка. — Себе, — с мстительным удовольствием признался Робер и с удивлением обнаружил, что сказал это вслух. Впрочем, продавщица даже бровью не повела, вот и умница. Сувениров и украшений тут — хоть пруд пруди. Пруда не было, был холодильник. Недолго думая, Робер выбрал первый попавшийся прямоугольный магнит всё с тем же собором, просто потому что ничего другого взять не мог. Будет на кухне свой маленький Нотр-Дам! А зачем он, кстати, хотел магнитик?.. Точно, крепить дурацкие записки… Тогда эта мысль казалась бредовой, теперь он всерьёз задумывался, «запасные ключи в ящичке» или «буду поздно, еды нет». Сюда бы ещё «покорми кота», но кота Робер так и не завёл. Бродить так бродить — он не отказал себе в удовольствии ещё раз постоять на соборной площади, любуясь достопримечательностью. Стемнело уже основательно, и Нотр-Дам казался совсем другим. Подсветка немного непривычная, но без неё никуда, иначе башни затеряются в стремительно набухающем чернотой небе. Телефонный звонок — вот только этого не хватало! Какая-нибудь зараза сейчас испортит всё впечатление, но не взять трубку Робер не мог; оказалось, что это Рокэ, и глупое сердце, и без того ведущее себя до неприличия бестолково, радостно подпрыгнуло пару раз. — Что-то случилось? — Ровным счётом ничего, хотя я уже не так уверен… Где ты, памятник мировому одиночеству, шляешься в этот чудесный вечер? — Я не шляюсь, я гуляю. Закончил выгуливать родственников и решил повторить, но уже без них, — объяснил Робер. — К родственникам можешь не ревновать. — Я ревную к Парижу. — Присоединяйся? — Не настолько, — лениво отозвался Рокэ, и воображение тут же нарисовало выражение его лица и вальяжную позу. — Дежурство ещё не кончилось, но здесь смертельно скучно. Никого сегодня не убивают… — Не расстраивайся, убьют обязательно, — пробормотал Робер, глядя на подсвеченные изнутри фасадные розы. Розы, розы, что-то с ними было не так… А небо светлеет пятнами и как будто покрывается болезненными волдырями, но это облака. Это дым. — В чём дело? Выдать его мог только голос — ни один человек рядом пока не повернул головы, не поднял её сантиметром выше. Шпиля не видно, башни окутаны серовато-сизым, а откуда-то изнутри неспешно карабкается жуткий бурый столп дыма. Витражи не выдерживают света и выплёскивают его наружу, только свет оказывается огнём. — Робер? — Он горит, — собственный голос звучит до ужаса тихо на фоне поднявшихся криков в толпе. — Нотр-Дам-де-Пари.***
Если бы Робера попросили описать в двух словах, что происходило в тот вечер на Ситэ, он бы сказал — организованная суматоха. Звучит как оксюморон, но иных терминов на ум не приходило. То, что творилось кругом, можно было назвать только хаосом, однако этот хаос в какой-то момент начали контролировать и перенаправлять. Темнота не позволяла даже смотреть под ноги, единственным ярким пятном был горящий собор — но на него больно глядеть, не говоря уж о том, что страшно и тоскливо. Ориентироваться можно лишь на звуки и сигнальные огни. Ужасающий скрежет и какое-то странное гудение пламени (до сего дня и представить не мог, что огонь тоже воет) — со стороны Нотр-Дама, откуда-то сверху — лихорадочный шелест лопастей вертолётов, едва различимый из-за высоты. Бессвязные панические вопли на разных языках — туристы и местные, гражданские, чёткие выкрики наподобие команд — пожарные, врачи и полицейские. Разномастные сирены, приближающиеся с разных сторон, машины с отличительными знаками, мелькающие перед глазами люди в форме, оградительные ленты, лестницы, лестницы — очень много лестниц… Не тот беспорядок, что царил на улицах города, когда бунтовали или пытались бунтовать. Тут никто не давил тебе ноги, ну или Роберу просто повезло, или не все поняли, что происходит. Трудно не понять, хотя неожиданные вещи мозг всегда принимает в последнюю очередь. Шаговая доступность больницы и здания государственной полиции, конечно, утешала, но сначала нужно было разобраться с огнём. Отогнанная руководителями эвакуации толпа не расходилась — все глазели из-за сделанного на скорую руку ограждения, как горит легенда. Кто-то начал громко рыдать, и не нашлось ни единого человека, кто бы осудил плачущего. На телефоны и видеокамеры снимали молча, изредка доносились выкрики с соседней улицы, но на какое-то время застывшие на острове люди сохранили скорбное молчание. А затем звуки вернулись — так же резко и непрошено, как если б все разом пришли в себя после оглушительного взрыва. Заметили человека на самом верху северной башни. Как он туда попал и что делал — не понять, силуэт выхватили сначала лучи света с какого-то из кружащих вертолётов, а потом — пламя. — Помогите ему! — Вытащите! — Да снимите ж его оттуда! — взмолилась сердобольная женщина прямо перед Робером. — А вдруг женщина? — Разницы-то? — возмутился кто-то. Боже, как хороша была эта фраза неделями ранее, дома на кухне! — Никакой, но… — Слушайте, присмотритесь, да присмотритесь же, люди! Люди присмотрелись. Не понимая, какого чёрта он ещё здесь, в самой гуще толпы, Робер прищурился и тоже различил что-то странное. Силуэт на крыше вёл себя так, словно должен был там находиться. В руках у него виднелась сумка странной формы, всем напомнившая пустую канистру из-под бензина. Если бы дым не застилал фигуру, можно было б разглядеть, как он задирает подбородок, поднимает руку, сжимающую громкоговоритель. Как не расплавился? А человек — как не задохнулся в дыму? Впрочем, отсюда по-прежнему ни черта не видно, он мог быть в маске, а мог — мог просто на всё наплевать, иначе зачем всё это? — Говорит! Он говорит что-то! — Тише вы, заткнитесь, не слышно ни хрена!.. — И не будет слышно, — зачем-то сказал Робер, не сводя уже слезящихся глаз с яркого-преяркого пятна на перепачканном фоне неба. — Мы далеко, а там огонь и сирены… — Да заткнись ты, умник, — буркнул кто-то в ответ. И не поспоришь. Как они ни напрягали слух, до ограждённой зоны долетали лишь обрывки слов и фраз, но там, на площади, было слышно хорошо. Этот момент удачно запечатлели вездесущие ненасытные средства массовой информации, чьи корреспонденты, казалось, только и ждали случая, чтоб вынырнуть из-под оградительной ленты и кинуться в пекло за ценной информацией. В голове мелькнула посторонняя, но здравая мысль — Валме бы не полез… Или полез? Кто знает… Если б горел собачий приют… — Услышьте!.. в огне… справед… наших людей! Услышьте и… — «обратите внимание», заботливо дополняли газеты, журналы и телеканалы на следующее утро. — …на улицах! Не желаем… полнять… смысленно… услышьте! — надрывался неизвестный, о котором завтра будут говорить, как о незадавшемся герое несостоявшейся революции, о раз и навсегда пойманном зачинщике мятежа двадцать первого века. Один из многих, зато самый отчаянный — ему явно было нечего терять. Насколько надо слететь с катушек, чтобы устроить такое?! Зачем он шёл? Почему не споткнулся, а лишь ускорил шаг и оказался вон там, наверху, объятый пламенем, сжёгший многовековую историю? Всё выяснилось потом, точнее — не всё, только информация для горожан, касающаяся всех и каждого. Мотивов того парня не довелось узнать никому. Робер с поразившим его самого безучастием смотрел за декламирующей фигурой, припоминая всё, что слышал о протестном движении последнего года. Яркие жилеты, цены на топливо. Яркое пламя, цена на жизнь… Как там сказал Эмиль? Снежный ком? Все против всех? Неужели каждой мятежной инициативе суждено кончаться вот так? Единого лидера у движения впоследствии не обнаружили. Был когда-то, да его давно арестовали. Нашлись другие, и с тех пор все напрочь забыли о топливе, у каждого новобранца были свои поводы для выражения недовольства. Сколько раз из-за них вводили комендантский час, сколько раз штрафовали за ложную информацию о лидере заговорщиков. Обратить на себя внимание и заставить власть пойти на уступки, кричал свежий завтрашний выпуск «Парижанина». Остаться недовольными, требовать большего, распасться на много нелегальных организаций и утратить первоначальную цель, комментировали национальные новости. Там нашли парочку наркодилеров, одного беглого заключённого, много бедной молодёжи и немало мужчин среднего возраста и оппозиционных взглядов. Там нашли — кого только не нашли, но на башню собора полез только один. Завтра скажут, что парня использовали другие. Скажут, что это он подбивал студентов не только своего вуза, но и других, знакомых. Начнут врать, что сбежал из психбольницы. Заврутся, уверяя, что был самоубийцей-неудачником. Скажут много — ни разу не попадут в цель, а правду выяснить уже не удастся. Но сейчас, в эту самую минуту, ясно одно: он всё сказал и собрался прыгать, огонь всё ближе и лижет пятки, не говоря уж о едком дыме (на записи будет слышно, как задыхался говорящий в последней части монолога). — Разобьётся! — Да и хрен с ним, мать! Такую храмину подпалил! — Сам ты храмина, старый хрыч… А человека жалко… — Не жалко! — А мне вот жалко! — Летит, летит! Смотрите же! Все вытянули шеи, затаили дыхание. Внизу, ближе к перекрёстку с улицей Арколь, был натянут батут, им и решил воспользоваться декламирующий. Падать опасно и высоко, но пламя пожирало здание изнутри и с другого угла — есть шанс… Кто-то вскрикнул, когда человек прыгнул и пару стремительных секунд спустя зацепился одеждой за острый угол; незнакомая женщина вцепилась в руку Роберу, спутав его со своим спутником, и не заметила этого. Наверное, тот парень что-то себе сломал — слишком резко затормозило летящее тело, но он всё же извернулся и сумел оторваться, исчезнув в темноте; судя по кадрам из ещё не отпечатанной прессы, попал-таки на спасительный батут. — Удерёт! — Не удерёт! — Попытается удрать, но слишком слаб… А чего вы уставились? Там-то жарко, между прочим, а уж дышать совсем нечем! Я знаю, — поучительно надрывался какой-то умник, — у меня астма. — Вот и … тебя … в каждое лёгкое! — рявкнул кто-то посолиднее, чьего лица Робер не видел, зато видел широкую спину и мускулистые руки. Астматик затих. — Граждане, не толпитесь, пожалуйста, идите по домам, — устало проговорили в мегафон совсем рядом с ними. Полицейский. — Убедительная просьба всем отправляться по домам. Кому нужна медицинская помощь, обращайтесь к специалистам, они дежурят с двух сторон площади, не толпитесь, пожалуйста… Робер сориентировался, оглядевшись по сторонам, что стоило ему отдавленной — в этот раз да! — ноги и болезненного тычка в живот. Эту часть толпы, куда он угодил, согнали к дальнему краю площади, буквально прижав к зданию государственной полиции, и все кинутся — уже побежали — прочь по улице Ситэ. Либо в сторону метро, либо в сторону моста, кто как решит, но оба варианта заполнялись людьми слишком быстро — боже ж ты мой, да не было здесь столько людей, откуда они взялись?! Некоторые решили, что себе дороже прорываться через толпу, и рискнули обойти через Арколь — понаблюдав за ними, насколько позволяла ситуация и переменчивое освещение, Робер убедился, что и там можно пройти, и скользнул следом. Ни разу за последнее время он не чувствовал происходящее настолько остро. Всё проходило как в тумане, что похороны, что депрессия, что уличные беспорядки, что завалы и приключения на работе, что пьянки с полицией, что дни, что ночи… Сейчас сознание на пару с организмом решили отыграться сполна. Бросив все силы на то, чтобы выбраться с острова целым и никому другому не навредить, Робер остро ощущал въедавшийся в ноздри запах дыма, тяжесть нависшего над собором дыма, напряжённую усталость в ногах (очень вовремя, ничего не скажешь!) и лежащий в кармане магнит. Если бы он не попёрся за грёбанным магнитом, сидел бы уже дома и курил! Как всё-таки одна маленькая вещица влияет на нашу жизнь… Поворот на нужную улицу и впрямь был свободен, хоть и пришлось вежливо пробиваться через заслон. Не удержавшись и грязно ругая себя за это, Робер замедлил шаг, проходя в опасной близости от ограждения. Огонь унять не могли — собору конец… Отреставрируют, но не спасут, насколько он мог судить. Пламя не распространяется на соседние дома и на деревья, задержать бы его ещё чуть-чуть… Вот дым — от дыма можно сойти с ума, ну так самое время делать ноги… Продолжалась эвакуация последних задержавшихся сотрудников и посетителей; приглядевшись, Робер понял, что медики с ног сбиваются, а с краю площади лежит тело. Не тело — человек, живой. Будь он проклят, если это тот самый парень с крыши. — Домой, месье, домой, — замахал на него руками кто-то из службы эвакуации. — Здесь все разберутся… всех хватает… Опять лезешь, куда не просят? Ну и лезь — что с тобой поделать. — Не хватает. Вон человек лежит, — не дав на себя наорать, Робер повысил голос первым: — Слушайте, я врач, я смогу оказать ему первую помощь… — Да кто там… — буркнул сотрудник и обернулся через плечо. В то же время к лежавшему подбежали люди в полицейской форме, судя по всему, опасности он не представлял. — Серьёзно? — Гражданских вывести, — от холодного, определённо начальственного голоса вздрогнули оба. Робер почти прекратил настаивать, чёрт возьми, что он вообще творит с этой жизнью, а потом признал в говорившем Лионеля. Одетый по полной форме Савиньяк не очень-то добро сощурился, споривший с Робером сотрудник пробормотал что-то вроде «инспектор» и виновато приосанился. — Никаких исключений, — добавил Лионель. Едва представив, как он выглядит со стороны, Робер чуть не взвыл, но вид корчащегося на земле человека перебил все остальные мысли. — Инспектор, да? Вы знаете, что я врач. Я спокойно уйду, когда удостоверюсь, что ему оказали помощь, — процедил он, злясь не пойми на что, понимая, что так говорить не стоило… Да Боже, Лионель не хуже остальных знает, что врач, пусть и опытный и образованный, последние несколько лет делает одни прививки таксам! Времени было в обрез, сейчас его выставят и… — Этому? — Лионель обернулся через плечо, ничуть не изменившись в лице, когда его взгляд остановился на сцене — группка явно растерянных подчинённых, нависших над раненым зачинщиком. — Этому. Вам ведь не нужно, чтобы он умер! — Под мою ответственность, — в ровном голосе отчётливо слышалось недовольство, но Робера пустили, снабдили какой-то медсестрой — всё произошло так быстро, что он и не ожидал. Теперь уж точно пора выключать панику и заняться делом. Пока какой-то стажёр объяснял, что доктора пропустили, не трогать доктора, Робер с новоиспечённой коллегой накинулись на пострадавшего с таким усердием, словно тот не был виноват в случившейся катастрофе. Не показалось — парень обзавёлся парой переломов, пока летел и падал, также он задыхался и весь страшно обгорел. Занимаясь самыми жуткими ожогами, пока молчаливая опытная медсестра работала с выносным оборудованием из ближайшей машины скорой, устанавливая аппарат искусственного дыхания и готовя маску, Робер поймал на себе помутившийся взгляд раненого и едва не задохнулся сам. Да, тому порядком досталось, но он всё равно был узнаваем. С обожжённого лица бездумно, но упрямо смотрели широко раскрытые голубые глаза, обгоревшие волосы когда-то были светлыми, волевой подбородок — точно тот же, что был горделиво выпячен в университетском дворе… — Господи, — вырвалось едва слышно. — Это же ты. Вряд ли избранник Мэллит разобрал, что ему сказали, не до того ему было прямо сейчас. Она знала? Она хоть догадывалась?! Или то, что скрыла бедная девочка — всего лишь скверный характер своего… горе-хахаля, а не его безумства в оппозиции? Чёрт с ним, кем бы он там ни был, сначала надо наложить повязку. — Да чего вы с ним возитесь, — буркнул какой-то ажан, нависая над головой и побрякивая наручниками. — Уж не помер бы. Наверное. — Заслужил, — поддакнул кто-то ещё. — Я так не думаю, — спокойно ответил Робер, принимая от медсестры свежую влажную повязку. Все почему-то замолчали. — Спасибо. И нечего так смотреть. Любой бы справился, было бы желание. Какой-то медик освободился и возмущённо что-то говорил у него над ухом, но Робер не особо слушал, сосредоточившись на деле, и опять все замолкли… Вся его недолгая контрактная служба, давно забытая и много лет казавшаяся бессмысленной, весь опыт помощи людям вместо животных пригодился здесь и сейчас… Когда они закончили, обменявшись благодарным рукопожатием с медсестрой, зачинщик более или менее пришёл в себя; видок у него был так себе, а местоположение — ещё лучше: на носилках и в наручниках. Решали, куда везти первым делом, и Робер под шумок отошёл, неожиданно ощутив полнейший упадок сил и отвращение ко всему живому. К себе — мог бы и не лезть и не выделываться. К раненому — то же самое! К полицейским, ко врачам, к зевакам, да ко всем… Страшно хотелось домой, но, кажется, теперь он был обязан досмотреть до конца. В конце концов, хотел ты этого или нет, а какую-никакую жизнь немного спас. Разогнав толпу, выставив патрули и определившись, что делать с арестованным, ажаны остались без дела — во всяком случае, так показалось Роберу, наблюдавшему за ними с края площади с абсолютно безучастным видом. Врачи, которых он видел отсюда, справлялись, и опять накатило противное чувство, будто он сунулся не в своё дело. Но это было не так. Больше никому не приспичило спешить на помощь этому безумцу. Очнётся — не оценит, это уже его личные проблемы. — Эпинэ, — из темноты рядом появился Лионель, снова неожиданно. — Прошу прощения за нарушение порядка, — сказал Робер, едва взглянув на него. Догорали башни… — Уже пустое. Жизнь ты спас. Не все понимают, что на самом деле важно. — Он бы и без меня протянул. — Но ты всё равно решил помочь, — как всегда, трудно было определить эмоции Лионеля, но сейчас этот чёрт улыбался. — Это многое объясняет. — Да ладно, — устало пробормотал Робер, даже не желая знать, что там чего объяснило. — В любом случае, я ухожу и больше не буду мешать. — Во-первых, мы тоже заканчиваем. Во всяком случае, я и мой патруль. Во-вторых, я был уверен, что ты тут Алву ждёшь. — Откуда? — недоуменно нахмурившись, Робер проследил за его взглядом и тяжело вздохнул. Кажется, он так засмотрелся на чужие ожоги, что проморгал всё, происходившее вокруг. Из горящего здания выскочили несколько человек в форме, шедший первым тащил какого-то упирающегося погорельца к ближайшему полицейскому фургону. — Ладно… Я и не заметил. — Очень зря. Я вот тоже не заметил, — сухо отозвался Лионель, — и кое-кто полез в горящий собор. — Вы разве не отдавали приказ? — Пришлось отдать, когда они уже были внутри. — Разрешите доложить! — воскликнул кто-то из патруля, весь чёрный от сажи и с обгоревшими рукавами, и Робер признал Герарда. Сил удивляться уже не было, поэтому он ужаснулся. — Захвачен ещё один поджигатель! — Полтора поджигателя, Герард, — поправил Рокэ, которого из-за копоти тоже можно было узнать лишь по голосу. Ну и по тому, как он одновременно держал в захвате слабо барахтающегося индивида и вёл светскую беседу с коллегами. — К сожалению или к счастью, на второго что-то там свалилось, и мы решили оставить всё, как есть. Не дёргайся, ублюдок. Это я не вам… — Уб… поджигатель не пострадал? — Идти может, переломов нет. Слегка испугался, но я бы не назвал это страданием. — Тогда в фургон, — распорядился Лионель, хлопнул Робера по плечу и ретировался к начальству. Убедившись, что никто его не прогоняет, Робер какое-то время продолжал подпирать стену, потом отошёл в сторонку и сел на обочине, вперившись взглядом в одну точку — горящий шпиль. Процедуру ареста он как-то уже наблюдал, можно не повторять… И так в голове пусто, впечатлением больше, впечатлением меньше — всё равно. Наверное, прошло около получаса — за временем он не следил, по ощущениям — как-то так. По очереди разъезжались машины скорой помощи и полиции: все, кто уже свою работу выполнил и мог не мешаться под ногами у остальных. Разумеется, оставалась прорва дежурных, а с огнём до сих пор боролись, в основном сверху, но по сравнению с прошедшим часом площадь выглядела фактически безлюдной. Рядом появился чумазый, возбуждённый происходящим Герард, и Робер по инерции встал, хотя больше всего хотелось лечь и заснуть прямо на дороге. — Ты там не поранился? — тьфу ты, забыл, что не с ребёнком разговаривает, а с настоящим ажаном. — Нет, месье, — отрапортовал ответственный ребёнок. Убедившись, что никто их не слушает, Герард смущённо выпалил: — Вы видели, как мы вошли? Это было просто… нечто! Простите, я под впечатлением, это… это мой первый ТАКОЙ арест! — В горящем здании, ну ещё бы, — усмехнулся Робер. — Я, к сожалению, был занят, но… — Да, я вас видел, вы спасали человека. — Преступника, да… — Человека. Всем бы так, — закончил стажёр и, услышав чей-то зов, скрылся с глаз долой. Кажется, парнишке просто хотелось поделиться счастьем со знакомым лицом. Робер не возражал, но как же охота спать! Вообще-то, он ничего не обещал и мог уйти в любой момент, но решил немного подождать. Беглый осмотр разбросанных по площади людей ничего не дал. Сейчас все силы были брошены на спасение собора… Некоторых частей уже явно не спасти, впрочем, сначала надо остановить огонь, а потом думать… Кажется, пламени стало значительно меньше. Или он надышался дымом и видит глюки. — Тебя что, магнитом тянет на место преступления? — Робер подпрыгнул от неожиданности, услышав Рокэ прямо у себя за плечом. Тот стоял рядышком как ни в чём не бывало и смотрел на догорающую башню. — Магнитом, да, — так смешно, аж плакать хочется. — Я просто хотел купить магнит… дурацкий магнит. — Купил? — Конечно. — Значит, не такой дурацкий, — рассеянно заметил Рокэ, не отрывая взгляда от умирающего собора. Робер уставился туда же, собственно, он не сводил глаз с Нотр-Дама уже больше часа, если не считать пары разговоров. — Грустно это всё… — Бесспорно. Помнится, когда я впервые попал в Париж, первым делом помчался сюда. Очень уж хотелось увидеть своими глазами. Кто бы мог подумать, что всё кончится поджогом из-за чьего-то раздутого самомнения… Робер хотел знать, что там на самом деле произошло, почему выбрали бедный Нотр-Дам, как в этом всём замешан избранник Мэллит, как они вошли в горящее здание, сколько зачинщиков оставалось внутри, сколько их вообще было. Больше всего из перечисленного он хотел понять, что в этой жизни могло толкнуть человека, нескольких человек, группу людей на такое безумство. Вопросы вертелись на языке, а перед глазами застыло угасающее пламя, обуглившиеся фуражки, содранная кожа и волдыри. — Это всё? — Что — всё? — Ты здесь сделал всё, что мог? — Да. Ты тоже. — Пойдём домой, — вполголоса сказал Робер, не в силах больше смотреть на обожжённый храм, отвернулся и, сделав нетвёрдый шаг, уткнулся лбом в его плечо. Хватит. Всего — хватит. Рокэ промолчал, через какое-то время Робер ощутил прикосновение — лёгкое поглаживание ладонью по голове. — Пойдём.