Постель была мягкой и удобной, сон на новом месте — спокойным и светлым, а еще, возможно, под утро Кристине сквозь сон почудилось, будто бы отец играл ей на скрипке. Девушка всем своим существом стала тянуться за чарующими душу звуками, а потом... проснулась в своей спальне. Окно, ведущее в сад, было распахнуто, и рама, вторя завыванию ветра, билась о подоконник и глухо гремела.
Одеяло сползло на пол, и Кристина вдруг почувствовала, что совсем продрогла в одной ночной рубашке. Прохладный воздух неприятно холодил щеки — как во сне, девушка коснулась их пальцами и ощутила, что они влажные. От слез? Но когда она плакала?
Не вполне сознавая себя, Кристина спустилась на пол и медленно, сквозь липкий полумрак комнаты, подошла к окну и осторожно выглянула на улицу. Пусть на окнах первого этажа стояли прочные решетки, безопасности за ними не ощущалось.
Небо светилось белоснежным сквозь сизые грозовые тучи. Где-то вдалеке громыхнуло и Кристина, вздохнув, закрыла окно и проверила прочность засова. На этот раз вроде крепко.
Девушка вернулась в постель, укуталась одеялом и выбралась из своего гнездышка только тогда, когда маленькие настенные часы показывали шесть утра десять минут.
Рабочей формой девушки было черное шелковое платье простого кроя, но с белым кружевным воротничком и точно такими же рукавами — наверное, распорядительнице в агентстве показалось, что просто черное платье будет выглядеть излишне траурно. Несмотря на то, что шилась форма по меркам, снятым с самой Кристины, когда она примерила его перед зеркалом туалетного столика, оказалось, что платье ей слегка великовато в плечах и талии. Это она так похудела за последнее время?
У Кристины никогда не было платьев из шелка прежде, и она была слегка смущена этой неожиданной роскошью, а шуршание юбки при малейшем движении еще сильнее стесняло ее. Обвязав белый фартук вокруг талии потуже, чтобы скрыть несоразмерность платья ее маленькому телу, девушка потянулась за гребнем и шпильками.
Кристина уложила волосы в аккуратную скромную прическу, и только несколько выпавших по бокам вьющихся прядок красноречиво говорили о том, какую обширную работу проделала девушка по укрощению копны волос.
Несмотря на великолепное платье, удавшуюся прическу, Кристина была недовольна своим видом — уж больно бледно было ее лицо, уж слишком испуганно смотрели голубые глаза из зеркальной поверхности.
— Успокойся, — попыталась придать себе уверенности она. — Ничего сложного, просто уборка, ты справишься.
Но, как это часто бывает, подобная манипуляция не сработала, и трепещущая душа так и осталась при волнении.
В коридоре было тихо, собственно, как и во всем доме. Кристина, выдохнув, прошла дальше, к прихожей, и там, остановившись возле лестницы, стала оглядываться, пытаясь вспомнить, в какой стороне находится кухня. При слабом дневном свете все стало каким-то другим, не таким жутким, но загадочным. Лестница, стены, эти причудливые странные существа — все это дышало стариной и тайной, и это, должно быть, отвлекало Кристину от всех мыслей, в том числе и от мысли о завтраке, в котором она крайне нуждалась.
Кристина протянула руку к каменной морде грифона, восседающего у подножия лестницы, когда внезапно по всему ее телу прокатилась волна крупной дрожи, и девушку парализовало от страха: ее острый слух уловил какое-то движение совсем рядом, буквально за плечом. Это не был скрип половиц, не был шум дождя за окном или шорох мышей под полом — это было что-то, чему никакого логического объяснения нельзя было дать.
Постепенно ощущение ужаса стало угасать, сменяясь сердитой готовностью ко всему, что может произойти, и Кристина смогла вернуть себе контроль над собственным телом. В голову одна за другой стали закрадываться ужасные мысли: а если позади кто-то стоит? Если это призрак? Томте*? Грабитель, в конце концов?
Зажмурившись, Кристина обернулась, но когда она, набравшись смелости, распахнула глаза, перед ней никого не оказалось — только мрачная звенящая пустота прихожей. Девушка облегченно выдохнула.
— Мадемуазель, я вас заждался.
Кристина слабо вскрикнула, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от пережитого заново испуга. Она отшатнулась к стене и оперлась на нее, потому что ноги предательски подкашивались.
— Простите, Кристина, я не хотел вас напугать. Вот уж не думал, что вы из тех барышень, что падают в обморок при любом шорохе.
Перед ней высился Жан, опрятно одетый, причесанный и улыбающийся. Как могла Кристина злиться на этого человека? На того, кто относится к ней так дружелюбно, так по-отечески приветливо и шутливо.
— Извините, и доброе утро, — переведя дух, отозвалась Кристина, розовея от смущения и при этом испытывая невероятное облегчение. — Мне что-то померещилось.
Жан одарил ее понимающей, немного снисходительной улыбкой и, понизив свой привычный тон, сказал:
— Не позволяйте этому дому запугать вас.
Затем он выпрямился и сделал приглашающий жест в сторону, где располагалась кухня. Этим он как бы показал, что тему можно считать исчерпанной. Пытаться что-то выспрашивать было бессмысленно.
Это недолго заботило Кристину. Как только она вошла следом за Жаном в жарко натопленную кухню, где в воздухе витал насыщенный аромат овсянки и еще чего-то ягодного, мысли девушки стал занимать только завтрак. За ужином она ела мало — сказался переезд в новое место, беспокойство за отца и многие другие обстоятельства, — но теперь был совершенно другой день. День, когда можно начать все сызнова и не сосредотачиваться на горестях.
В доме не было отдельной столовой, а поскольку прислуга обедала в кухне, Кристина тут же живо удивилась: где же обедает хозяин? Ее бросало в дрожь при мысли, что владелец поместья — этот загадочный и неуловимый человек — может в один прекрасный момент принять участие в их простецком застолье. Видимо, беспокойство Кристины достаточно четко отразилось на ее лице, потому что Жан поспешил уверить ее, что хозяин обедает только у себя в комнате и никогда не делает исключений. Успокоенная этими заверениями, Кристина присела за стол.
Вечером она была слишком утомлена, чтобы любопытствовать, а утром она поняла, что слишком застенчива, чтобы донимать Жана вопросами, которые, возможно, задавать и вовсе не стоит, если не хочешь навлечь на себя неприятности. Поэтому девушка постаралась с вопросов о хозяине перейти на более насущные: как в поместье доставляют продукты, как часто отвозят почту, как далеко находятся ближайшие соседи. Все эти моменты, неточности кружили голову, и Кристина начала бояться, что никогда не привыкнет к быту, царящему в этом страшном доме.
Меж тем Жан накрывал на стол. Он непременно хотел позаботиться о девушке сам, поэтому решительно отверг ее робкие предложения о помощи.
— Сегодня я главный по кухне, — нахохлившись от важности, заявил он. — Если вы любите готовить, можем заниматься этим по очереди. Что скажете, мадемуазель, я смогу без страха доверить вам кухню?
Смеясь, Кристина отвечала, что справится и постарается не разочаровать. В конце концов, ей с малых лет приходилось готовить на себя и на отца, который искусством кулинарии овладеть так и не смог.
Жан разлил по тарелкам овсянку, вручил Кристине огромную ложку, а сам куда-то удалился. Очень скоро он вернулся, и на столе одно за другим яркими пятнами стали загораться блюда с разными вкусностями: здесь была и мясная нарезка, и фрукты, и сладкие булочки, и конфеты, в стаканах появился компот, тот самый, от которого ягодный аромат распространился на все помещение.
— Месье, — удивленно вырвалось у Кристины, и массивная ложка чуть было не выпала у нее из руки.
Она никогда прежде не работала ни на кого, кроме себя самой, но была уверена, что ни в одном доме прислуга так не питается. Подобная расточительность удивила и напугала Кристину.
— Не волнуйтесь так, — остановил ее ласковым взглядом Жан, — при всем моем уважении, вам нужно больше есть. Вы очень худенькая и, боюсь, работа просто свалит вас с ног. Кроме того, почему не начать первый рабочий день с чего-то приятного?
Несмотря на сильное смущение, охватившее девушку, уже через несколько минут она смогла прийти в себя и они с Жаном разговорились.
Незаметно подливая ей добавку каши, мужчина поведал ей в общих чертах об укладе жизни в поместье, рассказал, какой распорядок предстоит соблюдать ей.
— Видите ли, дом не загрязняется так быстро, чтобы вы были постоянно заняты уборкой. Вы сможете готовить и, боюсь, вам придется заниматься этим все чаще, потому как я старею. В двух километрах отсюда, в деревне, есть церковь, — сказал он и, видя, как загорелись глаза девушки, добавил. — В свободное время вы можете посещать деревню на ваше усмотрение. Если захотите, можете помогать мне в саду, вам было бы полезно побольше гулять на свежем воздухе.
В свою очередь Кристина немного рассказала о себе. О том, зачем устроилась на работу, и о том, как они прежде жили с отцом. Она не говорила много. Ее счастливое детство было для нее самым ценным, самым сокровенным воспоминанием, и его она хотела сохранить лишь для себя одной.
После завтрака, когда Кристина собралась, было, приниматься за работу, Жан на мгновение остановил ее и вкрадчиво сказал:
— Будьте благоразумны, мадемуазель. Убирайте все, что покажется вам сколько-нибудь грязным, на первом этаже вы полновластная хозяйка, но не поднимайтесь на второй ни при каких условиях. Я вижу, вы понимающая и послушная девушка, поэтому, прошу вас, забудьте думать о втором этаже ради собственного благополучия.
Донельзя шокированная пылкостью этого предупреждения, Кристина тем не менее кивнула. В ту же секунду стены дома содрогнулись от оглушительной силы звука, больше напоминающего рев дикого бешеного животного, чем звучание какого бы то ни было музыкального инструмента. Но это был он. Неизвестный Кристине инструмент рождал ужасную какофонию, истошно рыдал и этим своим рыданием вынуждал что есть силы зажимать уши руками.
Кристина не знала, что звуки могут быть такими неприятными.
— Так, — мрачно подытожил Жан, не отрывая взгляд от потолка, — я поднимусь наверх, а вы, мадемуазель, приступайте к работе. Все инструменты в шкафу, возле печи, ведро за дверью. Воду можно набрать на улице, найдите насос.
Вопреки всему, «музыка» гремела еще с полчаса, после чего трансформировалась в настоящую симфонию ужаса, от которой стыла кровь в жилах. У Кристины, в это время набирающей воду в жестяное ведро, на глаза навернулись слезы. Музыка всегда имела особую власть над нею, но никогда прежде ей не доводилось пропускать через свою душу такие уродливые звуки, казалось, порочащие все, чего они касались.
Но то были финальные аккорды этой эпопеи, потом все смолкло: и дом, и его округа — все погрузилось в приятную природную тишину.
Рукавом платья Кристина утерла слезы и двинулась в сторону дома, еле волоча за собой полное ведро воды.
***
Работа по уборке такого громадного дома и правда давалась Кристине тяжело. Единственная мысль крепила ее мужество — такую генеральную уборку проделывать она будет не каждый день. Это только сначала ей нужно вытерпеть, выдержать. Своего рода испытание, экзамен. Если она пройдет его, то закрепит за собой право оставаться и работать в доме, где к ней так тепло отнеслись.
Первым делом Кристина сняла портьеры в гостиной и выстирала их. Руки после этого нещадно ломило от усталости и холода воды, в которой портьеры полоскались. Девушка несколько долгих часов потратила на то, чтобы вытереть пыль в гостиной и нескольких прилежащих к ней комнатах — слишком много резного гротескного декора было в интерьере, и на всем этом оседали комья пыли. До многого Кристина попросту не дотягивалась и ей приходилось проявлять всю свою изобретательность, чтобы вычистить канделябр, верхние полки стеллажей. Пауки, рассевшиеся по углам, были осторожно перенесены в сад, а их паутины, облепившие все и вся, уничтожены.
За обедом Кристина была молчалива и на вопросы Жана отвечала только «да» и «нет», полностью погруженная в себя и свою усталость. Она почти не замечала, как ест суп, периодически она замирала, уставившись в тарелку. Время от времени мысли ее устремлялись к отцу. Как он там без нее? Хорошо ли за ним ухаживают? Пусть матушка Валериус и обещала позаботиться о его здоровье, ей самой требовался надзор и уход. Кристина планировала нанять сиделку, которая бы приходила к ним домой и делала бы уборку, варила бы обед и давала бы лекарства по расписанию, а это требовало денег. Позволить себе подобные траты девушка сможет не раньше, чем через три-четыре месяца непрерывной работы.
Пока Кристина напряженно обдумывала сложившиеся обстоятельства, прикидывала в голове, хватит ли ей сил выдержать все это, Жан вышел из кухни, прихватив обеденную порцию.
Вернулся он несколькими минутами спустя, чем-то крайне озабоченный и какой-то растрепанный, но с пустыми руками. Какое-то мгновение мужчина смотрел в пространство перед собой, затем перевел совершенно испуганный взгляд на девушку, нервно улыбнулся и воскликнул, чересчур громко и с преувеличенной веселостью:
— Кристина!
Кристина все-таки выронила ложку. Несколько секунд она наблюдала за тем, как скатерть покрывают брызги супа, как они расползаются по ткани, затем встревоженно поднялась на ноги.
— Месье Жан, что-то случилось? Вам нужна помощь?
Он попросил ее сесть одним жестом руки.
— Нет, мадемуазель, все в порядке…
Тут Жан пристально уставился на что-то позади Кристины. Когда она обернулась, не увидела ничего, кроме голой стены.
— Я только хотел сказать, что оставил обед хозяина за его рабочим столом, — громко объявил мужчина, и, стоило Кристине только приоткрыть рот в удивлении, он удалился в глубь кладовой.
***
Вечером, уставшая и изможденная тяжелым трудом, полная тревог и сомнений относительно происходящего вокруг, Кристина еле добралась до своей комнаты. Она только-только разобралась с большей частью дел и наконец могла заслуженно отдохнуть.
Пока Кристина решала, стоит ли ей идти на ужин, за окном перестал дождь, и девушка поднялась с кровати, чтобы распахнуть ставни и впустить в комнату вечернюю прохладу. Незаметно для самой себя она начала напевать колыбельную, подставив лицо легкому ветерку:
Синий как лён, дили-дили, лаванды цвет,
Будешь влюблен, дили-дили, и я в ответ.
Не в силах бороться с вихрем чувств, вырвавшимся из груди, Кристина закружилась по комнате, с наслаждением вслушиваясь в тихий шелест платья. На миг она перенеслась в беззаботное детство, когда все трудности не казались такими сложными, когда все было так хорошо и так правильно.
Птички поют, дили-дили, пчелки жужжат,
Беды, мой друг, дили-дили, нам не грозят.
Кристина резко замерла, едва не задохнувшись от дрожи, пронзившей тело. Ей показалось, что стены всхлипывают.
