♬ Joe Dassin — Et Si Tu N'Existais Pas
Песня была знакома до сердечной боли, как будто он слышал её много сотен раз. Так дети годы спустя повторяют сказку, затверженную назубок благодаря няньке или впитанную с молоком матери — она носила под сердцем ребёнка и читала, читала вслух… Но мать или няньку хотя бы можно спросить, а кого допрашивать ему? Никаких сомнений — мелодия всем известная и узнаваемая с полпинка, только что-то с ней было не то. Иначе бы вспомнил. Робер слышал её, когда закрывал глаза. Последнее время он вырубался, едва коснувшись подушки, и это было хорошо — долой бессонницу; в то же время это было плохо, ведь он не успевал уловить первый аккорд, да и вообще… моргнул на работе — очнулся на кушетке, не самые приятные впечатления. Кушетки в ветеринарии пропахли не столько медикаментами, сколько резкими запахами животных, и даже привычному человеку не хотелось бы нюхать их сверхурочно. — В следующий раз киньте меня куда-нибудь в другое место, — попросил Робер, наконец-то счистив с рукава последний клок кошачьей шерсти. — Хоть на улицу… — Хорошо, шеф, — слишком покладисто ответил Никола. Всё объяснялось просто: он тоже спал с открытыми глазами и убивал последние силы на то, чтобы себя не выдать. Вправление мозгов обожаемого начальника в планы не вписывалось никак. Финансовые проблемы у высшего начальства клиники привели к сокращению штата, и они работали каждый за двоих, а то и за троих. Как назло, эти неприятности наложились на локальную эпидемию монмартрских собак — то ли бродяга кого-то заразила, то ли домашние питомцы дружно нажрались на улице какой-то дряни, но чрезвычайно похожие расстройства желудка и выпадения шерсти продолжались уже третью неделю. А ещё постоянные клиенты тащили своих зверюг на ежегодную вакцинацию от одного, другого и третьего, а ещё нужны уборщики, а ещё дверной замок сломался, а ещё, а ещё… Удивительно, сколько бед может стрястись с одним маленьким узкопрофильным заведением, и как не вовремя! Отрешиться от умершего на столе старого дога и его рыдающего хозяина помогали бумажки, требовавшие немедленно заполнения, а от бесконечных бумажек — попытка выходить совсем маленького, но уже занемогшего хорька… Короче, бытовые ужасы так удачно сменяли друг друга, что Робер в перерывах только и мог, что спать. Где-то на краю сознания мелькала мысль, что пора напиться, так ведь некогда! И незачем, потому что на следующее утро всё равно трезветь… Ещё и песня эта, чёрт бы её побрал. Если б не было тебя… если бы тебя не было… если бы тебя никогда не существовало… — Ро. Он вздрогнул и открыл глаза. Напротив оказался распахнутый настежь холодильник, в который он таращился уже минут… сколько? — Если ты хотел замёрзнуть насмерть, мог сразу открыть морозилку, — посоветовал Рокэ и захлопнул дверцу. На пол осыпались кусочки льда. — Или напроситься в крематорий. Это, конечно, не по моей части, но тебя бы пропустили… — Почему? — автоматически переспросил Робер, не догадавшись сразу, что за этим последует. — У них как раз недавно пропало тело, — охотно пояснили ему. — Только усов у него не было, а так — одно лицо. — И куда же оно пошло? — буркнул Робер. Он не хотел выслушивать сравнения себя с покойником, правда, надо признать, из всех знакомых у Рокэ это получалось наиболее… изощрённо. — Откуда мне знать? За усами, наверное. На этом комплименты иссякли, а когда Робер закончил варить кофе, Рокэ уже не было. Если бы они не слушали радио, решили бы, что апокалипсис случился со всем миром, но радио ясно давало понять — вот сейчас, вот прямо здесь и сейчас, проблемы только с мигрантами и собаками. Нелегальные мигранты пробирались в город без разрешения и устраивали то разгром, то поножовщину, а собаки жрали и травились, травились и жрали… Так что, заботливо вещало радио, нелёгкие сейчас дни у наших славных врачей и доблестных полицейских! То есть, ветеринаров, исправлялось нерадивое радио, конечно — вы уж простите, у ведущих тоже ум за разум да шарики за ролики. Всю эту ахинею Робер выслушал на работе, когда больных псов было не так много, а треть уволенных сотрудников ещё сидела рядом с ним. Дома он получил наглядное доказательство про мигрантов, вернее — его отсутствие: Рокэ не возвращался трое суток. Без надежд и без сожалений, услужливо мурлыкнуло в голове. Ни надежды, ни веры… Если б не было тебя… Ну почему у них вечно всё не слава богу? Вслух Робер этот вопрос не задавал, но внутри себя постоянно на него натыкался. Один свободен — второй до ночи оперирует кота; освободился — кого-то убили на Ситэ, а рано утром начался нелегальный протест. Оккупировали школу… В перерывах казалось, что всё остальное — сон; сон, которого не было, снящийся под несуществующую песню. Были ли реальны они сами? — У меня очень важный вопрос, — сказал однажды он, валясь в изнеможении на кровать. Это была двойная смена. — Слушаю, — Рокэ то ли уходил, то ли только пришёл; прежде чем свалиться, Робер успел увидеть на нём форму. — Мы есть или нет? Глупость какая. А ещё звучит, словно идиотская фразочка из каждой первой мелодрамы, навязшая в зубах: нет никаких «нас», есть только «ты» и «я»!.. Робер начал было объяснять, но стало темно. — Сам подумай. Так — есть или нет? — голос Рокэ был ближе, чем в прошлый раз. Робер сообразил, что ему закрыли глаза рукой. Как покойнику. Это он опять иронизирует, да? — Не знаю. У тебя руки холодные… — Какие обычно. А так? Робер посмотрел на него снизу вверх, удержавшись от нелепого желания поправить выбившуюся прядку. И слиться с синеватой тенью на щеке, и вообще сделать что-нибудь такое, от чего он обычно смущался первые минуты две… Сил не было даже руку поднять. — Я тебя вижу, но это ничего не значит, — честно сказал Робер. — Себя я, например, не вижу. — А ты меня не только видишь, — видимо, Рокэ не находил этот разговор странным или глупым. Он вообще умудрялся выискивать что-то важное в странном и глупом, в то время как вещи, общепризнанно считавшиеся ценными и правильными, едва ли удостаивались взгляда. — Видеть и слышать — это уже что-то. — Ещё касаться, — ему снова накрыли глаза ладонью. — Пожалуйста, не делай так, иначе я засну. — Ну и заснёшь… хоть кто-то выспится. — Руки — руками, вот губы у него всегда тёплые… — Это был странный вопрос? — Нет. Если не останавливаться хотя бы иногда, разгонишься слишком быстро и перестанешь чувствовать землю под ногами. Он сказал что-то ещё, но слова утонули во мраке, обволакивающем соблазнительно, как долгожданная тишина ночи или пьяный дурман. Рокэ прав… в мире, где всё приходит и уходит, моя жизнь бы обеднела без тебя… без тебя… — Рокэ! Тишина; он подорвался посреди ночи, и рядом никого не было. В темноте скреблась о стекло сухая ветка, и ни одного постороннего звука не прорывалось извне. Робер бесцельно поправил незанятую подушку и, скосив глаза на светящиеся часы, лёг обратно. Ещё есть время… Если б не было тебя, мне бы казалось, что я есть — но был бы я на самом деле?***
— А вы напойте, — простодушно предложил Жильбер. — Вдруг мы угадаем? Робер немного оторопел: когда он со злости выдал свой сбивчивый рассказ о забытой песне, парни выслушали внимательно, а потом предложили сыграть в «угадай мелодию». Нет, он, конечно, чувствовал себя достаточно свободно в белом халате и с сигаретой в пальцах, стоя на заднем дворе в окружении коллег, но не настолько, чтобы петь! — Ну, знаешь… — Давайте-давайте, — заголосили вокруг. — Не стесняйтесь, шеф, мы вам поможем… — Да ну вас!.. Что-то его удерживало, не позволяя даже губы разомкнуть. Робер как-то не припоминал за собой привычки напевать хотя бы под нос, не говоря уж о том, чтобы голосить на всю улицу; она казалась знакомой, эта привычка, но не имела с ним решительно ничего общего. Ничего! Ладно, пару раз по пьяни в караоке… но там все такие были. А тут стоят, смотрят, ждут. Давят. Не будет он петь в таких условиях! — Вспомните, когда ляжете спать, — сменили тон ребята. — Оно так бывает… — Я так как-то гимн забыл, представляете? А лёг — так всё, целую ночь не мог выкинуть из головы… — И как, выспался? — Да ни черта. — Вот именно, — рассеянно вмешался Робер, гася сигарету. — Только во сне её и слышу… Весь рабочий день его не отпускала эта идея, точнее — настроение; скованность отступила, и он ловил себя на том, что мелодия стучится изнутри, застыв на стыке языка и губ и готовясь сорваться в любой момент. В голове стояла мёртвая тишина, подавленная грузом усталости и одеревеневших нервов, ещё к этому прибавлялся страх — наряд полиции послали в ближний пригород, по вызову местной церкви… И всё же что-то подзуживало его постоянно и неумолимо, но каждый раз Робер оказывался не один и в последний момент кусал себя за щёку. — Повторный осмотр через неделю, — сказал кто-то его голосом, и его же руками — закрыл дверь. Кто-то. Кто бы это мог быть? Тот, кто потерялся, или тот, кто ещё держится ногами за землю? Это удачно, что все ушли! Будучи к себе безжалостен, Робер вынес вердикт — поёт он хреново. Ладно, просто плохо. Неважно! Никому лучше этого не слышать… Неуверенное мычание казалось не таким загадочным, как то, что звучало в голове и в сердце, ещё и запнулся посередине. Хорош, нечего сказать. — Я её знаю, — внезапно послышалось сзади. Робер вздохнул, сосчитал до семи с половиной и обернулся: на пороге ординаторской стоял Никола и задумчиво смотрел в пол. — «Если б не было тебя…» — Конечно, — раздосадованно отозвался Робер. — Конечно, но это не та… — Но вы пели её. — И забудь, ради бога. — Неплохо ведь было, — упёрся Никола. Робер хотел его переспорить, но знал, что это невозможно, поэтому коварно сменил тему: — А откуда ты её так хорошо знаешь, что по моему мычанию распознал? Смешавшись, что с ним бывало раз в сто лет, Никола то ли возмущённо, то ли ошарашенно уставился на начальство, буркнул что-то невпопад и быстро вышел. Его щёки заливала краска или показалось? Какая прелесть! Развеселившись, Робер подумал, что кого-то он себе сейчас напоминает. И Никола хорош — ну чисто любимый шеф со стороны… Помощь не помогла: да, конечно, это та самая песня, но слова… Придя домой, он лишнюю минуту проторчал в подъезде, закрыв глаза и пытаясь сосредоточиться. Сквозь разом накатившую усталость пробивались слова: они были те и одновременно не те, будто кто-то сел и переписал текст пятнами, заменяя строчки по желанию. Будто она пелась на другом языке. В квартире он тут же отвлёкся на стелющуюся по полу полоску света и горьковато-пряный запах кофе, что тянулся с кухни заманчиво и многообещающе. Несмотря на вечер, это кстати: расплачиваясь за своё повышение, Робер после работы возился с документами, которые приходилось перегонять на флэшку или тащить домой, чтобы не куковать с дежурными по части. Аккредитация после всего, что на них свалилось, была тем ещё подарочком, но она подождёт. — Что там с церковью? — без обиняков спросил он, заходя на кухню. — Без понятия, я же атеист, — меланхолично отозвался Рокэ. Судя по всему, он обращался к джезве, но вряд ли к Роберу. — Я про новости. Полиция… — Ах да. Захват заложников, труп ребёнка. Тебе с молоком? Робер не среагировал на эту фразу, только потому что привык. Однажды его возмутило циничное равнодушие, и он после полбокала красного выкатил лекцию о том, что так нельзя; Рокэ дождался конца монолога относительно вежливо и заявил, что не намерен слушать это от человека, для которого хоронить домашних животных — в порядке вещей. Как всегда, все недопонимания уткнулись в то, что они двое были чудовищно похожи, но обнаруживали это слишком поздно. — Что с молоком? — зевнул Робер, падая на стул. — Кофе или труп? — Браво, ты делаешь успехи. Робер не ответил, вспоминая, как он сегодня отбрил Никола. Ощущение сходства усилилось. Рокэ продолжал возиться с кофе, не дожидаясь продолжения расспроса. За исключением свежей царапины на шее и пятен крови на рубашке, он выглядел как обычно. Как та песня, которая знакома до боли и всё равно открывается с новой стороны… Робер зажмурился, потёр глаза и снова их открыл. Озадаченно и молча. Сейчас-то что не так? Совсем крыша едет… Тишина, прерываемая уличным визгом шин и бульканьем воды. Тишина, меланхолия и смертельная усталость. — Рокэ… — Что? Робер моргнул ещё раз, чтобы убедиться, что это не его занесло. Нет, его родственная душа с совершенно будничным видом наливает кофе в кастрюлю. Очень уверенно и всерьёз. — Кофе, — обозначил Робер, чувствуя себя крайне неловко. — Немного… не на своём месте. Рокэ посмотрел на него, на кофе, на кастрюлю; потом глубоко вздохнул, отставил в сторону джезву и провёл ладонью по лицу. — И что это значит? — Это значит, что тебе тоже надо отдыхать, — Робер не удержался от фразы, за которую мог получить по ушам, но уши не пострадали. — Это значит, — медленно и безапелляционно повторил Рокэ, — что мы будем пить кофе из кастрюли. И не больше… К счастью, ему позвонили, и Робер успел перелить кофе в чашки — перспектива прихлёбывать горький напиток из кастрюли, где он позавчера варил какой-то суп, не особо привлекала. Ноздри пощекотал привычный запах, правда, кофеин давно уже перестал приносить желанную бодрость — разве что воспоминания, тревожные и приятные одновременно. — Я передумал, — сообщил Рокэ, вернувшись на кухню и выпив чашку залпом. — Насчёт церкви. — Всё, верующий? — вяло переспросил Робер. — На один вечер — да. Свершилось чудо, и я сегодня никому не нужен. — За это надо выпить, — правда, выпить ничего не было, и все прекрасно это знали. — Хотя бы и кофе… Подожди, то есть ты останешься? — Дошло, — снисходительно отметил Рокэ. — Ура. Это нас уравновешивает… Но я всё равно не понимаю, чем тебя так возмутила кастрюля… — Это неправильно, — Робер покачал головой и уставился в пустую чашку. Желание завалиться спать, причём немедленно, отупляло не по минутам, а по секундам. — Кофе должен быть в чашке. — Ну-ну. Тогда ты должен быть счастливо женат. Робер поперхнулся и не смог ничего ответить. Аргумент был не столько блестящ, сколько неоспорим, особенно в контексте грядущей ночи. Перед сном он тщетно попытался напеть в душе, но ничего не получилось: слишком тихо — шумит вода, слишком громко — не дай бог, соседи услышат. Тем более, нужные слова никак не шли на ум. К чёрту! Заставив себя забыть о песне, Робер последним рывком добрался до постели и с наслаждением, смущавшем в первую очередь его самого, нырнул под одеяло. Насколько же вдвоём теплее, во всех смыслах… — Если они передумают посреди ночи, я кого-нибудь убью, — вполголоса сказал Рокэ, никак не реагируя на его неловкую попытку обняться. Робер сделал вывод, что это разговоры уже во сне, и уткнулся лбом в чужое плечо. Никаких мыслей, никаких движений, только ночь; ночь, приносящая безликие ноты вместо снов. Если б не было тебя… Если б не было тебя, я бы попробовал сам изобрести любовь — как художник, под чьими пальцами рождаются краски дня, а сам он не выходит из тени. Вот она! Если б не было тебя… Почти поймал. Веки уже ощущали свет, непрошеным гостем ломившийся из внешнего мира, но нельзя, ни в коем случае нельзя открывать глаза. Сон слетит, как сдутая пылинка. Если это, конечно, сон. Холодные пальцы неспешно разгладили его лоб, прогоняя блики утреннего света. Из слов, знакомых лишь наполовину, складывалась знакомая песня и знакомый смысл. И голос — голос Робер узнал тоже, понимая теперь, почему отчаянно путал его с голосом в своей голове.♬ Joe Dassin — Y Si No Existieras (Y Si No Has De Volver)