♬ Zaz feat. Pablo Alborán — Sous le Ciel de Paris
Иногда нам кажется, что огни отгорели, стены рухнули, ниточка порвалась, одним словом — конец. Не всегда конец — плохо, ведь многим неприятным вещам тоже суждено кончаться, в этом плане их ничто не отличает от приятных и хороших. Отворачиваясь в последний раз от догоравшего собора, Робер был уверен, что внутри него что-то оборвалось, и дело не только в Нотр-Даме — не настолько он привязался к месту, хотя, бесспорно, ещё долго вся Франция будет горевать. Произошло слишком много странных и бредовых вещей, все они случились в один вечер и как будто обрушились где-то у него внутри, оставив лишь ноющее пустое пространство, насколько пространство может ныть. Глупые разговоры с тётушкой? Ерунда какая-то. Избранник Мэллит, декламирующий что-то в мегафон, а потом сигающий с башен — это вообще абсурд, такого и по пьяни не придумаешь. Робер не сомневался, что был трезв, и все остальные — тоже, но объяснить произошедшее можно было лишь тем, что оно всё-таки произошло. Единственное, что он был готов принять — помог он там обгоревшему страдальцу, не помог, хоть что-то сделал. Дальнейшее не касается. Только вот на смену некомфортному, но привычному ощущению потери, размеренному, тихому и почти родному, пришли кошмары, к которым Робер оказался не готов. Сны снами, не мог же он настолько испугаться, чтобы в третий раз за ночь дёргаться и просыпаться в холодном поту! В ушах стоял треск пламени и слабое отдалённое гудение, разрезаемое лопастями вертолёта, а в ноздрях застрял навечно запах дыма. В спальне почему-то светлее, чем должно быть ночью. Отдышавшись и вполголоса приложив себя парой крепких, но действенных словечек, Робер осмотрелся и понял — из-под прикрытой двери ползла полоска света, похоже, из гостиной. Часы показывали половину третьего. — Я не засну, — констатировал очевидное Робер, уронив себя на диван и меланхолично уставившись перед собой. Телевизор работал беззвучно, показывая какую-то ерунду, какую обычно гоняют в ночном эфире. Рокэ слегка наклонил голову к плечу, будто только теперь заметил его присутствие, и промолчал; на подлокотнике дивана стоял бокал с виски на два пальца. — Ну как так можно… — Что именно? — что бы там ни горело и ни разваливалось, Рокэ всегда спокоен, впрочем, его не поймёшь. Робер понадеялся, что начал понимать, сейчас было трудно думать — хорошо бы отключиться и успокаиваться звуками чужого голоса, но вопрос задали ему. — Да всё. Я теперь чувствую, что должен разобраться во всём… что случилось. Но знаю, что не пойму ни черта. Или пойму и захочу забыть, — он поморщился от того, что сам сказал. — Н-да, хорош… — Чего ты от себя всё время требуешь? — Рокэ отозвался не сразу, рассеянно поболтав в стакане виски и лишь после этого обернувшись к собеседнику. Робер с готовностью уцепился за его взгляд, пытаясь найти хоть толику переживаний — отражения себя самого. Не нашёл. — Разбираться будут другие, и то, открою тебе страшную тайну, не разберутся до конца. А это твоё «должен» — сам знаешь… — Знаю, но не могу от него избавиться… — Так избавься. За каждого дурака на улице молиться будешь? — Легко говорить! — Не очень, но ты вынуждаешь. Лучше налей себе виски и спи. Выгоняют с собственного дивана. Буркнув что-то невразумительное, Робер ретировался на кухню, послушно выпил, немного очнулся, посмотрел на часы. Ещё немного, и можно будет не ложиться. Страшно тянуло покурить, правда, одна мысль о дыме внушала другую. Затянуться хотелось, сигарету в пальцах подержать — тоже, но… Пятиминутная борьба с самим собой дала неожиданные плоды — впервые, наверное, за несколько лет Робер добросовестно пихнул сигарету обратно в пачку. Приехали! Осталось только сбрить усы и бросить пить! Всё же в этом мире существует масса других успокоительных, иначе бы люди давным-давно сошли с ума. К нормальным Робер себя уже не причислял, ну и чёрт бы с ней, с этой нормальностью, её всё равно как будто не существует. Для пущей убедительности забросив сигареты на верхнюю полку шкафа, он вернулся в гостиную и растянулся на диване, без разрешения уложив голову на колени Рокэ. Несмотря на относительно устоявшиеся отношения, Робер на всякий случай приготовился получить за это по лбу. Не получил. — Страшная месть? — осведомился Рокэ, посмотрев на него сверху вниз. Вертелся на языке какой-то остроумный ответ, да так и не сошёл. Робер устроился поудобнее, глуповато улыбнулся и кивнул. — Тогда боюсь… — Правда? — Разумеется, нет. Тебе осталось только заурчать. — Ты больше похож, — пробормотал Робер, пытаясь игнорировать тот факт, что его только что полицейский завуалированно назвал котиком. Ей-богу, у него последний раз уши горели на первом курсе института. — И всё-таки насчёт страха… как ты это всё… — Я привык. Легионеров в качестве практики и работы отправляют на военные операции разной степени жестокости, по сравнению с этим большая часть полицейских забот — сущая ерунда. Конечно, зрелища попадаются не самые симпатичные, но жизнь не музей. — Не на все экспонаты приятно смотреть? — А некоторые из них ещё и разлагаются, только нет защитного стекла. — В детстве нас с братьями водили в музей насекомых, или что-то подобное, — вспомнил Робер, свесив руку с дивана и нашарив на полу бокал. Зачем-то притащил с собой пустой. — Было очень интересно и даже мило, пока я на них под увеличительным стеклом не посмотрел. Ну и рожи у этих бабочек… Крылья фантастические, а вот всё остальное… — С какой скоростью они летают? — Сильно зависит от вида, а что? — Ничего, наверное, самая быстрая бабочка — та, которая посмотрела в зеркало… Не смейся, я уроню бокал. — Очаровательные приоритеты… — Уроню на тебя. — Ладно, не буду, — сонливость нахлынула волной, сопротивляться ей было глупо. Робер повернулся набок и закрыл глаза, игнорируя упавшие на лицо пряди. Впрочем, их скоро убрали. — Скажи мне… — М-м? — Если тебя всё это… не впечатляет, — сонно пробормотал Робер, — почему ты тут сидишь? Шёл бы спать… — Это же очевидно. Я тут сижу, чтобы ты на мне лежал, — вполголоса подсказал Рокэ, в той самой интонации, от которой дышать становилось тяжело. Робер не купился, очень уж хотелось спать. — Ну пожалуйста. — Что? — теперь по волосам гладит, изверг… — Скажи, что тебе тоже не по себе, хотя бы чуть-чуть. Я перестану чувствовать себя идиотом. — Наконец-то ты правильно подобрал слова, — задумчиво заметил он, случайно коснувшись пальцами уха. Случайно? — Не по себе — звучит более верно… Муторно или тоскливо, может быть. Всё это — слишком громкие слова, когда привыкаешь… Поэтому я и не вижу смысла их озвучивать. — Это неправильно, — заученная фраза, сколько раз её слышал. — Надо говорить вслух, а то плохо кончится. Знаю, не мне об этом говорить… — Вот именно. — Но я уже сказал! Если продолжать молчать, никто никогда не узнает правды, и… не говори, что правды нет, я тебя укушу… — Я запомнил. А тебе не приходило в голову, что если правды не существует, то всё, сказанное вслух — это ложь? Тяжело вздохнув, Робер выпрямился и сел, хмуро уставившись на собеседника: — И что теперь? Слишком сложно для того, чтобы просто жить. Но раз так, молчание тоже не показатель. Не верить тому, что говорится, и не знать наверняка, о чём молчится… — Как мы к этому пришли? — Рокэ смотрел ему в глаза и улыбался, что весьма мешало думать о высоком и думать вообще. — Не рассуждай так много, жить надоест. — Сам такой! — Знаю. — Не надоест, — пока явь окончательно не смешалась со сном, Робер почувствовал острейшую необходимость вставить какую-нибудь милую глупость, — если с тобой… — И что ты хочешь, чтобы я ответил? — не дожидаясь отклика, Рокэ притянул его к себе и поцеловал, возможности вывернуться не было никакой — Робер и не выворачивался, довольно, почти счастливо зажмурившись и прильнув в ответ. — Если честно… Что-то вроде этого.***
Утро началось лениво и так идиллически, что впору было решить — сон продолжается. Обязанности на кухне автоматически разделились на еду и кофе, и, чтобы не мешаться под ногами, Робер минут десять усилием воли просыпался в гостиной, стоя напротив телевизора в раздумьях и помахивая пультом. В новостях давали вчерашние кадры. Со стороны смотрелось ещё более жутко, хотя как такое возможно — обычно наоборот… Робер дослушал до «первых подробностей о причинах столь варварских действий» и «их связи с протестными движениями, охватившими город в последний год» и выключил телевизор. Пошло оно всё на хрен. — Не хочешь знать, что они накопали на одну ночь? — поинтересовался Рокэ, когда Робер вернулся на кухню. За столом пахло просто великолепно, всё же жить одному и виртуозно готовить — неприлично. — Не хочу. Ты же мне расскажешь? — Конечно, нет… Ты расстроишься, и весь участок будет вылавливать твой труп из Сены. — Я не настолько впечатлительный, — возмутился Робер, в порыве чувств хватаясь за турку. — И в ближайшее время мне будет не до этого… Марсель написал, что статья вышла вчера днём, и я подумал, что её никто не заметит на фоне последних событий. А пять минут назад позвонил шеф с вопросом, почему у нас так много новых записей с другого конца города. — Есть такие люди, которых ни в коем случае нельзя недооценивать, — хмыкнул Рокэ. — Ни один бестолковый на вид собачник… — Что с собачниками? — переспросил Робер, поскольку фраза осталась незаконченной. Рокэ не ответил, как будто к чему-то прислушиваясь, резко поднялся из-за стола и куда-то пошёл. Не забыв выключить плиту, Робер кинулся следом и догнал его уже на пороге, а из общего коридора и впрямь доносились визгливые крики — похоже, соседки. Дверь открыли в ту же секунду, когда соседка позвонила, и на пороге предстало очаровательное зрелище: эта потрясающая злая женщина со своим псом на руках, а рядом с ней торчал осоловелый парнишка, которого Робер определённо уже где-то видел. — Вор! — заверещала сирена из соседней квартиры, убедительно выкатив глаза. — Воришка! Помогите мне его… пока я не… полиция! Парень ловко вырвался из цепкой хватки, едва не задев соседку локтем по лицу, и, всех растолкав, прорвался в квартиру Робера и метнулся в гостиную. Не тут-то было! На окнах теперь стояли решётки! — Он теперь ко мне забрался, вы представляете? — громогласно жаловалась на жизнь соседка, непонятно к кому обращаясь — вероятно, ко всем. — А я как вспомню, как вспомню! Тоже мне, нашёл время — к порядочным людям в окна залезать! Как страшно стало жить!.. Да ради бога, позвоните же кто-нибудь в полицию! — Да ты решётки поставил, — раздражённо цокнул языком парнишка и, тут же сдувшись, высунулся из-за угла: — Я ничего не спёр, честно. Не успел… псина лаять начала… может, это, договоримся? В тот раз же прокатило… — Ничего у тебя не прокатило, — возразил Робер, почему-то развеселившись. Знакомая рожа, та самая рожа, что ему окно выбила… Как же давно это было. А ведь этому сорванцу, уголовнику малолетнему, стоит сказать спасибо — благодаря ему всё и началось! Вороватый бездельник явно собирался торговаться, но посмотрел Роберу за спину и затих. Явно наслаждаясь произведённым эффектом, Рокэ никуда не торопился, надевая фуражку и выуживая из кармана куртки полицейский значок. — Ну вы всё равно позвоните, — велел Робер примолкнувшей соседке. — Куда-нибудь. Окна-то небось пострадали. — Пострадали, — отозвалась женщина, и у неё на руках в знак согласия тявкнул Юбер. Вот так живёшь в одном доме с собакой и только потом замечаешь, как у вас глупо рифмуются имена. Парнишка потоптался в гостиной, понимая, что драть некуда, тоскливо посмотрел на окна, сунул оцарапанные руки в карманы. — Да что вы тут, живёте, что ли? — с досадой воскликнул он, исподлобья глядя на Рокэ. — Похоже на то, — вежливо ответил полицейский, и Робер был готов поклясться, что Рокэ сейчас думает про неудачника-вора абсолютно то же самое. — Давно мы с вами не встречались, молодой человек… Напомнить, как это делается, или руки за голову сам уберёшь? Молодой человек убрал, а что ему оставалось? Из приоткрытой форточки уже доносился самый милый сердцу звук — звук полицейской сирены. Обычное парижское утро перед обычным парижским днём.