Глупости

Она чувствует себя матерью всех вещей, всех живых существ: и куклы, и Дон-Кихота, и кота. Все её дети изранены, и она тянет к ним свою смелую душу. Вадим Шершеневич, «Поэтессы»

      Кристина Даэ не знала, что творилось в ее душе. Она жаждала понять это, но правда, которая, казалось, лежит где-то на поверхности, постоянно от нее ускользала.       На самом деле, догадки об истинной природе ее переживаний несколько раз приходили ей в голову, но Кристина тут же их отгоняла и прятала поглубже, словно это было нечто постыдное. Ведь ее реакция на знаки внимания, которые оказывал ей Эрик, на комплименты, которыми он щедро ее одаривал, абсолютно нормальна. Любая девушка бы смущалась, волновалась, у любой бы замирало сердце и дрожали бы руки — так полагала Кристина. Поэтому беспокоиться, кажется, не стоило. Она все равно не может полюбить земного мужчину, она обещала. Для нее теперь существует только музыка и Ангел. Но она неизменно продолжала робко радоваться минутам разговора с Эриком, их совместным теплым вечерам за чтением и шитьем, их прогулкам по заснеженным окрестностям и ромашковым чаепитиям. — Это невыносимо! — воскликнула Кристина, топнув ногой и едва не поскользнувшись на промерзшей дороге.       К середине подходил январь, а тревожные мысли никак не желали оставлять ее. А голос… Кристине казалось, что она начинает сходить с ума, потому что голос Эрика преследовал ее всюду, даже в тревожных, беспокойных снах, которые она видела в последнее время.       Этим утром она проснулась рано и решила ускользнуть на прогулку раньше, чем с ней соберется Эрик. Ей было необходимо побыть одной, хотя бы попытаться разобраться в своих чувствах.       Кристина прошла несколько метров вперед и все же поскользнулась — и непременно бы упала, не подхвати ее чьи-то сильные руки. — Осторожнее, мадемуазель, — прозвучал над ухом веселый голос, и Кристину резко вернули в устойчивое положение.       Испугаться она не успела. Равель де Шарби обладал одной поразительной способностью, а именно — болтать без умолку. Кристина поняла, что это он, прежде чем его улыбчивое лицо возникло в поле ее зрения. — Благодарю, — немного рассеяно отозвалась она, с подозрением глядя на беззаботное светящееся лицо молодого человека. — Что вы делаете здесь?       Равель пригладил правой рукой усы, а затем, недолго думая, жестом предложил прогуляться вперед. — Этот вопрос я хотел задать вам, мадемуазель. В такую рань и совсем одна. Не слышали про разбойников, которые бегают по этим лесам?       Он говорил с таким суровым воодушевлением, с таким предостережением в голосе, что напомнил Кристине маленького мальчика, твердо пообещавшего родителям защищать свою младшую сестру. Даэ засмеялась. Раньше она боялась Равеля, боялась его угроз, брошенных когда-то… Но это было так давно, что те слова канули в небытие, растворились в ветрах времени. И теперь, слушая молодого человека, она впервые за долгое время чувствовала себя хоть немного свободной от переживаний и того огня, который иногда вдруг разгорался в ее сердце. — Я просто хотела немного прогуляться, — добродушно отозвалась Кристина. — Вы очень удивитесь, если я скажу вам, что тоже хотел прогуляться? На самом деле, мадемуазель, я давно хотел встретиться с вами, чтобы… — он запнулся, и лицо его залила краска смущения, — чтобы извиниться за свое поведение. Я знаю, что вел себя неучтиво и напугал вас. Мне очень жаль.       Кристина слушала его с удивлением. С ней случилось столько всего, что она и думать забыла обо всем, а Равель, оказывается, не просто помнил, но и тяготился этим.       Она отвела взгляд и посмотрела на раскинувшуюся перед ними снежную долину, на прекрасные поля и черный лес рядом. Снег блестел и искрился под яркими солнечными лучами, ослепляя своей чистотой. — Не беспокойтесь об этом, я давно уже забыла обо всем. Но если вам нужно подтверждение этому, то говорю — я прощаю вас, — сказала она, поглядывая на лицо Равеля, постепенно начинающее светиться искренней, почти детской радостью.       Они были окружены белоснежными холмами, рядом не было ни деревьев, ни оставленного стога сена, ни даже сломанной телеги, брошенной до весны загнивать под слоем снега. И тем не менее ни Равель, ни Кристина не заметили черной тени, неотступно следовавшей за ними. Они не слышали ее, потому что это была всего лишь тень, они не видели черных крыльев этой тени, пробегающей по кристальной белизне вокруг, потому что были слишком заняты своей легкой и непринужденной беседой. — Можем мы сразу прояснить одну вещь? — выпалил Равель внезапно с каким-то юношеским волнением, но тут же испугался своего порыва и добавил тише: — От этого будет зависеть то, как мы будем дальше общаться с вами.       Кристина несколько недоуменно посмотрела на него, но кивнула. Какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось в ее груди. — Скажите, я могу рассчитывать на вашу благосклонность или… быть может, ваше сердце уже занято кем-то?       Они дошли до конца сельской тропинки: дальше начиналась дорога, по которой можно добраться в Париж. Равель не смотрел на Кристину — взгляд его был направлен вдаль. Он словно ожидал приговора, но при этом не страшился его, а был готов принять со всем достоинством.       Кристина, хоть и знала, что Равель все это время искал с ней встреч не просто так, жутко смутилась этого вопроса. А еще почувствовала, как внутри зарождается какое-то внутреннее отторжение. Она не видела Равеля своим женихом в будущем, это было так же невероятно, как если бы она вдруг стала примадонной оперного театра. Даже сама мысль о вопросе, который прозвучал, отчего-то была неприятна. Равель мог бы стать ей хорошим другом, мог бы заменить ей брата, которого у нее никогда не было, но точно не мог быть ее мужем. — Равель, послушайте… Мне с вами легко и приятно общаться, вы интересный собеседник, но я никогда не смогу полюбить вас, как должно любить мужа.       Это «никогда» набатом прозвучало в сознании обоих, но Кристина, хоть и дрожала от волнения, знала: она должна была это сказать, должна была поставить точку именно этим утром.       На мгновение лицо Равеля помрачнело, но практически тут же на нем расцвела знакомая добродушная улыбка. Он взял ладошку Кристины в свои руки и чуть сжал ее. — В таком случае, дорогая Кристина, сегодня вы обрели в моем лице друга. Помните же: когда бы вам ни понадобилась помощь, что бы ни случилось, старина Равель всегда к вашим услугам.       Кристина облегченно рассмеялась и смущенно поблагодарила новоиспеченного друга за этот акт сердечной доброты.       Вдвоем они двинулись в обратный путь.       По возвращении в поместье Кристину ждал неприятный сюрприз. Еще с порога она увидела, какой бедлам устроен в коридоре — какой-то чудовищный вихрь прошелся вдоль полок и вешалки и сбросил всю одежду на пол. Из гостиной доносился громкий голос, похоже, ругань.       Кристина сделала несколько осторожных шагов вперед, стараясь не шуметь, и заглянула краем глаза в гостиную. В кресле перед камином сидел Эрик — его сгорбленную фигуру с острыми плечами она узнала бы где угодно. Мужчина почему-то заламывал руки, словно он только что узнал о каком-то горе, постигшем его, а потом Кристина услышала и ругательства, которыми он осыпал кого-то, кто не присутствовал в комнате.       Она отшатнулась от двери, не веря своим ушам. В этот момент из кухни вышел Жан. Он замер, не сводя с Кристины удивленного взгляда, а потом быстро стал махать ей рукой, как будто призывая поскорее скрыться где-нибудь в безопасном месте. Даэ, было, метнулась к своему коридору, но случайно задела ногой какую-то бронзовую статуэтку, сброшенную на пол, и момент был потерян. — Моя милая Кристина, — тут же раздалось из гостиной, Эрик даже не старался скрыть презрения в своем голосе.       Кристина в отчаянии взглянула на Жана, и тот, хлопнув себя ладонью по лбу, жестом показал девушке подчиниться и сам последовал за ней в комнату.       Как бы Кристине хотелось быть где-нибудь в другом месте. Где угодно, но только не стоять перед Эриком, когда он чем-то взбешен и его карающая длань готова прихлопнуть ее за малейший проступок. Она думала об отце, о его ласковой улыбке, с каким-то печальным сожалением вспоминала о том, как хорошо она гуляла всего каких-то пятнадцать минут назад. — Вы наконец соизволили почтить нас своим присутствием? Отрадно, Кристина, отрадно. Мы уже и не чаяли увидеть вас, — прошипел он, вскакивая и взмахивая руками.       Даэ испуганно подалась назад. На лице Эрика была черная тряпичная маска — самая жуткая из всех, самая мрачная. — Простите месье, я не совсем понимаю… — начала она робко, чувствуя, как к горлу подступают предательские слезы. — Все вы прекрасно понимаете, подлая лживая девчонка! — вскрикнул он, метнув в нее уничижительный взгляд. — Месье, вы не имеете права так грубить мадемуазель, — вступился Жан, отгораживая Кристину рукой от ярости Эрика. — Ваша наивность! — мужчина разразился страшным дьявольским смехом. —  Вы полагаете, что я и дальше буду терпеть подобные выходки? Мне надоело, что прислуга в моем доме указывает мне, что я могу делать, а что нет. Еще раз такое повторится — всем будет плохо. Вот что я хотел сказать, и если ты не тупица, это должно остановить тебя.       Жан сжал руки в кулаки, но промолчал.       Эрик двинулся на Кристину, прожигая ее яростным взглядом. — Вы чудесно устроились, Кристина! Но я-то знаю, кто вы. Знаю! Вы обманщица и лицемерка! Я сыт по горло взглядом ваших невинных глаз. А таких ли уж невинных? — Хватит! — заплакала Кристина, чувствуя всю горечь унижения, которое так внезапно свалилось на нее. — Я не знаю, в чем вы меня обвиняете и за что так жестоки со мной. Я не сделала вам ничего дурного, я всегда исправно вам помогала… — Вы виделись с тем юношей сегодня утром! Решили, что если улизнете пораньше, Эрик не заметит? Но Эрик заметил — вот в это самое окошко. Подойдите, глупое дитя, посмотрите. — Он больно схватил ее за руку и подтащил к окну. — Даже если и виделась, — резко оборвала его Кристина, на щеках ее играл гневный румянец, — это не ваше дело. Я…       Столкнувшись взглядом с Эриком, она вдруг осознала, что только что ему заявила, и лицо ее стремительно побелело. Она боялась даже представить, что теперь грядет, но мужчина только криво улыбнулся. — Нет, это мое дело. Потому что вы работаете на меня.       Это был конец разговора. Кристина не могла поверить в то, что только что произошло, она не понимала, как Эрик может быть так жесток с ней и зачем. Разве он не понимает, какую чудовищную боль причиняет ее хрупкому сердцу своими ядовитыми словами?       Без разрешения она выбежала из комнаты, даже не пытаясь утереть слезы, продолжающие катиться по ее щекам. Весь гнев куда-то пропал — осталась только горечь от нанесенной обиды и боль, тупым шилом врезающаяся в ее сердце.       Она заперлась в своей спальне и провела остаток дня терзая себя обвинениями, печальными мыслями, бередя только что полученные раны. Она слышала, как пару раз к дверям ее комнаты подходил Жан, но так и не решался постучаться. Кристина не выходила ни на обед, ни на ужин, не чувствуя в себе сил даже подняться с кровати, на которую она упала, доведенная до отчаяния.       Буря утихла только к вечеру, когда слез уже не было и начала кружиться голова. Сон начинал мягкими волнами накатывать на измученную девушку, приглашая в свои объятия, но Кристина решила прежде принять ванну и хоть как-то привести себя в порядок.       Горячая вода и душистые мыла забрали последние плохие мысли, что задержались в сознании Кристины, поэтому как только она вышла из ванной и юркнула под одеяло, то сразу провалилась в глубокий сон, не думая ни об Эрике, ни об Ангеле Музыки, ни даже о Равеле.       Вязкую ночную тишину разорвал пронзительный тревожный звук, потом послышался какой-то грохот и все смолкло. Кристина испуганно сжалась под одеялом и всхлипнула. В этой части дома она была одна, и от этого было страшнее: если беглые каторжники, о которых ходило так много разговоров, нагрянули в дом, ни Жан, ни Эрик не успеют спасти ее, даже если захотят. — Боже, помоги… — прошептала она, жмурясь.       Воображение рисовало ей не только каторжников, но и страшных свирепых чудовищ, созданных из одного только льда Снежной королевой, и гоблинов, и злых духов. Как Кристина ни старалась, она не могла отогнать от себя эти жуткие видения и все дрожала, ожидая того мига, когда когтистая лапа сорвет с нее последнюю защиту — одеяло.       Но этого не случилось. Прошло пять минут. Затем, может, десять, но ничего… Кристина прижала руки к трепещущему сердцу и выдохнула. Она хотела как следует выспаться этой ночью, мечтала погрузиться в сон без сновидений и отдохнуть, ни о чем не тревожась. И теперь, после своего неожиданного пробуждения, нескольких минут отчаянного страха, она не хотела больше думать обо всем этом, о своей поистине детской обиде за неосуществленные надежды, ведь у нее все еще был шанс выспаться.       Подбадривая себя таким образом, Кристина укуталась в одеяло, чтобы холод остывающей комнаты не забирался к ней под сорочку, и блаженно прикрыла глаза, предвкушая еще несколько часов безмятежного сна.       Но стоило ей начать засыпать, как новый гораздо более громкий звук раздавил едва обретенную тишину, и Кристина с раздражением села в кровати. Теперь ей стало ясно, откуда взялся этот звук и кто был его источником. Гнев, на который она по сути не имела права, неприятно зашевелился в груди, и Даэ потянулась к прикроватной тумбочке, чтобы зажечь свечу.       Последствия долгих рыданий отозвались болью в висках, но она постаралась проигнорировать ее, потому что знала, что если сейчас эта ужасающая музыка не перестанет грохотать, утром голова будет болеть еще сильнее. А может… Может, все решится по-другому, и Эрик уволит ее. При мысли об этом сердце Кристины болезненно заныло, а к глазам подступили слезы, но она мужественно сдержала их и, подхватив подсвечник, бросилась к стулу, на котором оставила свой пеньюар. Девушка наскоро накинула его на себя, словно опаздывая на очень важную встречу, но, подойдя к двери, вдруг почувствовала, как раздражение и гнев ушли, оставив после себя нерешительность и робость.       В этот самый миг случилось самое настоящее волшебство, что-то немыслимое и необъяснимое: ужасающий похоронный марш, сотрясающий стены, потолки и даже фундамент здания, вдруг сменился ласковой мелодичной колыбельной. Кристина вздрогнула всем своим телом, всей своей душой прочувствовав это преображение, и больше была не в состоянии что-либо осознавать и обдумывать. Прекрасная музыка, казалось, обволакивала ее душу. Она забирала ее печаль, уносила прочь горести и страдания, хотя сама была воплощенной печалью.       Это была музыка ангелов, шелест их крыльев, ветер в облаках и солнечный свет, озаряющий тьму вселенной. Музыка звала, просила, и Кристина покорно шла за чарующими звуками, открывшими ей глаза на все. Даэ не спрашивала себя: как один инструмент может порождать одновременно такие отвратительные какофонии, напоминающие больше истошный вопль смертельно раненого зверя, и такие чистые, светлые гимны, воспевающие бытие во всем его великолепии и его Создателя? У Кристины больше не осталось вопросов — она просто шла, влекомая таинственным композитором, должно быть, одаренным самим Господом, — талантом, не поддающимся никаким описаниям и вообще словам.       Кристина прошла коридор, совсем не обращая внимания на то, что она не обута, что ноги ее мерзнут, вышла в центральную залу и остановилась там на несколько секунд, мечтательно прикрыв глаза. Может, она все же умерла и попала в рай? Только в таком прекрасном месте, как рай, могут существовать ноты, которыми можно записать эти возвышенные звуки, только обитатели рая могут слышать эту музыку без вреда для себя. А Кристина погибала — она чувствовала, как душа ее становится легкой, прозрачной и эфемерной, как все внутри рвется и сгорает дотла.       Как во сне, она ступила на лестницу, ведущую куда-то… Должно быть, в небеса. Отец часто рассказывал ей про рай и ад, и теперь — Даэ не сомневалась — она поднимется в рай, и узрит поющих ангелов, и, быть может, даже споет с ними.       Чем выше поднималась Кристина, тем громче в ее голове звучала музыка. Из нежной колыбельной она превратилась в нечто грандиозное, помпезное и яростное. Казалось, все пространство вокруг вибрирует и дрожит от этих звуков.       Кристина достигла высокой темной приоткрытой двери, из-за которой лилась чарующая мелодия. Погруженная в свои грезы, она коснулась ладонью шершавой деревянной поверхности и толкнула ее вперед. Если дверь и скрипнула, этого не услышала ни одна живая душа, настолько сильно надрывался инструмент.       Кристина, как светлый ангел, шагнула в темное помещение, где тревожным пламенем горело всего несколько свечей. В этом мраке девушка, однако, разглядела длинный черный силуэт, своей нескладностью больше напоминающий тень. За неизвестным инструментом сидел человек, которого Кристина никак не могла вспомнить, все еще пораженная звуками музыки. Человек этот был страшен в своей неистовой и страстной игре. Своими отрывистыми и дергаными движениями он больше напоминал паука, заворачивающего добычу в кокон. Даэ невольно отступила на шаг назад.       Музыка все еще держала власть над ней, но это ощущение неправильности, иррациональности, которое зародилось в Кристине, когда она увидела человека-тень, проделало брешь во флере, затуманившем разум девушки.       Даэ начала постепенно приходить в себя. Она стояла в незнакомой ей комнате в одном лишь пеньюаре, босиком, а предметы из пространства вокруг выхватывал только дрожащий от сквозняков огонек свечи. Стены были затянуты темной тканью, посреди комнаты возвышался балдахин, задрапированный полотнами красной парчи, а под балдахином стоял… открытый гроб. При взгляде на него Кристина едва удержалась от крика. А огромный инструмент, напоминающий орган, но звучащий, как целый оркестр из разных инструментов, занимал почти всю стену. На пюпитре стояла тетрадь, страницы которой были испещрены знакомыми красными закорючками…       Подозрение возникло в душе Кристины, и она едва не задохнулась от страшного озарения, которое снизошло на нее, стоило ей увидеть эти красные ноты. Осознание становилось все ярче и наконец ударило в самое сердце, когда взгляд Кристины упал на маску, лежащую на инструменте сверху: это была та самая маска Трагедии, которую Эрик надевал как-то раз, Даэ узнала ее, и вся картина внезапно сложилась в единое целое. Черная комната заплясала у Кристины перед глазами, и девушка пошатнулась. Она сама пришла ночью в комнату Эрика, загипнотизированная его музыкой. Она была в его комнате, видела его жилище во всех ужасающих подробностях, а этот страшный гроб… Кристина боялась, что никогда не избавится от этого видения.       Подсвечник с оглушительным стуком выпал из ее рук, свеча, в последний раз жалобно подмигнув Кристине, погасла, и в этот самый момент воцарилась чудовищная тишина — человек за инструментом на секунду замер. Эту секунду Кристина запомнила надолго — то было последнее мирное мгновение ее хрупкого счастья. А потом…       Эрик обернулся, и крик ужаса застыл на устах Кристины. Она не успела ничего понять, не успела осознать. Мужчина издал кошмарный вопль, в котором боль слилась с неистовством ада.       Его лицо… лицо, которое он всегда прятал под различными театральными масками, было настоящим воплощением Смерти. Только эта Смерть была вовсе не очередной его ролью, не очередным образом, а самым настоящим лицом, которое двигалось, где было четыре темных отверстия: черные глазницы, провалы носа и рта, пытающиеся выразить невероятный гнев, нечеловеческую ярость демона. Кристина пыталась смотреть в его глаза — их она видела часто и, бывало, видела ласковыми, нежными, и теперь она надеялась найти в них частичку былой теплоты, что-то, что может вернуть Эрика хотя бы в относительное спокойствие. Но вместо глаз она видела одни лишь черные дыры, и только когда мужчина отшатнулся назад, словно пораженный разящей стрелой, из темноты на нее воззрились горящие уголья.       Не сумев справиться со страшным потрясением, Кристина осела на пол, дрожа всем телом от страха, накатывающего на нее все сильнее и сильнее. Эрик, шатаясь как пьяный, подошел к ней, страшно скрежеща зубами в провале безгубого рта, и, склонившись над плачущей девушкой, обрушил на нее поток ругательств и безумных проклятий с угрозами. — Смотри же на меня, подлая девчонка! Это ты хотела увидеть? Так смотри же! Увидь мое проклятое уродство во всей красе! Подожди, мы зажжем свечи и ты сможешь вдоволь насладиться зрелищем… Как в цирке, Кристина! Ты никогда не была в цирке? Что ж, мы постараемся, чтобы твой первый раз был запоминающимся!       И он принялся безумно хохотать под аккомпанемент всхлипываний Кристины, сжавшейся на полу в комочек. Она хотела прекратить это, молила о милости, но Эрик не слышал ее и продолжал громовым страшным голосом: — Кристина, скажите, не правда ли, я красавец? Что скажете? Все женщины без ума от меня, стоит мне снять маску!       Потом он выпрямился во весь свой непомерный рост, подбоченился и, передергивая плечами и покачивая своим жутким черепом, загремел: — Смотри же на меня, проклятая! Я — торжествующий Дон Жуан!       Кристина, почувствовав какой-то прилив то ли смелости, то ли отчаяния, вскочила с пола и бросилась к Эрику, умоляя его остановить это безумие и прекратить ее пугать. Но он лишь грубо повернул ее лицо к себе, ухватил за волосы мертвыми пальцами и прошипел: — Тебе так не терпелось увидеть мое лицо, что ты решила прийти ко мне ночью? А что ж, пусть так! Это даже хорошо, Кристина, просто отлично! Теперь мы никогда не расстанемся.       Кристина зажмурилась, не в силах бороться с одолевающими ее эмоциями. Эрик был страшен в гневе, она всегда его боялась в этом состоянии, независимо от того, что скрывалось под маской, а теперь, когда она в полной мере ощутила на себе все его безумие, всю его исступлённую ярость и страсть, она боялась его сильнее самой смерти. Все, чего она хотела, — это чтобы он успокоился, чтобы прекратил кричать, она бы все ему объяснила… Но вместо этого Эрик приблизил свое лицо к ней и, дрожа от какого-то охватившего его темного воодушевления, рассмеялся: — Отчего ты плачешь? Неужели боишься меня? Да, утоли мою проклятую жажду своими слезами! Возможно, ты думаешь, что это еще одна маска, одна из тех, что я храню в том сундуке возле гроба? Так сорви ее! Сними, и мы вместе посмотрим, — прорычал он. — Я ужасно хочу этого! Давай сюда свои руки, я помогу им сделать то, о чем ты давно мечтаешь.       Не обращая ровным счетом никакого внимания на сопротивление Кристины, пытающейся бороться с его яростью, Эрик вонзил ее пальцы в свое лицо и принялся рвать его плоть. — Ах нет, как жаль! — вскричал он, и в горле его что-то жутко заклокотало. — Это настоящее лицо! Смотри на меня, проклятая, и знай, что тебя обожает труп, и теперь, когда ты увидела его во всей красе, ты никогда с ним не расстанешься. Смотри же, бессердечная, смотри и радуйся, ты получила, что хотела!       Ее руками он схватил себя за волосы и что есть силы дернул. Кристина закричала в ужасе. Эрик калечил себя, причинял себе боль, а она не могла этому помешать, не могла остановить это. Но то был лишь парик, и мужчина откинул его в сторону, обнажая свой почти что лысый череп. — Смотри на меня, Кристина — я уже не смеюсь, я плачу. Плачу о тебе, потому что ты сама виновница своей судьбы. Отгони ты свое женское любопытство, ты была бы счастливейшей из женщин, я бы вознес тебя на пьедестал, а теперь… Теперь ты останешься здесь навеки, и я никогда не отпущу тебя, никогда не оставлю без присмотра. Отныне ты моя!       Эрик горько зарыдал и наконец отпустил Кристину. Она выпала из его костлявых рук, как сломанная кукла, но тут же заставила себя приподняться, чтобы видеть мужчину и его дальнейшие действия. Но тот больше не предпринимал попыток атаковать: он повалился на пол в отвратительных конвульсиях, а затем, как змея, ползком потащился в дальний угол комнаты, где скрылся во мраке.       Он больше не кричал, не сыпал проклятиями и ругательствами, но его стоны и рыдания были во сто крат страшнее всего, что было до этого, ибо они были свидетельством настоящей чудовищной боли, которая мучила его.       Как безумная, Кристина кинулась за дверь, словно надеясь застать внизу толпу людей, которые могли бы помочь, могли бы вызвать доктора. Она свесилась за перила балкона, тяжело дыша и продолжая плакать от страха и отчаяния, и едва не упала вниз, случайно покачнувшись. Воспоминания о прошлых деньках, пусть и полных различных событий, но счастливых, нагрянули внезапно и ошеломили бедную девушку. Кристина вспомнила, как Эрик учил ее рисовать, как читал ей вслух, как они прогуливались вдвоем, беседуя на отвлеченные темы, вспомнила и их поездку в Оперу, когда она сгорала, окруженная его вниманием. Был ли тогда Эрик таким? Рвал ли он на себе волосы, рыдал ли?..       Поверженная, трепещущая, преисполненная жалости Кристина ухватилась руками за поручень, чтобы не упасть на пол. Она знала, что должна сделать, что будет правильно, и не только из жалости, но еще и во имя всей той трепетной нежности, что жила в ней до этой роковой ночи и, как она чувствовала, продолжает жить в ней, не смотря ни на что.       У подножия лестницы Даэ заметила Жана: он держал в руке газовый рожок и стоял, замерев в ожидании, словно не решаясь сдвинуться с места. Но как только он увидел Кристину — заплаканную, взлохмаченную, бледную и до смерти перепуганную, — бросился к ней навстречу. — Кристина, бедная девочка, что он сделал с вами, этот монстр? Что это чудовище сотворило с вами?       Его сухие пальцы взволнованно ощупывали тонкие запястья, плечи, лицо, до тех пор пока камердинер не убедился, что на девушке нет ни единой царапинки. — Кристина, не плачьте, успокойтесь, дитя, теперь я с вами, теперь вы в безопасности. Я слишком долго медлил, слишком долго позволял этому мерзавцу жить, как ему вздумается. Настало время…       Мужчина, было, двинулся наверх, отстраняя девушку, но Кристина, проявив неожиданную силу и смелость, перегородила ему путь и заглянула в его пылающие гневом добрые глаза. — Я умоляю вас, не делайте этого. Он не причинил мне вреда. Все, что произошло — ужасное стечение обстоятельств, нелепая случайность. Я… — голос ее дрогнул, но Кристина нашла в себе силы продолжить: — Только я виновата в этом. И я должна исправить это. Эрик там один, и ему больно и одиноко, я должна вернуться в этот ужасный склеп, должна успокоить его. — Кристина, вы не понимаете о чем говорите, Эрик… — начал, было, Жан, и брови его поползли вверх, но Даэ покачала головой. — Прошу вас, если я не вернусь, я никогда себе этого не прощу. Я не смогу жить с этим. Я хочу туда вернуться… — последние слова она прошептала, но они были услышаны, и Жан отпустил ее руку, которую сжимал в порыве отеческой заботы. — Поставьте чайник, Жан. И заварите ромашковый чай, я… уговорю его спуститься.       И она в одно мгновение скрылась за темной дверью, ведущей прямиком в этот ад.       Когда Кристина вошла в комнату, Эрик по-прежнему прятался в углу, и о том, что он еще жив, что он не умер от отчаяния, говорили его жалобные всхлипы.       Кристина не боялась. Она не боялась ни его нечеловеческого лица, ни его худых, но сильных рук, которые, без сомнения, могли бы сломать ее, но она волновалась… Что будет, если Эрику померещиться что-то в ее глазах? На что способен пойти мужчина, страшную тайну которого жестоким образом раскрыли?       Эрик был опасен, как дикий зверь, как пламя, но вместе с тем в нем была и нежность — Кристина чувствовала ее и знала, что при должном усилии сможет воззвать к этой стороне Эрика. — Эрик, — как можно мягче позвала она.       Кристина знала, что он не отзовется, но слабая надежда теплилась в ней. Ей хотелось знать, что ее ждет, что будет дальше. Если бы Эрик ответил…       В темноте послышалось какое-то шуршание, а затем рыдания стихли. Кристина взяла одну из близстоящих свечей дрожащими от волнения руками и двинулась в ту сторону, где прятался мужчина.       Подол её пеньюара зацепился за какой-то крючок, торчащий из гроба, и Даэ с отвращением дёрнула ткань на себя. Она ещё обсудит с Эриком этот милый предмет мебели, и пускай она всего лишь его прислуга и не имеет права ему указывать на что-то. — Эрик, пожалуйста… — нежно сказала она, чувствуя, как в глазах начинает щипать. — Я хочу с вами поговорить.       Ни звука. В ответ лишь гробовая тишина. Какой-то панический страх взорвался в груди Кристины, показывая ей один за другим страшные образы. Что если Эрик что-то сделал? И снова этот вопрос: на какую глупость пойдет мужчина, испытавший такое отчаяние?       Кристина бросилась в угол и упала на колени перед сжавшимся в комочек мужчиной. Он сидел, спрятав лицо, затыкая себе рот руками, по исполосованным ее ногтями щекам безостановочно текли слезы, смешиваясь с выступившей кровью. — Эрик, — всхлипнула Кристина, отставляя свечу в сторону и касаясь ладошкой его колена, — пожалуйста, умоляю вас, выслушайте меня! Я не хотела причинить вам боль, не хотела заставить вас страдать. И меня привело к вам этой ночью вовсе не любопытство — я пришла на музыку, которая очаровала меня, только и всего… — Кристина ненавидит Эрика, Кристина не виновата. Только Эрик виноват в своем уродстве. Он все испортил. Все… — обреченно прошептал мужчина, заходясь новыми рыданиями.       Сердце Кристины испытало такую боль в этот момент, так сильно сжалось, что на короткий миг ей показалось, будто она умирает. Ее бедный Эрик не должен был испытывать все это, он не заслужил таких страданий. И Даэ придвинулась к нему сбоку, просовывая руки между его телом и коленями, чтобы подарить такие нужные утешающие объятия, забрать его боль. — Что Кристина делает? Разве ей не противно? Разве ее не тошнит оттого, что она прикасается к трупу? — Эрик, прекратите, — прервала его девушка, чуть приподнимаясь, чтобы сократить расстояние между ними. — Вы не труп и не Смерть, и мне не противно прикасаться к вам. Я уже делала это, если вы не помните.       Она осторожно коснулась его ледяных рук, которыми он все еще пытался закрыть лицо. Ей не потребовалось много усилий, чтобы взять его ладони в свои — Эрик почти не сопротивлялся. — Я не стану от вас скрывать: ваше лицо… это ужасно, мне очень жаль, что вам пришлось многое пережить из-за него. Но я не боюсь вас, и мне не противно смотреть на вас, к этому быстро привыкаешь, я просто не ожидала… А вы ещё стали осыпать меня бранью, кто бы не испугался?       Кристина сжала его ледяные влажные руки, а затем прижалась к ним своими горячими сухими губами. Ее сердце смертельно болело от жалости к этому сильному, непоколебимому человеку, которого одно лишь отсутствие маски превратило в несчастнейшего из людей. И вместе с тем… в душе ее все было озарено свечением непреодолимой нежности.       Эрик задрожал, на секунду его лицо, искривленное страданиями, вновь появилось в поле зрения Кристины, и, обливаясь слезами, мужчина упал ей на колени. Он признался ей в своем огромном трагическом чувстве. Обвинял, проклинал себя, молил о прощении. Он ничем не оскорбил ее, а только стонал и рыдал, сжимая руками запястья девушки, хватаясь за белоснежные ткани ее одежды.       Кристина склонилась над этим поверженным человеком и заключила его в трепетные объятия. Ее руки заскользили по его спине, вызывая у Эрика новый поток безумных признаний и слез. Только теперь Кристина в полной мере осознала, насколько Эрик худой. Даже сквозь несколько слоев его одежд она чувствовала каждую его кость, она слышала, как колотится его сердце.       Все слова, что выходили из его безгубого рта, все откровения ошеломили девушку и, не сиди она на полу, сбили бы ее с ног. Теперь она понимала, все складывалось в одну правильную картинку. Все, о чем она предпочитала не думать, все, что предпочла игнорировать из-за своих страхов и опасений, всплыло теперь. Эрик признался ей, и теперь все, что было между ними, все его случайные или нарочные жесты, знаки внимания, каждый его взгляд и слово — все приобрело новый смысл. Отчаянные признания, которые она слышала, заставляли ее сердце сжиматься и трепетать, и Кристина боялась думать о том, как она относится к этому. Она обязательно разберется в себе и своих чувствах, но позже. Не время и не место. — Эрик, не нужно, не плачьте. Все хорошо, все будет хорошо, — шептала она, гладя его плечи и почти лысую голову. — Я здесь, с вами… И я не оставлю вас. Вы не один.       И Эрик поверил ей. Поверил и оторвал лицо от ее колен, демонстрируя Кристине бледную тонкую кожу, казалось, натянутую на череп, дыру вместо носа, тонкие светлые ниточки бровей и впалые щеки. Он смотрел на Кристину, как на ангела, как на прекрасную богиню, и она ответила ему ласковым взглядом, хотя что-то внутри сжалось.       Она узнавала его глаза, которые видела всё это время из-под маски. И рот его теперь не казался темным провалом, она помнила его бледные губы, кривящиеся в усмешке или улыбающиеся — иногда Эрик надевал маски, не скрывающие рот, и позволял Кристине видеть эту часть своего лица. Оно теперь, в общем-то, не казалось таким жутким. — Прошу вас, давайте спустимся вниз, выпьем чаю. Вам нужно прийти в себя, расслабиться. — И Кристина будет, как обычно, пить чай с Эриком, несмотря на все, что видела, и все, что произошло? — спросил мужчина с такой детской надеждой в глазах и голосе, что Кристина не удержалась от мягкой улыбки. — Кристина будет пить чай с Эриком, несмотря ни на что.       Эрика била крупная дрожь, но он больше не плакал. Несколько минут они сидели замерев, словно боясь одним малейшим движением нарушить робкое спокойствие, воцарившееся в их душах. — Эрик, идемте, — Кристина заговорила первой.       Она поднялась на ноги, чувствуя необычайный прилив сил, и помогла встать с пола Эрику. Опираясь на руку Кристины, мужчина сделал несколько неуверенных шагов по направлению к двери, но затем внезапно переменился, дернулся в сторону и в одно мгновение достиг инструмента, который Кристина окрестила как «неопознанный». — Эрику нужна маска! — в каком-то жалком припадке ярости прорычал мужчина.       Он захлопнул крышку инструмента с оглушительной злостью, и плечи его мелко затряслись, словно бы от слёз. — Эрик, — испуганно прошептала Кристина и двинулась, было, к нему. — Не подходите. — Ваша маска здесь, — осторожно сказала Кристина, внимательно наблюдая за поведением мужчины.       Он резко обернулся и хотел, было, рвануть к ней, но вовремя удержался от своего порыва, заметив, что девушка лишь указывает на маску, а не прячет ее у себя.       Лицо Трагедии, печальное, опустошенное, было наконец скрыто под маской, чертам которой пытались придать драматичности, но растянутый в отвратительной гримасе рот, суженные прорези глаз почти ничего не говорили о настоящей боли. Кристина теперь понимала, что эта маска — ничто, просто ничего не выражающее папье-маше. Даже если Эрик никогда не снимет маску, если больше не покажется без нее, Кристина никогда не забудет его лица и всегда будет помнить о том, как выглядит настоящая Трагедия. — Кристина идет, или она желает остаться в комнате с гробом? — холодно поинтересовался Эрик, и девушка вздрогнула, очнувшись от своих мыслей.       Никогда еще на кухне не было так тесно и так удушающее жарко. Кристине казалось, что она плавится, хотя печи зажжены не были. Стол, который всегда казался достаточно большим, чтобы за ним могли уместиться по меньшей мере пять человек, теперь не вмещал и двоих, а присутствие третьего человека, стоящего чуть поодаль, облокотившегося на раковину, простора не добавляло.       Воздух пропитался запахом ромашки, и Кристине начало казаться, что все вокруг — всего лишь странный сон, дурман. Она, Эрик и Жан, находящиеся вместе на кухне, до сих пор не отошедшие от того, что произошло. И никто не решался первым разрушить эту противную иллюзию. Слишком опасно, слишком страшно. — Жан, — самым любезным тоном протянул Эрик, отставляя в сторону фарфоровую чашечку, казавшуюся совсем игрушечной в его широких ладонях, — время позднее, ты устал, и впереди тяжелый день. Ты можешь идти отдыхать, я сам здесь уберу все.       Кристина поперхнулась. Она сразу поняла, что весь этот спектакль Эрик разыгрывает только для того, чтобы остаться с ней наедине. И после всех его признаний, сидя перед ним в одном пеньюаре, Даэ не чувствовала в себе достаточно смелости и уверенности, чтобы выдержать это. Она послала Жану умоляющий взгляд и едва успела спрятать его за чашкой, когда Эрик обернулся к ней. — Я подожду мадемуазель. Все равно мне еще нужно потушить свет в той части дома, — спокойно отозвался Жан, даже не моргнув.       В этот момент отчего-то он напомнил Кристине ее отца, и она закусила губу, чтобы не расплакаться от нахлынувших ощущений. Она не могла ничего возразить Эрику, потому как сама обещала ему это чаепитие, и ему действительно нужно было успокоиться, но оставаться без поддержки Жана было слишком страшно. — Итак, вы объявили мне войну? — сдержанно поинтересовался Эрик — так, словно речь шла о выборе блюда на ужин. — Если всего прочего недостаточно, чтобы наконец тебя усмирить, то да, — с предостережением отозвался камердинер, прожигая Эрика убийственным взглядом. — Я последний раз предупреждаю тебя, мой любезный друг: как бы ни была велика твоя услуга, Эрик может забыть и о ней, а тебе известно, что тогда ничто не удержит Эрика, даже сам Эрик. Включи свою мудрость и отправляйся к себе. Мне бы не хотелось посвятить тебе заупокойную мессу.       Тон, с которым Эрик произнес это — угрожающе шипящий и лживо-доброжелательный, — испугал Кристину, и она поспешно произнесла, опуская чашку на блюдце: — Жан, не волнуйтесь, пожалуйста.       Ее ласковый встревоженный взгляд был красноречивее всех невысказанных слов. Камердинер на мгновение оторопел, явно не ожидая такой развязки, но потом взял себя в руки и со всей собранностью ответил: — Я уйду, но для начала, Эрик, поклянись мне… — Еще чего! Ты же знаешь, что я не выполняю своих клятв. Клятвы даются для того, чтобы ловить в капкан глупцов и ничтожеств! — Жан, я вас умоляю, — Кристина вскочила на ноги.       Положение было отчаянным. На что способен Эрик, Даэ не знала и боялась предположить. Она только поняла, что с Жаном он знаком давно и их связывает какая-то общая темная история. И все это выходило за рамки разумного, реалистичного. — Очень хорошо. Доброй вам ночи, мадемуазель, — сдержано произнес Жан, метнув на Эрика последний предупреждающий взгляд, после чего вышел из кухни. — Браво, Кристина! — развеселился Эрик, наигранно удивляясь. — Вот что может сделать с мужчиной взгляд одних прекрасных умных глаз, воистину! Браво! Вам удалось выпроводить его за считанные секунды, даже мне требуется на это больше времени, а я давно практикую это.       В некотором смысле Эрик оставался самовлюбленным и самолюбивым ребенком, и для него не было большего удовольствия, чем удивлять Кристину и демонстрировать ей свою поистине дьявольскую изобретательность, свои умения. Вот только способность прогонять от себя людей, выставлять их вон Кристину не впечатлила, и она отвернулась, старательно делая вид, что ее заинтересовала кадка со сливками, которые Жан припас для какого-то десерта. — Вы, моя дорогая, не волнуйтесь. Эрик вас никогда не прогонит.       Неожиданно даже для себя Кристина резко ответила, оборачиваясь к мужчине: — Вы полагаете, это вежливо? Так говорить с вашим подчиненным, с человеком, который делает для вас все, с вашим… другом?       Эрик не отвечал и встал перед ней во весь рост с угрожающим и одновременно ребячливым видом. — Я вас не боюсь, — холодно отозвалась Кристина, но тут же стушевалась, почувствовав явное преимущество Эрика, который был выше ее по меньшей мере на четыре головы. — Вам не нужно меня бояться, — неожиданно погрустнел он.       Того, что произошло потом, Кристина никак не ожидала: Эрик опустился перед ней на колени и взял ее за запястья обеих рук своими мертвыми пальцами. Он притянул ее руки к груди и приложил к своему отчаянно бьющемуся сердцу. — О, Кристина, мы будем очень счастливы. Вам не будет со мной скучно! Я знаю много фокусов. Хотите, покажу вам фокус с исчезающей головой? — он дернул девушку на себя с такой неожиданной силой, что Кристина едва не упала, а потом с щенячьей нежностью усадил ее обратно. — Кристина, маленькая моя Кристина! Вы не оттолкнете меня? Сколько на свете людей, которые не любили друг друга до самой свадьбы, а потом обожали друг друга до самой смерти. И вы полюбите меня! Ах, я уже не знаю, что говорю… Но вам будет весело со мной. Кристина, любовь моя, душа моя, мы будем вести тихую уединенную жизнь, вот здесь или где захотите… Мы можем поехать, куда пожелаете. Будем каждое воскресенье ходить в церковь, а всю неделю я буду развлекать вас и заботиться о вас. И вы будете моей женой, моей прекрасной настоящей женой!       Сердце Кристины сжималось от жалости и еще какого-то странного жгучего чувства, природу которого она пока не могла понять, но оно пугало ее. Эрик был безумен, слова Эрика были безумны, но в них было столько страсти и нежности, что она чувствовала всю их сладость. Эрик озвучил ее тайные сокровенные мечты, которые с некоторых пор стали ей недоступны, ведь она поклялась Ангелу Музыки… И теперь Кристина тяготилась этими пылкими признаниями. — Пустите меня, — всхлипнула она, ощущая, как ее душу раздирают противоречивые чувства. — Я не могу… Не могу! Отпустите же меня!       Она трепыхалась в руках Эрика, как бабочка, случайно попавшая в паутину безжалостного паука, — маленькая, беззащитная и испуганная. Мужчина недолго ее удерживал и отпустил сразу же, как Кристина прекратила колотить его своими кулачками, пытаясь освободиться. — Идите же, но помните, что после сегодняшней ночи вы навеки моя и никогда со мной не расстанетесь, — громовым голосом сказал он вслед убегающей девушке.