Глупости

      Она металась во сне и плакала, не в силах бороться с отчаянием и кошмарами, которые плотно осели в ее сердце, заполнив собой дыру, которая образовалась, когда прозвучала страшная весть.       Кристина не хотела просыпаться, но чьи-то заботливые руки гладили ее лицо, прикладывали к губам и лбу влажную прохладную ткань, кто-то развел огонь в камине, и голоса… Голоса вокруг шептались. Даэ не могла разобрать кто говорил, и сколько человек участвовало в беседе, но эти голоса просачивались в ее липкий кошмар, и слова: «похороны», «отрез черной ткани на платье», «горе», «деньги», заставляли девушку покрываться ледяным потом. — Она не может не поехать, ты же понимаешь? — вздохнул голос. — В ее состоянии лучше бы ей оставаться здесь и не видеть похороны, не видеть слез близких, и не показываться в доме, где все напоминает о прошлом, — резко отозвался второй. — Я поеду с ней и прослежу, чтобы с ней все было в порядке, — весомо заметил первый, он сидел как будто чуть поодаль. — Ты? А на каких правах, позволь спросить? — удивился второй говорящий, и Кристина ощутила, как его слова звенят прямо над ее ухом. — На правах жениха, конечно, — сварливо отозвался первый голос, и эта фраза постепенно начала отрезвлять сознание девушки. — Же-жених, — прошептала она хрипло, силясь открыть глаза. — Ты не отказываешься от своих гнусных намерений даже после того, что случилось? — не обращая внимания на приходящую в себя Кристину, взвился Жан. — Я не думаю, что сейчас уместно говорить о свадьбе, и буду очень благодарен тебе, если ты заткнешь свой фонтан обвинений хоть на секунду, — огрызнулся Эрик, вглядываясь в подрагивающие веки девушки.       Какое-то ужасное чувство щемило его сердце, когда он смотрел на ее бледное изможденное тревогами лицо, на залегшие под глазами тени, на тонкие пальцы, сжимавшие край одеяла. Сколько ей пришлось вынести от жизни, а сколько всего заставил вынести он, не в силах мириться с ее жалостью и детской добротой, мечтая о ее любви?       Он пытался заботиться о ней как мог — в образе Ангела, в образе щедрого хозяина поместья… Но теперь требовалось что-то иное, что-то большее, нежели бесплотные слова и платья. Больше всего на свете теперь хотелось ему окружить ее самой нежной заботой и лаской, сказать ей, что все будет хорошо, в конечном итоге все равно будет, и что он не оставит ее. Но как сделать это? Как воплотить эти безумные задумки в реальность? Она больше никогда не позволит ему прикоснуться к ней, не станет с ним разговаривать, их больше не связывает ничего — ниточка, удерживавшая Кристину рядом с ним, оборвалась. — Жан, поставь чайник, она очнется с минуты на минуту, и завари зверобой и ромашку, — объявил Эрик, пересаживаясь на освободившееся место Жана. — Зверо… Ты уверен? — Это не уймет ее боли, но, по крайней мере, успокоит, и не даст случиться нервной горячке.       Он больше не обращал внимания на свои отвратительные руки, испещренные шрамами и рубцами, и касался ими ее лица, гладил светлые локоны, выпавшие на лоб. Понимая, какой ужасной насмешкой будет теперь его маска синей птицы, он без особых сожалений бросил ее в камин, а затем снова обернулся к Кристине и поправил сползшее с ее плеча одеяло.       Когда Даэ шевельнулась и сделала глубокий вдох, начиная просыпаться, Эрик последними словами осыпал отсутствующего Жана. Питье нужно было подать сразу, чтобы истерика не накрыла девушку девятым валом.       Он затаил дыхание, и даже сердце его замерло, когда Кристина медленно приоткрыла глаза. В последний момент Эрик спохватился и отодвинулся подальше, чтобы не заставлять бедняжку испытывать еще и отвращение.       Мужчина не знал, чего ожидать. Никогда прежде ему не приходилось иметь дело с женским горем, с трагедией, случившейся в жизни его возлюбленной. Он не знал что ему делать, впервые у него не нашлось что сказать. Но Кристина не просила его ни о чем, казалось, она даже не видела его. Ее взгляд, мутный и бесцветный, не задерживался ни на одном предмете, когда она медленно усаживалась на диване, подтягивая одеяло к лицу. Несколько секунд она смотрела куда-то перед собой, потом вдруг все ее тело поразила сильнейшая дрожь, губы приоткрылись, словно девушке не хватало воздуха, словно она задыхалась. — Жан, черт тебя дери, — в сердцах высказался Эрик, сам едва не плача от беспомощности и досады. — Эрик… — сухой шепот сорвался с ее губ, словно она пыталась вспомнить человека, носившего это имя, затем четче она повторила, — Эрик.       Больше всего он опасался, что это тяжкое бремя, эта трагедия окончательно сломит Кристину, сведет ее с ума, поэтому когда Даэ обратила на него осмысленный, исполненный неприкрытой боли взгляд, он испытал облегчение. Эрик ничего не смыслил в людях и их проблемах, жизнях, но его сердце подсказывало ему, что будет лучше, гораздо лучше, если Кристина будет плакать, а не молчать, бессмысленно уставившись в одну точку. И она заплакала, выправив дрожащие руки из-под одеяла и протянув свои ладони ему. — Эрик… — снова позвала она, придвигаясь к краю дивана и порывисто обнимая мужчину за шею.       Рыдания, наконец, сотрясли ее хрупкое тело, и она обмякла в руках Эрика, давясь собственным отчаянием и болью. — Эрик… — в исступлении зашептала она, прижимаясь своей мокрой щекой к его исполосованной рубцами. — Кристина, — ответил он, не успевая прийти в себя от потрясения.       Он помедлил, прежде чем сомкнуть руки вокруг ее талии и обнять, а когда все же сделал это, понял, что не ошибся — Даэ медленно съехала с дивана, опускаясь на ворох юбок и собственные колени, и еще теснее прижалась к нему. Руками она цеплялась за его воротник ни на секунду не прекращая давиться слезами.       Теперь, когда не осталось ничего, кроме горя, стало совершенно ясно, что их противостоянию пришел конец. У него не было никого кроме нее — разбитой и раздавленной. А она уже не могла вспомнить почему так отчаянно сопротивлялась своему сердцу. Теперь же, ее сердце, живое и трепещущее, истекало кровью, и не могло больше думать о любви, но сладко защемило, когда Эрик так бережно притянул Даэ в свои успокаивающие объятия. Она плакала, уткнувшись носом в его холодную, покрытую увечьями шею.       Тронутый ее детской доверчивостью ему, исполненный жалости и невиданного до этого момента сострадания, Эрик стал укачивать девушку в своих объятиях, позволяя ей вновь обвить его шею руками. В таком положении их застал Жан, вернувшийся с подносом, сервированным небольшим чайником, чашечками и вазочкой с овсяными печеньями. — Оставлю это здесь, — оторопело пробормотал он, опуская поднос на столик. — Если можешь, отнеси пожалуйста это в комнату мадемуазель, мы сейчас туда подойдем, — попросил Эрик тихим, ровным голосом, и Жан недоуменно уставился на него, забыв о том, как тяжело ему смотреть на его уродливое лицо.       Кажется, так вежлив Эрик был в последний раз в детстве, когда в чужом доме — доме ныне покойного отца Жана, дичился и смущался всех и вся. Но эта заминка стоила всей вежливости Эрика, Жан быстро уловил недобрые искорки в и без того тяжелом взгляде золотых глаз, и поспешил скорее удалиться с подносом. — Кристина, — выдержав минутную паузу, и дождавшись, когда рыдания девушки станут более приглушенными, сказал Эрик. — Вам необходимо лечь спать. — Нет-нет, — зашептала она севшим голосом, вдруг неожиданно сильно вцепившись в его рубашку. — Я не могу…       Несмотря на сильную усталость, Кристина чувствовала, что слезы не дадут ей уснуть, а если сон и опустится на нее, он непременно обратится в мучения. Ей не хотелось больше страдать. Забыться, только забыться, и больше не чувствовать боли, страха, этой черной горечи.       Руки Эрика, холодные и чуть влажные, поглаживающие ее по спине, его осторожные слова — они не утешали, но дарили это ощущение забытья, пусть и на несколько секунд. И Кристина молила Бога, чтобы он не отпускал ее. — Я позволю себе уложить вас, — сказал он осторожно, вглядываясь в ее наполненные слезами глаза. — Вы не понимаете! — неожиданно вскинулась она, снова разразившись слезами. — Он умер! Его больше нет… Нет. Он был всем для меня, моим солнцем, моим небом. Он был моим лучшим другом, а теперь его нет, и у меня больше ничего нет… И в этом виновата я.       Эрик очень хорошо понимал, что сейчас он не должен поддаваться эмоциям, не должен позволить Даэ вовлечь его в ее истерику. Теперь он будет голосом ее разума, как был когда-то ее Ангелом Музыки, Голосом из-за стены. Только он может в достаточной мере позаботиться о ней. — Кристина, маленькая моя Кристина, — он подавил в себе волну дрожи, вызванную пронзительными словами девушки, — Вы еще не готовы обсуждать то, о чем говорите, вы не можете адекватно смотреть на ситуацию. Эрик больше не будет просить вас пойти спать.       С этими словами он на секунду приблизил свое устрашающее лицо, протянул руки, словно собирался обнять девушку, и она отчаянно подалась вперед. Такая маленькая и беззащитная, бесконечно нуждающаяся в защите и заботе. Но вместо объятий Эрик подхватил ее на руки и вместе с ней поднялся на ноги. — Я уложу вас, — объявил он, до смерти перепугавшейся девушке. — Кристина, Эрик не может забрать вашу боль, но Эрик может быть рядом.       Она обмякла в его руках, как безвольная кукла, не в силах больше сопротивляться происходящему. Боль разрывала ее сердце, разум и все ее существо. В какой-то момент ей показалось, что сознание вновь оставляет ее, настолько потемнело перед глазами, увы, это был только мираж, обманка — мужчина внес ее в коридор, где еще не был зажжен свет. Но вот послышался голос Жана, открывающего перед ними дверь в ее спальню, и все встало на свои места.       Ужасная весть непосильным бременем легла на юную душу. Томимая острой печалью о прошлом, подавленная безвыходным положением, горьким известием, Кристина пребывала в отчаянии, которое медленно сжигало не только ее нежную душу, но и даже тело. Прижавшись к груди Эрика, она пыталась закусить кулак, чтобы заглушить рыдания, успокоиться и трезво оценить ситуацию, но мысли одна мрачнее другой овладевали ей. Она безуспешно пыталась понять, почему Бог отверг ее мольбы, почему не помог, она ведь всегда была послушна, но не могла найти ответа на этот вопрос.       Каждая новая секунда, каждый новый судорожный вдох давались ей все мучительнее. Ее руки по-прежнему обвивали шею Эрика, который с поразительным хладнокровием удерживал ее, рыдающую, в тяжелом платье. Он пронес ее в спальню, но не успел опустить Кристину на кровать, когда ее начало трясти в конвульсиях. — Кристина! Что с вами? Вы можете ответить мне?       Его голос, строгий, но заботливый, совсем как у ее Ангела, доносился до нее как будто издалека, из туманной долины. Мышцы во всем теле оказались натянуты до предела и поочередно сокращались, словно она была марионеткой в кукольном балаганчике, и кто-то дергал за ниточки, вынуждая приподняться то грудь, то руку, то ногу. Потом взгляд ее совсем затуманился, и последнее, что она увидела — Эрика, склоняющегося над ней.       Она боролась с собой всего несколько минут, кажется, кричала. Приступ прекратился также внезапно, как и начался. Еще какое-то время Кристина лежала, пытаясь восстановить дыхание, и только потом разомкнула глаза. По щекам сразу же побежали слезы. — Все закончилось, моя хорошая, все позади — сказал ей ласковый голос, и эти слова были пропитаны такой отеческой нежностью… — Папа… — бессвязный шепот сорвался с ее пересохших губ. — Папа.       Сбоку в комнате что-то зашуршало, а затем в поле зрения Кристины появилась высокая ссутуленная фигура Эрика, он приблизился и мрачно всматривался в ее лицо с видом настоящего врача.       А куда делся папа… Он ведь приходил к ней? Или это игра воображения, жестокий обман разума? — Кристина, вы очнулись? Я слышал, вы что-то сказали. Воды? Ваш чай уже успел остыть, но я уверен, он все еще не потерял своих полезных сво…       Даэ прервала этот поток сознания, коснувшись до руки мужчины. — Эрик, — неокрепшим голосом позвала она, из последних сил надеясь, что он не перебьет и услышит. — Эрик, пожалуйста… Прошу вас, не уходите. Не оставляйте меня одну.       Он посмотрел на нее сверху вниз удивленно, и Кристина, вдруг совершенно некстати осознала, что уже довольно давно смотрит на его лицо, не испытывая ни капли страха или отвращения. Теперь Эрик, и все что с ним связано, пусть и самое темное, все казалось светом в непроглядной тьме. — Простите, Эрик… — жалобно проговорила она, силясь вновь не заплакать. — Я о многом вас прошу. Но вы говорили, что любите меня и… Я не могу одна. Мне страшно. Пожалуйста, побудьте рядом.       Ее губы задрожали, и Кристина вцепилась руками в одеяло, чувствуя, как волны отчаяния пробегают вдоль позвоночника к самой голове. Ее взгляд упал на зеркало за спиной мужчины, и она вскрикнула, увидев свое отражение. — Успокойтесь, Кристина, — настойчиво сказал Эрик, надавив ей на плечи и уложив девушку обратно на подушки. — Вы должны поспать. Эрик будет с вами.       Он помедлил в нерешительности, глядя на Кристину, по щекам которой снова заструились слезы, но потом все же придвинул кресло к кровати и неловко опустился в него, не зная, что еще предпринять. Но жалобный, по-детски доверчивый взгляд прекрасных голубых глаз придал ему уверенности, и Эрик, осторожно, не зная, как Кристина отреагирует на этот жест, взял ее за руку.       Даэ тяжело сглотнула и медленно прикрыла глаза, сжав свою ладошку в ответ на нежное рукопожатие. — Кристина, вы дрожите! — недовольно заметил Эрик, вмиг разрушая блаженную тишину и покой.       Он отпустил ее руку, поднялся на ноги, что-то недовольно кряхтя, подошел к сундуку в углу комнаты, где хранилось постельное белье, на случай, если у него когда-нибудь будут гости, извлек шерстяное одеяло, а затем укрыл им девушку, плотно подоткнув со всех сторон. — Мы чуть не забыли кое-кого, — на его бескровных губах появилась заговорщицкая улыбка, а через несколько мгновений он опустил на кровать рядом с Кристиной Хёнке, который все это время крутился у него под ногами, то ли из вредности, то ли из любопытства.       Котенок тут же стал обнюхивать лицо хозяйки, его шершавый язык прошелся по ее носу и верхней губе. Это не могло отвлечь Кристину от ее переживаний, Эрик понимал, но также он знал, что в ее состоянии ее нельзя оставлять одну, нельзя давать ей погружаться в беспробудную печаль. — Эрик, вы не уйдете? — отчаянно зашептала она, когда Хёнке свернулся клубочком рядом с ее подушкой. — Я уже сказал, что… — он замолчал, увидев, как вновь задрожали губы девушки, испуганной резкостью его слов. — Я буду здесь, моя Кристина. Закрывайте глаза и постарайтесь не думать ни о чем. Мы с вами обо всем поговорим, но не сегодня. Сегодня вы слишком измучены.       Она снова вздохнула, но подчинилась, потому что больше не чувствовала себя способной что-то решать, сопротивляться. Эрик погасил свет, и только Кристина встрепенулась, собираясь по-детски закапризничать, что боится темноты, он опустился обратно в кресло и взял ее руку в свои, и начал поглаживать ладонь.       Постепенно это болезненное тепло, расходящееся от его ладоней к ее сердцу, убаюкало Кристину. Эрик не сомкнул глаз той ночью, он пытался запечатлеть в памяти нежный светлый образ любимой, пусть и такой измученной испытаниями, львиную долю которых именно он взвалил на ее плечи. Даже теперь она оставалась прекрасной. Она была такой хрупкой, такой маленькой и беззащитной. Как столько несчастий могло свалиться на нее? И как он мог все это время не замечать, что его ангел страдает, страдает от его собственных рук. Если бы знал, он бы… Эрик не знал, что бы он тогда сделал. Был ли у него другой путь? Как иначе, кроме как не силой, он мог бы заставить полюбить себя? Но Кристина сказала, что любила его, до того, как он решил шантажировать ее…       Эти и прочие подобные мысли долго мучили мужчину, пока он зорко следил, чтобы ни один кошмар не потревожил его Кристину, чтобы Хёнке не будил ее, чтобы по комнате не гулял сквозняк. Потом усилием воли он переключился на обдумывание всего того, что теперь ему предстояло сделать.       Его собственное сердце обливалось кровью при виде состояния девушки, а когда он начинал думать о том, что совсем скоро ему придется с ней расстаться, казалось, легче умереть, удавиться, чем пойти на такой шаг, снова оказаться в мире, где есть только тьма, и нет места свету, который привнесла в него Кристина.       Под утро сон сморил мужчину, прямо там, в кресле. На костлявых коленях мурлыкал Хёнке, перебравшийся туда сразу, как начало светать. Этот скромный отдых очень скоро был прерван тихим скрипом двери. Острый слух бывшего наемного убийцы отреагировал моментально, и Эрик вскочил на ноги, сбрасывая котенка на кровать, только для того, чтобы убедиться, что таким нахальным образом заявился Жан.       Когда Эрик пришел в себя настолько, что припомнил парочку крепких ругательств и уже собирался их прошипеть в лицо раннему гостю, Жан продемонстрировал ему довольно крупный черный сверток — платье, заботу о котором Эрик взвалил на его плечи.  — Спасибо, — несколько сконфужено произнес он одними губами, и почесал затылок.       Жан сунул сверток в руки мужчины, а сам осторожно обошел кровать и без капли смущения взглянул на спящую Кристину, белое лицо и руки которой практически сливались с простынями. — Бедная девочка… — прошептал он, вздохнув.       Он потерял всех дорогих ему людей, но так и не смирился с этим, так и не смог принять. Каждый день по утрам ему приходится напоминать себе для чего он живет, иначе давно бы превратился в ничто. А Кристина… Она совсем еще девочка, да и при том такая хрупкая, такая впечатлительная. Как она вынесет все это? — Я сообщу ей после завтрака, — мрачно заявил Эрик. — Да, нельзя медлить… — протянул Жан, отворачиваясь, не в силах больше смотреть на эту юдоль печали.       Клод Моро привез с собой письмо, которое, увы, не успел передать Кристине. Возможно, это было и к лучшему. Письмо было адресовано владельцу поместья, а адресантом выступила матушка Кристины.       По рассказам девушки, Эрик помнил, что мадам Валериус была немолода, но ее письмо, выведенное твердой рукой, со знанием слога, говорило о живом подвижном уме женщины, о ее образованности. Эрик испытал невольное восхищение.       «Уважаемый месье,       Я прошу прощения за неслыханную дерзость, с которой обращаюсь к Вам, даже не будучи Вам представленной. Уверяю, в любой другой ситуации я не стала бы писать Вам, но дело, как Вы могли понять, чрезвычайной важности.       Я знаю, что моя дорогая дочка будет не в состоянии обсуждать с Вами это. Произошедшее, должно быть, стало для нее страшным потрясением, и я боюсь, как бы не вышло чего худого… Поэтому я прошу Вас, пожалуйста, присмотрите за ней, пока меня нет рядом. Ради Бога, я умоляю Вас.       Я не питаю никаких надежд и не смею помышлять о чем-то таком, но когда Кристина в последний раз была у нас, у меня создалось впечатление, что Вы проявляете дружеское участие в ее судьбе.       Послезавтра состоятся похороны, я назначила их на три часа, чтобы Кристина успела приехать домой. Я прошу Вас, отпустите ее на похороны отца. Я понимаю, что, возможно, это помешает ее работе, но поймите, для бедной девочки он был самым дорогим человеком.       Надеюсь на Ваше понимание,       Аделаида Валериус»       На конверте стояла пометка «срочно», но, по всей видимости, ни один извозчик не решился в такие сроки отправиться в такую даль, и письмо было передано вместе с соседом.       Еще накануне вечером, когда Кристина пребывала в бессознательном состоянии, было решено, что в город ее повезет Эрик. Теперь это казалось особенно логичным, когда Даэ так внезапно переменилась к мужчине и стала жадной до его внимания, словно ребенок.       Жан отправился в кухню, готовить завтрак, а Эрик, вздохнув, опустился обратно в кресло.       И без того сложная ситуация усугублялась историей с Ангелом Музыки, которого Кристина постоянно звала, и на которого так надеялась, несмотря на произошедшее в Опере. Если она узнает о том, кем является ее Ангел… Этого обмана она не простит ему. Мужчина и сам чувствовал, что не может держать это в тайне. Он не может отвлечь Даэ музыкой, потому что она сразу обо все догадается, не может рассказывать все те удивительные истории, что обещал ей Ангел. А еще внезапно проснувшаяся совесть. Совесть ли?       Эрик не знал, что гложет его, грызет и травит душу, но он все чаще приходил к мысли о том, что Кристина не была бы столь добра и терпелива к нему, знай его прошлое, знай откуда у него деньги на весь этот дом, на выкуп ложи в Опере, на роскошную одежду, бесконечные яства и прочее. Какое-то больное садистское желание рассказать ей, испортить все окончательно.       Но пока… Даэ была слишком уязвима, слишком не готова услышать все это. А потом… Эрик уже знал, что будет поздно, потому что он принял решение.       Облачаясь в элегантное траурное платье, дрожащими руками закалывая волосы, Кристина едва сдерживала слезы. Больше всего ей хотелось остаться в комнате, не выходить никуда и рыдать, рыдать… Хёнке, ласково мурлыкающий, трущийся о ее ноги, не мог рассеять ее страданий, и даже с трудом мог привлечь внимание.       С туалетом она закончила быстрее обычного. Эрик обещал позавтракать с ней, и ей не хотелось испытывать его терпение и проверять, не передумает ли он. Она понимала, чем был для него такой шаг, он стеснялся своего тела, бедняжка, даже не ел в присутствии других людей, если вообще ел. А теперь ему пришлось уступить ее горю. Она была благодарна ему за это. И сейчас… Ей не хотелось оставаться одной. Только не теперь.       Вместе с платьем из свертка выпала черная шляпка и вуалетка. С содроганием Кристина догадывалась о том, для чего ей принесли эти вещи. Пусть Эрик и Жан молчали, переглядывались, она не была глупышкой, какой ее считали, и знала о чем с ней обязательно заведут разговор.       О похоронах. Об отце. Об отцовских похоронах, на которые нужно ехать со дня на день.       Эти мысли, казалось, просачивались даже в ее смутный беспокойный сон без сновидений. И Кристина, вздрагивая от беззвучных слез, не знала, справится ли с этим. Сможет ли увидеть отца в последний раз, быть там, смотреть, как его засыпают землей.       В дверь постучали, и Даэ поспешно поднялась, размазывая тыльной стороной ладони слезы по щекам, надела очки, надеясь, что это поможет ей скрыть заплаканные припухшие глаза, и пошла к выходу.       Пришел Эрик, чтобы отвести ее на завтрак. Пока она собиралась, он поднялся к себе, сменил одежду и надел маску, скрывающую ровно только половину лица, включая отсутствие важной детали. Его сухие потрескавшиеся губы, такие тонкие, что их почти не было видно, оставались на виду. — Кристина… — начал было мужчина, толком не зная, о чем он хочет спросить или что хочет сказать.       Взгляд снова начали застилать слезы, и Даэ поспешно отвела его. — Спасибо вам… — дрожащим голосом произнесла она, хватаясь за дверной косяк, как если бы падала.       Эрик отреагировал моментально, приблизившись, он приобнял девушку и помог ей выйти из комнаты, этой удушающей горем спальни. — Пойдемте, Кристина должна поесть, — проговорил он ласковым заботливым тоном, как если бы обращался к ребенку.       Как ни старался Жан, у него не получилось накормить Кристину. За весь завтрак она едва ли проглотила два кусочка омлета, а к чашке с травяным чаем, заваренным для успокоения нервов, притронулась только тогда, когда Эрик не выдержал и пригрозил, что будет поить ее насильно.       В кухне было жарко и уютно, камердинер суетился возле духовки, решив, что возможно булочки смогут хоть чуть-чуть приободрить девушку, в воздухе стойко держался аромат пряностей, на коленях Кристины гордо восседал Хёнке, уже справившийся со своей порцией мяса. Даже Эрик, по началу сгорбившийся над своей тарелкой, неловко вертящий вилку между пальцев, в конце концов понял, что никто не собирается смеяться над ним, и позавтракал. И только Кристине кусок в горло не лез. Все разносолы, которыми ее пытались напичкать, сладости, которыми Эрик буквально засыпал ее десертную тарелочку, не привлекали ее аппетита и внимания. Да и как можно есть, когда ее отец там… Так далеко, что теперь она никогда не сможет услышать его добрых слов, не услышит его игры на скрипке, не прижмется к его широкой груди.       Совесть мучила девушку. Может быть, если бы она старалась чуточку усерднее, просила навестить отца каждые выходные, если бы нашла работу рядом с домом, а не за пределами Парижа, может быть тогда он был бы жив? Слезы вновь и вновь душили Кристину, она чувствовала, как горло сводит судорога, но старалась сидеть тихо, как мышка, чтобы не вызвать у мужчин еще большие сожаления и жалость. Они и без того слишком волновались за нее.       Эрик обещал поговорить с ней об этом… Кристина, в свое время глубоко пораженная его знанием жизни, его мудростью в некоторых вещах, оставляла последнюю надежду на этот разговор. Она чувствовала, как ее засасывает пучина, в которой ее будет ждать лишь забвение и ничто, и что-то внутри нее цеплялось за Эрика из последних сил, не желая остаток жизни просто влачить жалкое существование, покорно дожидаясь смерти и встречи с отцом на небесах. Отец бы не хотел такой судьбы для нее, Кристина это понимала. — Моя дорогая, вы ведь не хотите весь день мучиться от головных болей и слабости. Вам нужны силы. Поешьте, хотя бы пока я опишу вам наш дальнейший план действий.       Кристина вздрогнула, как от удара, который нанес обидчик со спины, и подняла испуганные умоляющие глаза на Эрика. Она знала о чем он хочет говорить, но когда он произнесет эти слова… Назад дороги не будет. Определенность примет реальные формы, и тогда вся ужасающая реальность обрушится на нее. — Кристина, — его тяжелая бледная ладонь, испещренная шрамами, накрыла ее ладошку в успокаивающем жесте, — вы не одна.       Жан, ненадолго оторвавшийся от своей выпечки, замер в нерешительности. Эрик вел себя на удивление правильно и тактично, и постороннего вмешательства не требовалось. — Вчера ваш знакомый передал мне письмо от вашей матушки. Не смотрите так, я не дам вам читать, оно было адресовано мне, — жестко отрезал он, желая сразу пресечь все не нужные разговоры, зная наверняка, какой эффект окажет на Кристину послание из дома. — В нем она просит отпустить вас на похороны, которые состоятся завтра. Время назначено так, чтобы вы успели выехать и добраться к назначенному часу, но я предлагаю вам ехать сегодня.       Звенящая тишина воцарилась в кухне, только треск огня и предельно громкое урчание Хёнке разрывали это молчание. Оба, Эрик и Жан ждали ответа Кристины, какой-то реакции, может даже слез, но она только приоткрыла рот, не в силах произнести что-либо.       Эрик продолжил: — Вам лучше сейчас быть дома, с мадам Валериус… — Вы… прогоняете меня? — звенящим от слез голосом спросила Кристина, протягивая руку к мужчине.       Эрик бережно принял протянутую ладонь в свои и опустился на пол на колени перед девушкой. Он не мог объяснить себе, почему посчитал этот жест таким важным, но Кристина, ранимая, как ребенок, живо вняла этому. — Я не прогоняю вас, — невесомым поцелуем он коснулся ее пальцев, стараясь подавить дрожь, которую в нем вызвал всего этот поцелуй, — я считаю, вам нужно сменить обстановку и оказаться рядом с близким человеком, возможно это поможет вам справиться. Я сам отвезу вас. — И вы будете со мной в момент, когда… Когда его…       Она принялась вытирать глаза рукавом платья, и Жан тут же выудил носовой платок из кармана и протянул ей. — Если вы желаете, — спокойно отозвался Эрик, поглаживая ее ладошку.       Сборы проходили как в тумане, Эрик и Жан пошли запрячь Перузу и Беневшу в повозку и прикрепить к ней сверху крышу, разработанную Эриком, чтобы простую повозку можно было трансформировать в коляску для выездов. Технология была не простой, поэтому для поездок в Оперу, мужчина просил камердинера нанять экипаж из города заранее, это было проще, чем возиться с бесконечными замками и защелками, пытаться попасть шипами в пазы.       В это же время Кристина собирала свои скромные пожитки, оставив дорогие подарки и наряды на своих местах. Они ей не пригодятся, теперь, что ни день, ее будет ждать черное, строгое платье, которое заставит всех и каждого жалеть его хозяйку. Она уместила все вещи в чемодане, стараясь не думать о том, к чему готовится, и она держалась очень неплохо, но ровно до тех пор, пока не пришла пора одеваться.       Уже закрепляя на шляпке вуалетку, Даэ вдруг снова разразилась слезами, в которых была и горечь потери, и тоска по поместью, где она так прижилась, ее тяготили разрушенные планы на жизнь. И Ангел Музыки… Он оказался так жесток, что даже не стал прощаться со своей ученицей, не пришел утешить ее. — Если ты здесь… Если ты слышишь меня… Ангел, я упрекаю тебя, — срывающимся голосом, заявила Кристина.       Ноги перестали ее держать, и она опустилась в кресло за туалетный столик. — Ты знаешь, что я не предавала тебя… Ты обещал быть рядом, обещал… Это жестоко и бесчеловечно, — потом вдруг ее накрыло осознание собственных слов, и она вцепившись себе в лицо руками, зарыдала с новой силой. — Что я говорю? Господи Боже, помоги мне. О нет, о нет… Ангел!       В таком состоянии ее нашел Жан, пришедший за ее вещами. Его доброе сердце болело и изнывало от вида живого человеческого горя, трагедии, разверзшейся над Кристиной, и камердинер поспешил помочь девушке. Но когда он попытался заключить Даэ в объятия, она забилась в его руках, а затем, что есть силы, попыталась оттолкнуть его от себя. — Оставьте! Оставьте! Вы слишком напоминаете мне его, а он умер… Это невыносимо.       Жан с трудом пришел в себя от потрясения. Схватив увесистый чемодан, выставленный Кристиной у входа, он бросился по коридорам с такой прытью, словно ему снова стало двадцать и он только-только нанялся носильщиком на грузовое судно.       Оказавшись на улице, он, даже не отдышавшись, быстро пересказал Эрику то, что произошло. — Жан, ты феерический глупец, — Эрик не стал сдерживать свое раздражение, которое его скверный характер накапливал еще с минувшего вечера, когда все пошло наперекосяк.       Ему не удалось успокоить истерику Кристины, но удалось вывести ее на улицу, где ей стало значительно легче. Теплый весенний ветерок уносил прочь слезы и чувство вины. Перуза и Беневша, как и все животные, чувствительные к человеческим эмоциям, вели себя спокойно и ласково, когда Кристина подошла к ним, чтобы погладить, а Беневша ткнулась мордой ей в плечо, как будто выражая сочувствие.       Отсрочивать поездку и дальше было бессмысленно, все вещи были собраны, упакованы и надежно закреплены на козлах рядом с местом Жана. Сам камердинер, удерживая в руках вожжи, вполоборота наблюдал за тем, как его пассажиры усаживаются. Он больше не сказал ни слова Кристине, и даже не смотрел на нее, чтобы ненароком не вызвать у нее новый приступ, и это больно кололо девушку в самое сердце.       Прекрасно, Кристина, оттолкнула от себя Жана. Кто следующий от тебя отвернется? Так много вопросов вертелось в ее мыслях, а кто мог дать на них ответы? Даэ позволила Эрику усадить ее в коляску и укутать одной из своих накидок, хоть ей было совсем не холодно. Март потихоньку брал власть над природой в свои руки, и воздух становился день ото дня значительно теплее, и это здесь, за городом, а в Париже, должно быть, совсем весна.       Кристина усилием воли подавила в себе новую страшную мысль: отец не увидит этой весны; и осторожно пододвинувшись к краю сиденья, приоткрыла дверцу коляски, желая посмотреть где Эрик и скоро ли он придет. Ей хотелось вновь оказаться окруженной его заботой и вниманием, почувствовать себя защищенной.       Мужчина запирал дверь дома. На крыльце, где так часто поскальзывалась сама Кристина, его нога соскользнула с оттаявшей ступеньки, и он, громко чертыхаясь, восстанавливал равновесие. Судя по его тяжелому взгляду, он не оценил порыв девушки, и Даэ поспешила скрыться в коляске. — Кристина, вы опять безобразничаете? — лукаво спросил он, забираясь внутрь. — Если хотите, я прокачу вас на воздушном шаре, но летать носом вниз из экипажа — никуда не годится, согласитесь?       У нее не было сил возмутиться его вопиющим ехидным замечаниям, но она была благодарна мужчине за то, что он пытается отвлечь ее, создать иллюзию, будто ничего не произошло, и на самом деле они отправляются в город за покупками. — Я не собирался этого делать, по-моему, это вообще бессмысленно, но, кажется, вы очень привязались к этому комку шерсти, поэтому я решил взять его для вас, вдруг вы будете скучать, — с этими словами он запустил руку под верхний кран воротника пальто и достал оттуда Хёнке, сердито сверкавшего глазами от такого неподобающего обращения.       Котенок, завидев хозяйку, тут же скользнул к ней на руки, что-то ворча и уже начиная мурлыкать. — Когда будем в городе, держите его крепче, не то сбежит, — предупредил мужчина, опуская черную ткань маски на губы. — Жан, мы готовы, трогай!       Потерявшая дар речи Кристина, трогательно прижалась к плечу мужчины, выражая таким образом свою благодарность, и Эрик невольно сравнил Даэ с таким же котенком, который ластится к ласковой руке.       Поездка прошла в полной тишине и спокойствии, Кристина, откинувшись на плечо Эрика, тихонько дремала, Хёнке, маленький дьяволенок на ее руках, пытался точить когти о брюки мужчины, кусать его руку, которую Даэ обнимала, и все беспокойно лазал по сиденью. Эрик начал жалеть, что решил взять кота с собой, но он, кажется, ничуть не мешал Кристине, которая так и не была разбужена до самого конца поездки.       Когда коляска остановилась на улице Нотр-Дам-де-Виктуар, Эрик не сдвинулся с места, лихорадочно соображая, как ему быть с уснувшей Кристиной, которая впервые за два дня действительно расслабилась и позволила мягкому сну окружить ее. Положение спас Жан, не понявший, почему пассажиры не выходят наружу. — Эрик, я говорил, что дверь в этой развалюхе сло… Ой, — он поспешно закрыл рот рукой, увидев, куда он вторгся, но момент был потерян, Кристина уже разлепляла сонные глаза. — Мы приехали? — спросила она хрипло, по прежнему обхватывая руку Эрика. — Да, мадемуазель, — осторожно ответил камердинер, отступая на два шага назад, чтобы выпустить пассажиров.       Он не рискнул подать Кристине руку, когда она выходила на свет Парижа, и бросил умоляющий взгляд на Эрика, которому не нужно было повторять дважды, тот тут же поспешил помочь девушке выйти. Помимо юбок она еще и удерживала мяукающего Хенке, испугавшегося городского шума.  — Эрик, подождите, — попросила Кристина тихо, отпуская его руку и откидывая с лица вуалетку.       Она обернулась к застывшему Жану, и печальная, измученная, но все такая же трогательная улыбка появилась на ее губах. — Простите меня, Жан, я повела себя ужасно по отношению к вам. Я вам клянусь, это больше не повторится…       Ничего не ответив на это, камердинер взял ее маленькую ладошку, облаченную в черную перчатку, чуть сжал в своих ладонях, а потом легко поцеловал в знак того, что он не держит зла за это и все понимает. — Следи за домом, пока меня нет, — строго сказал Эрик, обращаясь к Жану. — Пока ты еще здесь, закупись продуктами, у нас заканчивается сахар и крупы. И купи несколько бутылок токайского, хочу попробовать новый рецепт с ним.       Кристина подняла удивленный взгляд на мужчину. — Вы готовите? Я не знала… — О да, моя дорогая, — сокрушенно вздохнул Эрик, нарочито переигрывая. — Как вы думаете, кто научил Жана готовить? Его прежней стряпней можно было сокрушить целую армию головорезов. Даже вспоминать страшно. В какой-то момент я стал думать, что это Дарога, мой старый знакомый у которого Жан служил прежде, попросил его отравить меня. — Не слушайте эти бредни, Кристина, — Жан улыбнулся ей. — Ступайте в дом, а то ваш кот разорвет вам все платье.       Аделаида Валериус, погруженная в собственные переживания, заботы и хлопоты по устройству похорон, не сразу услышала тихий стук в дверь. За этими робкими звуками последовали три грохочущих удара, и перепуганная женщина, схватив шаль со спинки стула, бросилась отпирать.       Мрачная высокая мужская фигура во всю высоту дверного проема, больше удивила женщину, чем напугала. Дорогой, прекрасно скроенный костюм, и даже маска (Боже, почему он в маске?) не могли скрыть худощавость угрюмого господина. — П-прошу прощения, — начала было Аделаида, невольно отступая назад, в гостиную. — Я… Я вас знаю?       Прежде, чем Эрик успел ответить, из-за его спины показалась взволнованная Кристина, смертельно бледная и осунувшаяся. На короткое мгновение, когда ее голубые глаза встретились с глазами матери, ее губы дрогнули, и Кристина, обойдя Эрика, бросилась на шею к матушке Валериус, рыдая и что-то невнятно бормоча, сквозь слезы. К груди она все еще прижимала котенка, который, очевидно, приняв свою участь, решил не сопротивляться двум женщинам. — Вот так… Так, моя девочка… — уговаривала Аделаида, поглаживая дрожащую Кристину по спине. — Я здесь, я с тобой.       Эрик чувствовал себя донельзя глупо и неловко, но не смел прервать момент. Кристина была невыразимо хрупка, понятно, как на нее подействовала встреча с матушкой. Он терпеливо ждал, не двигаясь и даже почти не дышал, но вот в дом задул сквозняк, и Аделаида Валериус, поправив на носу пенсне, выпустила Кристину из объятий и воскликнула: — Не стойте там, дует! Проходите и закрывайте дверь.       Эрик растерялся, никак не ожидая, что к нему вот так просто обратятся. Он заозирался, словно искал дверь, потом бросил беспомощный взгляд на хозяйку дома.       На помощь ему поспешила Кристина. Шмыгнув носом, она передала котенка в руки матушки, а сама, снова протиснувшись мимо Эрика, заперла дверь. — Простите, я должна была представить вас друг другу, — сказала она сконфужено, голос ее был сиплым от недавних слез. — Эрик, это моя матушка, мадам Валериус, я рассказывала вам. Матушка, — Кристина сделала глубокий вдох, обратившись к женщине. — Это месье… — она запнулась, вспомнив, что Эрик никогда не называл своей фамилии. — Это месье Эрик. Мой жених.       Сердце Эрика пропустило тяжелый удар, а затем замерло, как и он сам, не в силах поверить услышанному.