Я хочу жить так, чтобы мое сердце горело, я хочу чувствовать, что я существую, Страдать, плакать, танцевать, любить до смерти. Париж, Афины, Венеция, Гарлем, Москва — всегда с тобой. Ценность прожитых дней определяется в тот миг, Когда они для нас сочтены. Indila — «Parle à ta tête»
«Дорогая мама, Это ужасно тяжело, да? Научиться понимать людей. Недавно мне начало казаться, что я справляюсь, что я наконец поняла… Но, как оказалось, я просто привыкла. Привыкла быть хорошей и доброй с человеком, который не перестает меня удивлять. И пока я тихо исполняла свой долг — и долг службы, и долг христианки, — он так же был добр ко мне, был внимателен и заботлив. Мама, может, я действительно неблагодарная? Я только хотела поступить правильно. Ведь я сама могу обеспечить себя одеждой, могу обеспечить отца… Наверное, я не права. Я не смогла ничего. Но как можно принимать такие дорогие подарки? Я ведь никто месье Эрику, никто и ничто. И работница я посредственная, и не заслужила всяческих вознаграждений. Я обидела его, мама, случайно, по незнанию. Я не хотела этого, и очень жалею. Надеюсь, он простит меня. Потому что, несмотря на все странности, несмотря на его скверный характер, я испытываю глубокую признательность к этому человеку, лица которого не знаю, и какое-то странное притяжение… Я запуталась, мама. В остальном, если хотите знать, у меня все хорошо. Мне не на что жаловаться. В стенах поместья я чувствую себя в безопасности и, несмотря на то, что нас здесь всего трое человек, не ощущаю себя одинокой. Месье Эрик охотно делится своими знаниями и любит, когда его слушают. Думаю, у него долгое время не было слушателей. Что ж, мне не в тягость. Все его истории и рассказы действительно меня захватывают. Месье Жан тоже заботится обо мне. Ему я могу доверить свои тревоги и переживания. Он очень благородный и добрый человек. Такие люди — редкость в наше время, я полагаю. Мои занятия с Ангелом музыки нельзя назвать успешными. И в этом есть только моя вина. Наверное, я слишком большие надежды возлагала на себя и свой голос. Увы, я оказалась не так способна, как полагала. Я стараюсь, исправляюсь, но многое остается мне недоступным. Какая-то странная тревога сковывает все мое тело, и так рождаются фальшивые ноты. Знаю, мне нужно взять себя в руки, нельзя подвести отца и Ангела. И я обещаю, что постараюсь, мама. Все-таки это большое счастье, что Ангел музыки обратил на меня свой взор. Простите меня, мама, что вновь заставляю волноваться. Но такова уж жизнь простых людей — она полна волнений и забот. Мы с отцом, даже будучи разделенными расстоянием, продолжаем приглядывать друг за другом. За меня не беспокойтесь, молю только: приглядите за отцом. Ваша Кристина 12 декабря 1879 год»***
Морозный ветер обжигал щеки и царапал их остриями снежинок, когда принимался вздымать в воздух сугробы. Солнце ярко сверкало, озаряя белоснежные покровы вокруг ослепительным сиянием. Кристина, облаченная в новое платье невероятно красивого кремового оттенка, строгое, но с узорной вышивкой на талии, новую накидку, отделанную мехом, и новые сапожки, совершенно не мерзла. Чувствовала себя неловко и скованно, но не мерзла. Перед выходом она заглянула в зеркало и не узнала себя — теперь с холодной глади на нее смотрела не жалкая и растерянная девочка, познавшая немало бедствий, а красивая девушка, которой есть на что надеяться и у которой все впереди. Она сидела в коляске и дожидалась Жана, который отошел обсудить с месье Эриком несколько вопросов. Они стояли на крылечке, так что Кристина могла видеть их только расплывчато. Жан активно жестикулировал, что-то громко доказывал, Эрик же, напротив, не сделал ни единого движения, говорил мало и тихо. Последние два дня он молчал почти все время, говорил с Кристиной только в случае крайней необходимости, очень сухо и холодно. Даэ подозревала, что это может быть затишьем перед чем-то серьезным, но больше всего опасалась, что месье действительно сильно обижен ее недавним заявлением. Ей не хотелось быть причиной чьей-либо боли. — Поезжайте, Жан, не то возвращаться будете через бурю. Перуза и Беневша не переносят такой холод — их нужно как можно скорее вернуть в стойло, так что поторопитесь, — совсем рядом с Кристиной раздался бархатный властный голос, пропитанный заботой о любимых лошадях. О том, что у месье Эрика есть небольшая конюшня, Кристина узнала только нынешним утром, увидев двух красивых белых лошадей, запряженных в черную страшную коляску, украшенную позолоченными узорными элементами. Конюшня располагалась за поместьем и представляла собой небольшую пристройку к общему массиву здания. — Мадемуазель Даэ, — внезапно обратился к Кристине Эрик, прикусив указательный палец прямо через тканевую маску, а затем тут же отдернув руку от лица, — будьте осторожны. Кристина едва успела растерянно кивнуть в ответ, как рядом с ней на сиденье опустился Жан, взял в руки вожжи, и они тронулись в путь. Ехали с невероятной скоростью, и Кристина, боясь вывалиться из коляски, вцепилась руками в скамью, не привыкшая к сиденью рядом с возницей. Ветер, хлещущий путешественников, сорвал с ее головы капюшон и теперь боролся с шерстяным платком, в который Даэ закуталась, едва услышав с утра о буре, которая должна начаться ближе к ночи. — Кристина, пересаживайтесь на пассажирское место. Вы и там прокатитесь с ветерком, обещаю, — весело прокричал Жан, на секунду поворачиваясь к Даэ лицом. Действительно, бесконечная тряска, снежные кочки, скользкая дорогая, шквалистый ветер — все это утомило Кристину, не привыкшую к подобным приключениям, в первые десять минут дороги. Они сделали небольшую остановку, чтобы Кристина могла пересесть. Одна из лошадей громко заржала, когда Даэ спустилась на землю, отчего девушка вскрикнула от испуга и тут же рассмеялась. — Перуза, веди себя прилично, ты сейчас не у себя на конюшне, — сделал замечание Жан довольно фыркающей лошади. — Все в порядке, Жан, — Кристина улыбнулась, забираясь в коляску. — Думаю, мы с ней подружимся.***
Дорога до Парижа заняла примерно два с половиной часа, если на часы Жана, которые беспрестанно останавливаются, можно было ориентироваться. Кристина, отправлявшаяся в поездку в приподнятом настроении, проезжая по знакомым улочкам, начала испытывать некоторое беспокойство. Душа ее стремилась в единственно верном направлении — в дом матушки Валериус, к двум самым близким людям, прочь от всех страхов и тревог последних месяцев. Но могла ли она просить о таком Жана? У них есть конкретные задачи, которые в самом деле нужно исполнить, чтобы вернуться до наступления ночи. Ее напряженное состояние не могло долго оставаться незамеченным, поэтому на выходе из гастрономической лавки Жан, выгрузив пакеты в коляску, все же спросил: — Кристина, вы сама не своя, с вами все в порядке? Даэ вздрогнула, опомнившись, и попыталась улыбнуться, но получилось, видимо, не очень убедительно, потому как мужчина замер, показывая, что решительно не сдвинется с места, пока девушка не скажет правду. — Это из-за моего отца… Я бы хотела навестить его, если б могла… — Кристина отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. На ее плечо опустилась большая тяжелая ладонь. — Кристина, я могу завезти вас к дому вашего отца, сам быстро управлюсь с оставшимися делами, а на обратном пути заберу вас. Нет ничего проще. — Но как же… Я не могу пойти на это. Вам пригодится моя помощь, — тут же возразила Кристина, прижимая ладони к груди в том месте, где находилось ее трепещущее сердце. — Все в порядке, моя дорогая. Это, в сущности, простая работа. Думается мне, месье Эрик отправил вас со мной вместе, чтобы вы прогулялись, отдохнули, — продолжил говорить мужчина, усаживая Кристину в коляску рядом с пакетами с провизией. — Что? Я думала, это вы решили взять меня с собой, — Даэ была не в силах сдержать удивление. — Ну… Это не совсем так, — Жан почесал затылок и неловко улыбнулся. — Вообще, это была идея месье. Мне не стоит говорить об этом, но… Если вы пообещаете молчать, — улыбка мужчины вдруг стала таинственной. — Обещаю! — живо откликнулась Кристина, и проходящие мимо дамы изумленно на нее обернулись. — Что ж… — Жан забрался на свое место. — Он сказал, что молодой девушке вредно находиться все время дома — от этого портится характер. И… кажется, сказал, чтобы я приглядывал за вами. Кристина сразу узнала слова Эрика, ехидные и обиженные, и криво улыбнулась, ощущая некоторое облегчение. Может быть, ей еще удастся вернуть то некое подобие дружбы, которое было у них с человеком в маске. Она прижала ладони к пылающим от мороза и смущения щекам и улыбнулась. Все будет хорошо. Обязательно будет. — Но прежде чем я доставлю вас к отцу, Кристина, я попрошу вас заглянуть со мной в парфюмерную лавку. Я совершенно ничего не смыслю в этих мылах и зубных порошках — для меня все на один запах и вкус. А Эрик… То есть месье Эрик все время свирепеет. Видите ли, не нравится ему цитрусовый запах. И я подумал… Может быть, вы, мадемуазель, сможете мне помочь с этим. А, ну и еще нужно завезти вас к доктору. — С большим удовольствием, Жан.***
Эрик не знал, зачем он предложил это. Зачем позволил своим «добрым побуждениям» взять верх над разумом. Ночью обещали бурю, а помимо этого в городе и на дороге в город много опасностей. Было бы гораздо лучше, если бы Кристина оставалась рядом с ним, под его присмотром. Как только ее хорошенькая головка пропала из виду, беспокойство, сидевшее до этой поры где-то глубоко, выбралось наружу и сковало сердце. Он не знал, чем себя занять, за что ни брался, все валилось из рук. Еще ни разу Кристина не уезжала так далеко от него. Он вообще все время был рядом, следуя по пятам, прячась в тени и закоулках. — Моя Кристина, — слабо прошептал он, проводя пальцами по портрету улыбающейся девушки. Он нарисовал его во время одного из уроков музыки, когда Кристина не была раздосадована его критикой и не печалилась о чем-то другом. Иногда они весело проводили время. Иногда они щадили сердца друг друга. Сейчас, когда никого не было дома, он мог себе позволить свободно прогуляться по своему особняку. Эрик обошел его вдоль и поперек, опробовал все тайные ходы и даже спустился в подземное логово, обустроенное прямо под подвалом на всякий случай. Он прошел и в комнату Кристины, не в силах бороться с предательским искушением. Он хотел познать все, что связано с ней. В спальне стоял жуткий холод, это почувствовал даже Эрик. Он обратил внимание на кровать девушки, устланную большим пуховым одеялом, покрывалом и старым персидским ковром, который он, очевидно, оставил здесь в сундуке. Осторожно, как будто кто-то мог его услышать, Эрик выбрался из своего укрытия. Он стал обходить комнату в поисках чего-то. Чего, он и сам не знал. Светло, чисто и изящно — так его собственная спальня никогда не выглядела, и на секунду он представил, какой была бы его жизнь, стань Кристина полноправной ее частью, принадлежи она ему одному. На туалетном столике он заметил старенькую потрепанную тетрадку в нежно-розовой обложке с нарисованными поверх цветами и пчелами. Мужчина пролистал несколько страниц и выронил тетрадь из рук, осознав, что перед ним её дневник. Карта к ее душе и сердцу. Его затрясло и крупные слезы покатились по его щекам. Он не знал, отчего. Уже снова держа дневник в руках, он вздрогнул, внезапно столкнувшись взглядом со своим собственным отражением. — Моя милая Кристина, — прежде чем открыть тетрадь, он на мгновение прижал ее к трепещущему сердцу. Он осмелился даже снять маску, просто чтобы вдохнуть запах страниц, текст на которых был выведен любимой рукой.***
Поход в парфюмерную лавку значительно улучшил настроение Кристины. То, что Эрик и Жан называли «дамскими штучками», всегда прибавляло бодрости, и она начинала ощущать собственное внутреннее изящество и нежность. Правда после десяти минут, проведенных в помещении, наполненном таким обилием разнообразных ароматов, голова кружилась не у одной Кристины. Жан оставил деньги на покупки, а сам пошел «сторожить коляску», как он сказал. Вместе они проезжали несколько нужных им лавок, так что Кристина с чистой совестью помогла Жану. Оставлять коляску на улице совсем без охраны было крайне рискованным предприятием, поэтому Даэ заходила за покупками со списком нужных товаров, а Жан возился с лошадьми. Так, Кристина пополнила запасы минеральных вод, зашла в кондитерский магазин (Эрик часто ворчал, что сладкое вредно и что он его не приемлет в собственном доме, но все равно съедал пирожные и булочки, которые пекла Кристина к чаю), купила несколько пачек нотной бумаги, заглянула за канцелярскими принадлежностями — Эрик постоянно ломал перья, то ли в припадке гнева, то ли от усердия. Еще нужна была тушь для чертежей — Эрик постоянно заставлял Кристину переделывать плоды ее трудов, так что тушь расходовалась в невероятных объемах. В бакалейной лавке Даэ купила макароны и крупы, но не смогла дотащить их до коляски, пришлось звать на помощь Жана. А вот в винном магазине ей не повезло. Хозяин, рассмеявшись, когда она озвучила заказ, заявил, что детям вино он не продает. Поход к офтальмологу неожиданно приобрел реальные очертания, и Кристина стала нервничать. Конечно, Жан сказал, что бояться нечего, что доктор только проведет осмотр и выпишет рецепт, но также Кристина помнила рассказы матушки Валериус об операциях, которые проводят на глаза, чтобы человек стал лучше видеть. И, ко всему прочему, Кристина испытывала невыносимые муки от мысли, что месье Эрик снова оплачивает, по большому счету, ее покупки. Сначала платья, теперь вот поход к врачу. Все оказалось не так уж и страшно. Доктором оказался пожилой господин, он попросил Кристину выполнить несколько простых действий и прочесть несколько предложений на разном расстоянии обоими глазами, затем каждым глазом по очереди. Потом посмотрел в ее глаза через какой-то странного вида аппарат, и на этом осмотр был завершен. Доктор выписал рецепт и предложил несколько вариантов дальнейшего развития событий. — Вам в какой-то степени повезло, мадемуазель. Линзы, необходимые вам, у меня уже вставлены в оправу, но если она вам не по вкусу, вы можете выбрать любую другую и сделать заказ. Он будет готов через две недели. Решив, что месье Эрик, вероятно, не обрадуется, если она скажет ему, что через две недели снова нужно ехать в Париж, Кристина решила согласиться на то, что есть. Она примерила очки перед зеркалом, и оказалось, что круглая форма ничуть не портит ее, а наоборот, очень даже к лицу. Было непривычно видеть себя такой, но гораздо более непривычно было четко видеть мир вокруг. Жан, увидев Кристину, не нашел что сказать, кроме как «Вам очень идет». — Осталось несколько магазинов, но там вы мне мало чем можете помочь, так что теперь я завезу вас к отцу. Диктуйте адрес.***
Эрик не знал, сколько времени уйдет на чтение всего дневника. Судя по всему, Кристина была очень старательной писательницей и вела свою тетрадочку весьма аккуратно. Почерк менялся, детские каракули постепенно становились изящными буквами с крупными завитками. Она описывала все свои переживания, все свои мечты и стремления. На одной из страниц, сразу после записи об одиннадцатом дне рождения, мужчина нашел упоминание и о себе… То есть об Ангеле музыки. Эрик вздрогнул, понимая, сколь велика разница между ним и настоящим Ангелом музыки, которого ждала его милая Кристина. Он узнал, что девушка мечтала быть певицей и выступать на сцене оперных театров, однажды побывав с отцом на постановке в Гранд-Опера. Постепенно эти мечты омрачались жестокой реальностью: отсутствие денег, невозможность регулярно платить учителю. Но что поразило Эрика — Кристина не унывала, напротив, решение петь для себя, для души снова осветило ее жизнь. Не в силах сдерживать любопытство, Эрик открыл дневник с конца и стал читать последние записи — те, где главным героем был он.***
Кристина шумно выдохнула и поставила стеклянную статуэтку, изображающую, по всей видимости, ангела, обратно на каминную полку. Не так она представляла себе встречу с семьей, не этого ждала. Она бесконечно корила себя за беспечность, за недогадливость. Естественно, отец скрыл правду о своем здоровье, этого стоило ожидать. Но то, что правду утаивала и матушка Валериус, от которой у Кристины никогда не было секретов и которой она всегда беззаветно доверяла, поразило девушку до глубины души. Когда она увидела отца, когда матушка Валериус помогла ему встать с кровати и вывела его в гостиную, усадила в кресло, чтобы он мог поговорить с дочерью, Кристина думала, что у нее остановится сердце, настолько плох был ее милый papá: он совсем поседел, осунулся, щеки и глаза впали. Он совсем немного кашлял, что, по его словам, было признаком выздоровления, но Кристина особым женским чутьем понимала, что все не так хорошо, как ей описывают. — Кристина, не сердись, пожалуйста, на меня. Я ведь хотел как лучше, чтобы ты не беспокоилась и не волновалась по пустякам. Из-за меня тебе пришлось устроиться на работу, да еще и так далеко от дома. Разве мало проблем я тебе доставил? Несмотря на всю тяжесть этих слов, несмотря на грусть, сокрытую в них, Густав Даэ улыбался дочери. И ей, когда она видела эту улыбку, казалось, что все беды далеко в прошлом. Взгляд его добрых ясных глаз вселял уверенность, что все будет хорошо. — Отец, — Кристина бросилась к креслу и упала на дрожащие колени перед родителем, — не говорите так, это не правда! Я совсем не сержусь, и вы… Вы вовсе не доставляете проблем. Я очень хорошо устроилась. Честно-честно! В доме, где я работаю, ко мне относятся тепло и приветливо, — тут она вспомнила Эрика с его перепадами настроения, и ей почему-то сделалось чуточку смешно. — Обо мне заботятся, и люди там очень приятные. Она взяла крупные иссохшие ладони отца в свои и на мгновенье прижала их к губам. — Кристина, доченька, поднимись с пола. Застудишься. Лучше присядь рядом, выпьем вместе чаю, заодно расскажешь нам, как и что, — раздался позади добрый голос матушки Валериус, — про своего загадочного месье Эрика, про работу свою… Женщина со звоном поставила поднос с посудой на столик и с тяжким вздохом опустилась в кресло рядом с Густавом. Кристина послушно поднялась на ноги, вновь почувствовав себя маленькой девочкой. Светлые занавески с ненавязчивым цветочным узором, большие окна, мягкий ковер на полу, шерстяной плед на диванчике, связанный хозяйкой, несколько детских рисунков, приколотых булавкой к стене возле секретера — пускай обстановка была несколько бедной и блеклой, пускай она не была изящной, для Кристины она была дороже и милее всех замков мира, всех дворцов и садов, какими бы сказочными они ни были. И в то же время она чувствовала, что теперь какая-то частичка ее души принадлежит мрачным коридорам и темным комнатам поместья. Кристина вспомнила Эрика, и на душе стало еще тоскливее. Она ведь не знала, есть ли у Эрика друзья, есть ли люди, с которыми он состоит в теплых отношениях. Пока она жила в поместье, он всегда общался только с ней и Жаном. Даэ живо представила, как мужчина сидит один в гостиной, говорить ему не с кем, ругать тоже некого. «Господи, обними за меня этого человека. Присмотри за ним, пока меня нет. Пусть у него все будет хорошо», — подумала Кристина, перед тем как взять чашку в руки. Кристина как раз заканчивала с обедом, когда матушка Валериус, отдернув занавеску, сообщила: — Начался снегопад. Когда эта полненькая, с виду беззаботная и милая женщина неожиданно переходила на серьезный тон, всем вокруг становилось не по себе. Кристина бросила беспомощный взгляд на отца и, отставив в сторону тарелку, пересела поближе к нему. Ей хотелось вновь почувствовать себя защищенной, укрытой от всех невзгод. — Милая, может, тебе лучше выезжать сейчас? Или оставайся. Наша соседка Лора утром что-то говорила о снегопаде… Кристина постаралась придать своему голосу смелости, поправила на переносице съехавшие очки и ответила: — Знаю, матушка, месье Эрик утром сказал, что к вечеру за городом ожидается снежная буря. Дороги, наверное, заметет… Но Жан еще не приехал за мной. Я сперва дождусь его. Ни отец, ни матушка Валериус не стали спорить в этот раз, но примерно через час вернулись к этому разговору. Они уговаривали Кристину остаться и переждать непогоду. — У нас найдется местечко и для этого месье Жана. Опасно ехать теперь. Ветер за окном крепчал, бушевал на улицах, разнося снежные вихри в разные стороны, сбивая путников с ног и пугая лошадей, запряженных в коляски и кареты. Часы показывали полчетвертого, и Кристина начала переживать и сомневаться в правильности своего решения. Она подолгу стояла возле окна: завсегдатаи парижских улиц — торговцы, разносчики, рекламщики — все разошлись по укромным уголкам, а Жана все не было. Когда часы в спальне отца пробили пять часов, Даэ сдалась и сказала, что больше не будет препятствовать и они поступят так, как решит Жан. Хотя сердце ее сжималось при мысли, что Эрик останется один в грядущую бурю. — Там остановился какой-то экипаж, — взволнованно пробормотала матушка Валериус, отходя от окна. Кристина тотчас накинула на плечи шерстяной платок и бросилась вниз — встретить Жана и спросить его решения. На крыльце она едва не поскользнулась, но вовремя ухватилась за перила и удержалась на ногах. С непривычки в новых ботинках ей далось это с трудом. На улице было практически ничего не разглядеть из-за снегопада. На углу дома сквозь вихрь снежных хлопьев чернел фиакр, дожидающийся, видно, какого-то запоздалого господина; горел свет в булочной, а пекарь запирал дверь лавки. Кристина не помнила, чтобы в Париже происходило подобное, по крайней мере за все то время, что она провела здесь. Ветер, несмотря на скорость и силу, не был холодным и сколько-нибудь колючим, зато за городом, Даэ была уверена, наверняка будет настоящая снежная буря. — Мадемуазель, — окликнул ее знакомый добрый голос. — Жан! — вырвалось у Кристины и она, наконец, заметила знакомую повозку и двух красивых белых лошадей, стоящих через дорогу. Верх у повозки был поднят, так что снег не залетал внутрь, и покупки были в безопасности. Жан, раскрасневшийся то ли от быстрой поездки, то ли от холода, выглядел встревоженным, хотя и радостно улыбался девушке, как будто они давно не виделись. Его голова казалась совсем седой из-за облепившего волосы снега. — Как ваш отец, Кристина, все нормально? — торопливо начал мужчина. — Да, благодарю. Сегодня он чувствует себя хорошо, — заторможено отозвалась Даэ, не совсем понимая, почему они сейчас решают этот вопрос. — Тогда бегите скорее одеваться, зачем вы вышли раздетой? А ну как заболеете, что мы с вами делать будем? Нам нужно скорее ехать, пока дорогу не занесло и пока не стемнело. Задерживаться нельзя. Кристина растерянно кивнула и бросилась обратно в дом, совершенно не думая о холоде, кусавшем ее тело. Она собралась быстро, еще не успев прийти в себя после суматошной встречи с Жаном, но задержалась, прощаясь с родными. В этот раз было тяжелее, чем тогда, несколько месяцев назад. Тогда почти все мысли Кристины были заняты предстоящей работой, поместьем, людьми — всем, с чем ей предстояло столкнуться, а теперь она знала, куда возвращается, знала, к кому возвращается. Кристина больше не боялась и скорее даже жаждала этого, уж больно ей полюбились сельские пейзажи, тишина природы, большой пыльный особняк и его странные обитатели. Теперь, когда страхи испарились, волнения о здоровье отца полностью охватили сердце девушки. — Papá, прошу вас, принимайте все лекарства, как полагается. И следуйте указаниям врача, не храбритесь. Я постараюсь навестить вас снова как можно скорее, — говорила она с порога, держа ладони отца в своих, а на глаза у нее наворачивались слезы. — Я вас люблю. Густав сделал шаг вперед и заключил дочь в крепкие объятия, утешающие и успокаивающие, как раньше… в детстве. Кристина шмыгнула носом, а затем, призвав все свое мужество, немного отстранилась и серьезно сказала: — Пожалуйста, постарайтесь. Сделайте все, чтобы выздороветь, я верю, остался всего один шаг, и вы будете здоровы. Вы постарайтесь, и я постараюсь тоже. — Обещаю, родная, я сделаю все, чтобы ты снова была счастлива. Как раньше, — мужчина улыбнулся и погладил Кристину по голове. — Нам еще столько нужно обсудить, о стольком поговорить. Ты так и не рассказала мне об Ангеле музыки, — таинственным шепотом добавил Густав. — Я расскажу, — улыбнулась Кристина сквозь слезы, застилающие глаза. — В добрый путь, родная, — матушка Валериус поправила на шее приемной дочки платок. — Пиши, не забывай стариков, — и, предугадывая следующую фразу девушки, она добавила: — Обещаю, что буду следить за Густавом как полагается, не волнуйся. У нас все будет хорошо. — Спасибо, — от всего сердца поблагодарила Кристина и обняла добрую женщину, ставшую для нее за эти годы матерью. — Спасибо большое. На душе стало легче, и в метель Даэ выходила в чуточку приподнятом настроении, что, по мнению самой метели, было большим чудачеством. Кристина, путаясь в подоле платья, бросилась к экипажу. Когда девушка приблизилась, одна из лошадей протестующе заржала и ударила копытом о землю. — И я рада тебе, Перуза, — улыбнулась Кристина, погладив красивую кобылу по могучему боку, чем вызвала у той немалое удивление. — Забирайтесь, мадемуазель, и держитесь крепче — в обратную сторону мы помчимся с ветерком, — задорно прокричал Жан сквозь ветер.***
Эрик потерял счет времени и совсем забылся, сидя у окна, хмуро разглядывая однообразный застывший пейзаж. Он чувствовал себя собакой, привязавшейся к определенному человеку, который об этой привязанности даже не догадывается. О да, он определенно был не больше, чем собака, преданно ждавшая возвращения хозяйки. Он нервничал, прокручивал в голове возможные картины — почему Кристина и Жан так задерживаются — и все больше впадал в бешенство. — Эрик знает, больше его милая Кристина никуда от него не денется, никуда не уедет. Он не отпустит ее от себя ни на шаг, даже если она будет умолять об этом. Даже если для этого ее придется запереть в одной из комнат или в подвале. Он продумал всевозможные развязки событий этого дня, представлял худшее и, более того, — позволил себе помечтать: вот она, Кристина, хотя и выдуманная им самим, но самая настоящая, выходит из экипажа и бросается к нему с объятиями. О, как он жаждал ее объятий, ее нежности и ласк. И эта странная, временами темная жажда усилилась и укрепилась, когда он прочитал ее дневник. Его Ангел… Мог ли он подумать, что Кристина действительно переживает за него, волнуется об их странных отношениях? В этой девушке Эрик видел свою противоположность: насколько он был воплощением уродства и мрака, человеческих пороков, — настолько Кристина была невыразимо прекрасна, светла и свята для него. Она казалась эфемерной нежной грезой, спустившейся с неба, чтобы наконец принести ему и его израненной душе облегчение. Он прекрасно понимал, что Даэ далека от него, несмотря на свои добродетели, несмотря на свое доброе сердце, но какая-то слепая надежда, какая-то отчаянная потребность видеть, слышать и даже чувствовать эту девушку, жадность, страсть и наконец любовь заставляли его продолжать медленно подбираться к ней все ближе и ближе. Большое жаркое сердце, вынужденное скрываться под маской, было обречено с самого начала. С самого рождения. Но Господь оказался милостив, если позволил ему, Эрику, узнать Кристину. Снаружи стемнело, и больше мужчина ждать не мог. Как израненный зверь, он застонал, словно от мучительной боли, набросил на плечи пальто, вышел из дома и побрел по дороге, по которой утром уехали Кристина и Жан.***
Несколько раз Кристина была не в силах устоять перед собственным любопытством и высовывалась из коляски посмотреть на блестящую в вечернем свете дорогу, взглянуть на чернеющие вдали сосны. Она предусмотрительно сняла очки и убрала их на всякий случай — в дорожной тряске всякое случается… Сначала выглянуть наружу, перегнуться через бортик, а затем снова упрятаться в тепло и уют, ощутив приятную дрожь, осознав, сколь хорошо внутри и сколь неприветливо и холодно снаружи. Сущее ребячество, но Кристина ничего не могла поделать с этим — слишком яркими и приятными были ощущения. — Скоро приедем, Кристина, держитесь крепче! — донеслось до нее. На горизонте показалось поместье, а рядом и знакомая роща. Жан несколько притормозил лошадей, и коляска поехала медленнее. Торопиться больше было некуда, буря не застала их, не настигла. Ее коварным замыслам не суждено было сбыться. Кристина вновь высунулась наружу, подставляя лицо ветру и тысяче снежинок. Сердце ее отчего-то заходилось от радости. Неужели она так успела соскучиться по этому старому дому и его паукам? Одна из кобыл неудачно ступила на что-то и едва не упала. Это последнее, что видела Кристина, еще успев подумать: «Бедняжка Беневша…». Руки ее, намертво вцепившиеся в бортик, все же соскользнули, ноги потеряли точку опоры, и Даэ выбросило из коляски наружу. Резкий удар — и потом все потемнело. Один раз она все же пришла в сознание, и ей даже удалось разлепить глаза. Кто-то… Какой-то человек нес ее куда-то… Она смогла увидеть только пуговицы пальто, серебристые, с красивыми черными завитками. Потом боль прошлась по всему ее телу, забралась в голову, и Кристина закрыла глаза, полностью вверяя свою судьбу этому загадочному спасителю.