Среди нас

В голову воткнули ржавый топор. Кажется, его глубоко, по самый обух, загнали в череп, попытались вытащить, разворотили весь затылок, но сдались на полпути и оставили как есть: с волосами в липкой бурой крови и ошмётками мозгов на лезвии. Горло иссохло и раскрошилось изнутри. Чуть покалывало в кончиках окоченевших пальцев. А тело качалось на волнах — чёртова чудесная магия не давала ему пойти на дно. Так я себя чувствовал. Ничего не видел, кроме ряби в темноте: калейдоскоп замысловатых форм то вспыхивал, переливаясь множеством красок, то гас. И снова вспыхивал. Как ночной салют, который с грохотом взрывается, оглушает, пугает неожиданностью и исчезает, оставляя в воздухе еле уловимый запах гари. Но что салют, что эти пятна быстро надоедают и даже раздражают, портят привычную тишину и темноту, как назойливая мошкара. Я слышал звуки. Точнее, голоса. Они едва ощутимо кружились вокруг, шептались между собой: бархатистый бас сменялся то тягучим баритоном, то сбивчивым фальцетом, но я не понимал их слов. Вода поддерживала меня, ласково касалась лица. Всё, что я мог, — отдаться ей и плыть туда, куда несёт течение. Но чем дольше я плыл, тем беспокойней становилась вода: безмятежная гладь покрылась рябью, а потом и вовсе заросла волнами, которые тащили за собой, толкали в спину, пенились, холодными пощёчинами окатывали лицо, затекали в нос и рот, обжигали слизистую, душили, не давали вздохнуть и откашляться. Я тонул в темноте. Я болтался и брыкался — ноги и руки тяжелели и мёрзли; я смахивал с лица воду — волны стеной обрушивались на голову, нещадно волочили меня за собой, как мусор. Вода пенилась, клокотала, окрашивалась в красный. Свирепая волна окатила меня. Это был конец. Пузыри последнего воздуха, щекоча, слетали с губ, из ноздрей, рвались на поверхность, до которой я уже не доставал, а вместо них рот заполняла вода: затекала в носоглотку, скребла трахею, ледяным грузом заполняла лёгкие, как балласт, тянула на дно. Я вздрогнул. В тело отдало пронизывающей болью, похожей на разряд тока. Нет, я больше не тонул. Я чувствовал, что кожи касается что-то мягкое, какая-то ткань, слышал монотонный звон и какой-то резкий запах, но всё ещё ничего не видел: веки словно намертво слиплись и покрылись слоем мелкого песка. Если открою глаза, рискую остаться без ресниц. Спасибо, конечно, но что-то не хотелось лишиться того, чего и так почти нет. Мне не впервой лежать вот так — не пойми где и почему, — так что не против поваляться так ещё. Решил, что, пока не пройдёт этот противнейший звон, буду лежать, как лежал. Очень опрометчиво чуть что вскакивать, не зная, во-первых, смогу ли убежать на своих двоих, и во-вторых, где нахожусь и какого чёрта вообще в этом месте делаю. Возможно, я был дома, в своей кровати, а возможно, попал в заложники к каким-нибудь бугаям. К слову, заложником я вполне мог быть: не то что руками и ногами, пальцем пошевелить не мог, а ещё голова раскалывалась так, словно мне хорошенько зарядили по затылку арматурой. Но с какого перепугу? И когда?.. У меня красть нечего, моя скромная персона явно недостойна похищения ради выкупа, да и вообще я последние несколько дней из дома не выходил… Или выходил? Постепенно звон прошёл, и я наконец-то смог послушать окружение. Тихо. Очень тихо. Хотя пару раз казалось, что слышал мимолётное щебетание птиц. Ладно, была не была. Мысленно сосчитав до трёх, я начал открывать глаза. Это тяжело морально — я до сих пор не был уверен, что нахожусь в безопасности, — и особенно физически: стоило чуть-чуть приподнять веки, и яркий белый свет тут же ослеплял и болезненно выжигал глаза. Попытки с десятой, щурясь, как самый близорукий человек в мире, я всё же смог разглядеть окно с ослепительно голубым небом и белоснежными облаками, белый потолок, белые полки, белый пол и нечто красное, повисшее в воздухе сбоку от меня. Капельницу с пакетом крови. А ещё понял, что за стойкий запах витает в воздухе — запах антисептиков, таблеток и чистящих средств. Я очнулся в больнице. И это совсем не забавно. Что-что, а больница — последнее место, где бы я хотел очнуться: лучше уж быть заложником, чем пациентом без денег в кармане. Первая мысль — убежать. Убежать вот прям щас, выпрыгнуть через окно и скрыться в кустах, пока мне не выписали счёт, закрыться в доме и никому неделю на глаза не показываться. Ага, обязательно. Я попробовал встать, но после нового разряда боли по всему телу снова лёг, дожидаясь, когда перед глазами перестанет мутнеть и искриться. Наверняка накачали всякими успокоительными и обезболивающими, чтобы я не то что двигаться, языком нормально ворочать не мог. Хотя думал вполне здраво. Чтобы понять, насколько всё запущенно, решил пошевелить головой. По затылку, шее, плечам разлилась колкая боль, засаднила щека, но я счастливо и облегчённо выдохнул. Я здесь не один. Рядом со мной, у кровати, сидел Артур. Полулёжа растянулся на стуле, засунув руки в карманы больничного халата и опустив голову на грудь, и теперь еле слышно сопел. Если б мне кто сказал — особенно в таком-то месте, — что это ангел заснул в свою смену, я бы точно поверил: таких белобрысых блондинов с миловидным личиком, как он, ещё поискать нужно. А если к этому ещё добавить одежду, пошитую на заказ, и пару тысяч баксов в кошельке, то спокойно можно умереть от чёрной зависти. Чем, собственно, я и занимался. Шучу. В тот момент я был искренне рад его видеть и даже попытался окликнуть, разлепив сухие губы… только издал жалкий, беспомощный хрип и с успехом забросил это дело. Смысл глотку рвать, если смысла в этом нет? Всё, что мне оставалось, — ждать. Опять. Ждать, когда проснётся Артур и объяснит мне, что со мной случилось и почему я в больнице: здравых идей у меня не было, а гадать и накручивать себя лишний раз не хотелось. И так проблем хватает. Мне только удалось отстраниться от всего этого жизненного дерьма, а тут снова приключения и снова с отстойным началом. Тишину взорвали аккорды электрогитары и ритмичная дробь барабанов — я вздрогнул и изрядно выругался внезапно прорезавшимся голосом то ли от испуга, то ли от тупой боли в боку, которая скрутила внутренности. Артур тоже вскочил. Он, видимо, собирался подорваться ко мне, но всё же решил сначала ответить на звонок — выудил из кармана джинсов разрывающийся басом солиста телефон и хрипуче, словно во время простуды всю ночь орал с балкона, сказал: «Привет, Марта». Замолк, поджал губы, уложил растрепавшуюся чёлку набок. Я особо не прислушивался, что он говорил, нарезая круги возле кровати — искал идеальное положение, чтобы этот чёртов бок больше не болел, — но понял, что обо мне волновались. Это приятно. Когда разговор окончился, Артур подскочил к кровати, повис надо мной и прохрипел: — Ты помнишь, как тебя зовут? — Видимо, моё выражение лица и мысленный вопрос, не дурак ли он, ответили за меня, потому что Артур облегчённо выдохнул и сказал: — Доктор говорил, что ты сильно головой ударился, поэтому просто проверяю. Мало ли что. Как себя чувствуешь? — Пить хочется. Мне было неудобно говорить — нижняя губа прилично опухла, отдавала привкусом крови и саднила чуть ли не от каждого движения — и уж тем более пить, но я не мог оторваться от прохладной воды. Она смачивала губы и язык, нежно обволакивала горло, собиралась в уголках рта и щекотно скатывалась по подбородку. Я моментально осушил целый стакан и наверняка выпил бы больше, если бы Артур не упирался и налил мне ещё. В любом случае мне стало легче. Пока не посмотрел на Артура. Он сидел рядом и наблюдал за мной серьёзно-печальным взглядом, будто я какой-то побитый бездомный щенок, которого обязательно нужно пожалеть, чем тут же испортил мне настроение. Это жутко бесит. Я решительно сменил тему, спросив то, что волновало больше всего: — Что со мной произошло? — Это я у тебя, вообще-то, должен спрашивать. Ты, Том, опять вляпался в какую-то мутную историю, как та, из-за которой сломал руку? — То была не мутная история, а лишь небольшая потасовка. — Тогда с кем на этот раз должна была быть разборка — причём в незнакомом штате, — чтобы валяться со вспоротым животом на дороге голышом? — Что? Я отчётливо видел, как Артур цыкнул и прикусил губу. — Хочешь попить? Сейчас налью, — затараторил он, схватившись за стакан и графин с водой. — Ты хотел ещё попить, так что… — К чёрту воду, — перебил я. — Ты что за ужас сейчас ляпнул? Что значит «со вспоротым животом на дороге голышом»? Я повторил эти слова — во второй раз они прозвучали ещё зловещей, чем раньше, — и только сейчас понял их значение. Легче не стало. В смысле «со вспоротым животом»? Прям совсем, с кишками наружу? Да ну, этого не может быть. Высвободившись из одеяла и задрав больничную рубашку, я увидел своё израненное тело. Ссадины с засохшей кровью. Синяки. И длинный — на весь бок, от рёбер до тазовой кости — широкий белый больничный пластырь с бурыми пятнами. Нет. Ещё как может. Вот, значит, как выглядит вспоротый бок… Но это же мог быть обычный пластырь, под которым обычная ссадина. Я хотел отлепить его, убедиться, что под ним ничего нет — ни вспоротого бока, ни вылезших кишок, ни уродливого шва на всё тело, — но Артур помешал мне: схватил за руки и не выпускал, как бы я ни вырывался. И с каждым движением сильнее болело там, под пластырем… — Послушай, Том… Хриплый голос прозвучал серьёзно, но замолк: Артур выдерживал паузу, и этой паузы было достаточно, чтобы по одному только взгляду понять, что всё плохо. — Том, ты… был в очень тяжёлом состоянии. Ты потерял много крови и пережил серьёзную операцию… Ты невероятный везунчик, понимаешь? Выкарабкался после очень серьёзных ран, переливания крови и нескольких дней под наркозом, а ведь мог в любой момент умереть. Понимаешь? — Артур вздохнул. — Я не хотел ничего говорить, чтобы ты спокойно поправлялся, но… — Ты уже проболтался. — Да, проболтался. Повисла тишина. Нет, не угнетающая, наоборот, я даже ей радовался: не хотел знать, почему валялся именно голышом. Чем больше я об этом бы думал, тем отчётливей воображение прорисовывало бы и так жуткую картину: я, дорога, внутренности вылезли из живота и теперь валяются на земле, огромная лужа крови и ещё мухи, которые ползают по моему лицу, рукам, животу… Нет, не хочу об этом думать. Не сейчас точно. Забавно. Всё дерьмо происходит именно со мной. Даже интересно — почему. В жизни наступила чёрная полоса? Звёзды не так сошлись? А может быть, меня вообще кто-нибудь проклял? Артур выпустил мои руки, и я дотронулся до большого пальца, чтобы покрутить кольцо, которое всегда носил, но… — Где моё кольцо? — Голос задрожал, когда Артур с недоумением посмотрел на меня. — Где моё кольцо, которое я всегда ношу? Оно широкое такое, серебряное. Где оно? Артур торопливо осмотрел прикроватную тумбу, открыл каждую полку и даже себя по карманам похлопал — кольца нигде не было. — Артур, где моё кольцо?! — Я не знаю. Я его тут не вижу. Я хотел встать, сам посмотреть, но боль от этого блядского вспоротого бока парализовала тело, — повалился на подушку, видя только, как всё мутнеет перед глазами. Артур тихо чертыхнулся и, до пояса укрыв меня одеялом, сказал: — Лежи, тебе нельзя вставать. Я сейчас пойду спрошу про кольцо, а ты лежи и не вставай, понял? Он ушёл, не дожидаясь ответа, хотя я и не собирался отвечать. Всё равно встану, как только боль утихнет, и сам всё ещё раз осмотрю. Мне нельзя терять это кольцо, нельзя. Я косился на приоткрытую дверь и надеялся, что Артур сейчас вернётся, вернётся с кольцом, которое оставили на хранение где-то среди вещей. И она открылась. Только порог переступил не Артур, а медсестра. И ладно, если бы она по классике жанра была красивой девушкой с идеальными формами, но, видимо, сама судьба жестоко издевается надо мной, потому не только калечит и отбирает дорогие вещи, но и подсылает дряблых разжиревших женщин с взъерошенной причёской на голове. Пока она меняла мне пластырь и что-то делала с капельницей, я, зажмурившись и не вдыхая резкий запах таблеток, исходивший от неё, молился, чтобы это чудо природы не отравило меня и просто поскорее ушло. Медсестра и правда ушла, и через несколько минут вернулся Артур. С виноватым видом. Без кольца. — Мне сказали, что никаких колец у них нет и при тебе ничего такого не было, — приглушённо хрипел он. — Может, ты его дома оставил? — Какой, блять, дома?! Я его всегда с собой ношу, понимаешь? Всег-да. — Я всё равно поищу. И в полицию на всякий случай о пропаже сообщу. Они добавят это к твоему делу. — Артур ловко выудил телефон из кармана. — Я прямо сейчас в участок поеду, а ты лежи здесь и постарайся успокоиться, хорошо? Оно найдётся. Артур поспешно вышел, уставившись в экран телефона, но, как только скрылся за дверью, снова вернулся и добавил: — И не смей вставать, понял? Если шов разойдётся, в два счёта ласты склеишь. И ушёл. Так я остался наедине с раскалывающейся головой и слабостью во всём теле, неподвижно наблюдал, как ползут по потолку тени, и прислушивался к шагам в коридоре — лишь бы не замечать призрак волнения и нарастающую боль в боку. Закрыл глаза и вспоминал. Что со мной произошло? Я помнил, как близился вечер, и в доме становилось шумно. Помнил, как Гордон разговаривал с соседом о садоводстве и громко смеялся, как Марта угощала горячим сладким яблочным пирогом, как Джесс — моя главная головная боль того вечера — под поддакивания Артура уламывала и меня на марафон фильмов. Помнил, как спасался бегством и поворачивал ключ зажигания, чтобы подорваться в горы. Помнил, как ехал по пустынным серпантинам и обгонял машины на трассах, слушал песни по радио и вдыхал прохладный летний воздух. А дальше… дальше я ничего не помнил. Воспоминания обрывались и между ними зияла чёрная пропасть. Хотел заснуть, но не получалось: тело ломило и ныло от боли, я не мог полно вздохнуть и пошевелить сухим языком, прилипшим к нёбу. Не мог даже звука издать, позвать на помощь. Но тихо щёлкнула дверная ручка, и в палату кто-то зашёл — я не видел, кто именно, потому что, когда открывал глаза, боль почему-то усиливалась, но слышал, как ходят рядом, как меняют капельницу, и чувствовал, как плотнее укрывают одеялом и смачивают прохладной водой сухие губы. И тихо уходят, закрывают за собой дверь. Медленно провалился в сон. На следующий день чувствовал себя гораздо лучше: былой туман в голове прошёл, боль отпустила, и я уже был готов встать с кровати, но мне не разрешили. Неудобной была только иголка от капельницы. Раньше я не замечал этого неприятного ощущения в руке, но теперь не мог отделаться от свербящего желания избавиться от него и обиды на врачей — эти садисты ни в какую не соглашались её вытащить, — пока ко мне в палату не заглянул гость. Он громко постучал и зашёл как к себе домой. Невысокий рост, довольно крепкое тело на вид, бежевый костюм, жидкие седые волосы и чёрные азиатские глаза. Вообще, я всегда считал, что у азиатов тяжёлый взгляд, словно они, где бы ни жили, даже здесь, в Штатах, ежедневно перерабатывают по несколько часов в день, но этот взгляд побил все рекорды: он прямо кричал, что человека передо мной без преувеличений заебала его бренная жизнь, и вообще, он хочет скорей свалить отсюда домой и наконец-то выспаться. Но, несмотря на это, он с деловитым прищуром взглянул на меня и — к моему большому удивлению — ораторским баритоном поинтересовался: — А это не вы, случаем, Том Стив? Я кивнул. Мужчина прикрыл за собой дверь, достал из нагрудного кармана пиджака жетон и, демонстрируя его, сказал: — Я Иэн Ли, детектив округа Эстес Парк, расследую… вашу ситуацию. Доктор сказал, что мне можно поговорить с вами. Не против ответить на пару вопросов? Это не займёт много времени. — Хотите узнать, что со мной произошло? — Всё верно. Спрятав значок, детектив Ли приставил стул к кровати и не спеша сел, предварительно подтянув брюки на коленях, достал из другого нагрудного кармана маленькую записную книжку в бежевой обложке, щёлкнул ручкой и посмотрел на меня, готовый слушать. — На самом деле, я ничего не знаю. Если только, что меня нашли на дороге с распоротым животом и привезли сюда… До сих пор не верю. — Мне очень жаль, что так произошло, — отозвался детектив Ли. — А кто вам это рассказал? Врачи? — Нет, друг. — Ясно. Надо будет обязательно побеседовать с этим другом, — пробубнил под нос детектив и что-то записал в книжку. — Вы помните, что с вами произошло? — Нет, не помню. А всё, что знаю, только в общих чертах. — Не помните, значит, — промычал Ли. Какое-то время он изучал записи в книжке и задумчиво щёлкал ручкой, но, поглядев на меня, спросил: — А повторите ещё раз, как вас зовут? — Том Стив. Странный вопрос: сам же только что обратился ко мне по имени. — Хорошо, мистер Стив. Надеюсь, вам известно, что вас нашли без вещей, в том числе и бумажника с документами, и вашу личность не удавалось подтвердить, пока некий, — детектив посмотрел на страницы книжки, — Гордон Уилсон не обратился в участок и не опознал вас. Также нам не удалось найти вашего имени ни в списках владельцев недвижимости, ни работников, ни где-либо ещё, ни в этом городе, ни в ближайших, как, например, Денвер. Почему? Вы иммигрант? Беглец? — Нет, я сюда просто в гости приехал. А так из Нью-Йорка. — М-м-м, очень любопытно. И тогда кем вам приходится мистер Уилсон? — Дядей моего друга. Я сюда с друзьями приехал. — Понятно, — детектив Ли снова замолк, уткнувшись в записи. — Скажите, мистер Стив, — он исподлобья поглядел на меня, — а машина? Мистер Уилсон упоминал, что у него пропала машина. Вам что-нибудь известно? — Ну… Он мне её иногда одалживал, чтобы покататься по горам, и последнее, что я помню, это как раз то, как я на ней ехал. — Когда в последний раз мистер Уилсон вам одалживал машину? — А я помню, что ли? Я даже не знаю, какое сегодня число, и сколько уже здесь лежу — тоже. — Даже примерной даты не назовёте? Мне пришлось считать: вспоминать, когда прилетел в Колорадо и сколько дней уже здесь провёл. Получилось примерно двадцать третье сентября. Когда я это сказал, детектив довольно хмыкнул и перевернул страницу в книжке. — Что ж, теперь начнём по-нормальному, — пробормотал он и сказал уже громче: — Итак, мистер Стив, ночью двадцать четвёртого числа вас нашли на обочине серпантина в очень тяжёлом состоянии и отвезли в больницу города Эстес Парк. Вечером двадцать третьего числа вы покинули дом Мистера Уилсона на его машине. Замечу, что уехали вы из города Денвера, а обнаружили вас недалеко от въезда в Эстес Парк, который находится по другую сторону горного хребта. Зачем вы туда ездили? — Эстес Парк? Впервые слышу об этом городе. Мне незачем туда ехать — я всегда только по серпантинам катался, и всё. — Весь день катались? — Ли близоруко сощурился. — Да, наверное… Нет, я помню, конечно, как заходил в одно кафе — название не скажу, но там продавали вкусный вишнёвый пирог, — или выходил размять спину, но это совсем ненадолго. Так что да, я катался весь день. Детектив что-то записал в блокнот. — А перед тем, как сесть за руль, вы ничего не употребляли? — Нет. — Даже сигаретку не выкурили? — Я не курю. — И даже ни к кому не заезжали по пути? — Я здесь никого, кроме Уилсонов, не знаю, так что нет, не заезжал. И что это вообще за вопросы? — Это вопросы, способствующие расследованию, мистер Стив, — понизив голос, ответил детектив Ли. — Я раскрываю преступление и, раз вы так резко реагируете на подобные вопросы, буду рассматривать этот момент тщательней, понятно? Теперь продолжим. В какой одежде вы были? — Будете искать мою одежду? — Да. Это будет ценная улика, — серьёзно отозвался детектив. — Что ж… — Я задумчиво прочистил горло. — Вроде бы я тогда был в чёрной футболке, клетчатой рубашке, знаете, она такая плотная, тканевая, и обычных джинсах. — А обувь? — Обувь? Может, вы у меня ещё спросите, какие трусы были? — саркастично произнёс я. Детектив оторвался от записей и, глянув исподлобья, без толики шутки сказал: — Это будет полезная информация. — Обычные найковские кроссовки, — ответил после молчаливой паузы, вновь прочистив горло. Про трусы решил тактично промолчать: говорить о них не было смысла, да и атмосфера была слишком уж напряжённая. То ли это тяжёлый взгляд детектива, то ли его голос, то ли ещё что-то не давали расслабиться. Пусть я и лежал в постели, воображение настойчиво рисовало комнату допросов, где задают сухие вопросы и требуют на них такие же сухие и чёткие ответы. Хотелось уже поскорее закончить, но детектив всё задавал и задавал вопросы безжизненным голосом, механически помечал что-то в записной книжке и искоса посматривал на меня. После кроткого стука дверь тихо приоткрылась, и в палату заглянула лысая голова с воистину шикарными густыми усами, чем-то напоминающими усы Эркюля Пуаро — разница была лишь в том, что у одного они были полностью чёрные, а эти с серой проседью. Я знал только одного человека с такими усами. Гордона Уилсона. Заметив детектива, он неловко замер в проходе, какое-то время таращился на нас и неловко попятился назад, чем вызвал в коридоре приглушённое шипение и шёпот. — Вы Гордон Уилсон? — спросил детектив Ли, с любопытством его разглядывая. — Да, — тот тут же замер и посерьёзнел. — Что-то нужно? Ли встал и жестом указал пройти и сесть на освободившееся место. Вслед за Гордоном в палату зашли Марта, Артур и Джесс и неловко столпились рядом, взволнованно переглядываясь. — Скажите, мистер Уилсон, вы давали Томасу Стиву свою машину двадцать третьего августа? — Гордон кивнул. — А можете назвать марку и цвет машины? — Вы нашли её? — с надеждой в голосе воскликнул Гордон. — Давайте вопросы здесь задавать буду я. У меня нет времени на беседы, уж извините. Гордон притих и покорно ответил на вопрос — детектив сверился с записями, сделал пометку, захлопнул книжку и звучно выдохнул. — Вы нашли её? Почему вы молчите? Я же имею право знать. — Мы нашли её, да, — выдохнул детектив Ли. — Но она в очень плохом состоянии. Все молчали. И непонимающе глядели, то меня, то на Ли, то друг на друга. Волнение в их глазах засияло сильнее и окутывало и меня. — Что это значит? — робко, еле слышно спросила Марта, теребя ремешок старомодной рыжей сумки. Раздался глубокий вздох и шуршание ткани: детектив Ли вытащил какую-то квадратную пачку плотной бумаги и протянул её Гордону. — Это фотографии машины, которую мы нашли на обочине одного серпантина. Это в десяти милях от места, откуда привезли мистера Стива. Гордон дрожащей рукой принял снимки, мельком взглянул на них и сдавленно простонал. Марта со слезами на глазах бросилась к нему: видимо, уже посмотрела на фото. Теперь, тревожно переглядываясь, их просматривали Артур и Джесс. — Что там? Дайте мне посмотреть. — Том, думаю, что сейчас тебе не сто… — Артур, дай мне эти фотографии! — закричав, перебил его я. После нескольких переглядываний и немого диалога фото оказались у меня. Я ожидал увидеть машину, разбитую, но машину… только то, что ограждала чёрно-жёлтая лента, было сложно назвать «машиной». Это был кусок металлолома. Бывший капот смялся в гармошку до пассажирских сидений, покорёженные двери оттопырились или вообще валялись на взрытой земле, и только более или менее уцелевший бампер напоминал, что когда-то это была старенькая семейная легковушка девяностых годов. Другой снимок — крупный план водительского места. Точнее того, что от него осталось. Было уже невозможно разобрать, где здесь панель управления, руль или сиденья: всё торчало острыми углами и ошмётками искусственной набивки, подранными лоскутами свисала подушка безопасности и везде валялись мелкие осколки, испачканные в бурых пятнах крови. И склон горы — он был здесь хорошо виден — словно раскрошился от неистового удара, разошёлся трещинами. Если бы я был за рулём во время столкновения, то однозначно превратился бы в кровавое месиво. Выжить здесь было невозможно. — Это… Это ужасно… — шептал я, перелистывая фото одно за другим, и видел всё ту же леденящую кровь картину. — Я не понимаю, к-как это вообще… Что тут вообще можно сказать? В горле встал тугой ком, защекотало в носу, а фотографии в руках расплывались, сливались в одно грязное пятно на белом одеяле. — Думаю, теперь, мистер Уилсон, вы довольны, раз уж все права соблюдены, — раздался приглушённый голос детектива, и стопка снимков пропала с одеяла. — А я, пожалуй, пойду. Хотел задать больше вопросов, раз выпала такая возможность, но боюсь, ничего толкового сейчас из этого не выйдет. До свидания. Хлопнула дверь. В больничной палате раздавались только печальные вздохи и тихое шмыганье. Я не мог поднять головы. Был подавлен и напуган. И вовсе не от осознания того, что уже давно мог быть мёртв или остаться навсегда калекой, нет, это было бы не так страшно — меня мучила мысль о сумме за уничтоженную машину, за больничные счета и за горы других будущих чеков. Что же я натворил?.. Забавно. Жизнь подсунула мне очередную жирную свинью. Что мне теперь делать, что говорить? Всё, что я мог, — это невидящим взглядом смотреть на одеяло, свои израненные руки и тихо и беспомощно просить прощения. — Самое главное… — раздался скрипучий, по-старчески свистящий голос Гордона. — Ты жив, здоров — это самое главное. Самое главное…